И еще. Вряд ли кто из нееврейских мыслителей сделал для философского иудаизма больше, чем русский философ Н. А. Бердяев и о его замечательном открытии пойдет речь в дальнейшем. Будучи в жизни общительным человеком, Бердяев во гневе впадал в неистовое бешенство; Евгения Рапп, свояченица Бердяева, вспоминает: "В Париже Н. А. (не помню точного года) снова выступил в защиту евреев. Зал был переполнен. По окончанию его доклада какой-то молодой человек начал в грубой и резкой форме возражать Н. А. , нападая на евреев и высказывая приблизительно мысли «Протоколов Сионских мудрецов». Его речь прерывалась бешенными аплодисментами группы его единомышленников. Когда Н. А. начал отвечать ему, его прерывали шиканьем, свистом и криками. Я сидела в первом ряду и видела, как Н. А. вдруг побледнел. Я почувствовала, что его охватил страшный припадок гнева и негодования, при котором я несколько раз присутствовала и в котором была такая сила, что сопротивляться было невозможно. «Немедленно прошу покинуть зал, — раздался его громовой голос, — здесь не чайная русского народа». Смущенный молодой человек, окруженный группой единомышленников, молча покинул зал собрания: (1991, с. 380). Этот эпизод фактически однозначно говорит о благородном порыве Бердяева как искреннего защитника евреев, как о «порядочном» человеке, по градации Красилыцикова. Однако в философских построениях, как бы в противовес В. В. Розанову, Бердяев показывает себя, как явственно «непорядочный» человек, излагая взгляды антисемитского пошиба: "Расизм есть чисто еврейская идеология. Единственная классическая в истории форма расовой идеи представлена еврейством. Именно еврейство заботилось об сохранении чистоты расы, сопротивлялось смешанным бракам, не допускало вообще смешаний, хотело оставаться замкнутым миром. Еврейство придавало религиозное значение крови, связывало момент религиозный с моментом национальным: (1994, с. 351-352). К какому же разряду «порядочности» следует отнести лидера русской духовной школы Н. А. Бердяева? И каковы критерии этой самой «порядочности», если параметр семит-антисемит не действует, и непонятно что действует у Красильщикова в его категорическом императиве: «Впрочем, раса Хама вполне может производить на свет хороших писателей и ученых. Ну, таких, например, как Белов, Распутин, Солженицын, Шафаревич… Эти писатели, ученые, режиссеры, актеры и так далее, могут получать различные премии, в том числе и Нобелевские, только одно звание для них недостижимо — звание порядочного человека» («Еврейский камертон» 25. 09. 2001).

Итак, "раса Хама", то бишь русский народ, органически не способен к сотворению порядочных людей и мысль об ущербности сего народа проводится Красильщиковым в качестве ударной идеи. Не только по отношению к русскому народу пошлость и невежество составляет у Красилыщикова действующие рычаги мысли: в той же разнузданной манере израильский критик Солженицына опошляет гордость еврейского ума, который для всего мира был del gran Ebreo (великий еврей) — Альберта Эйнштейна: «Живой Эйнштейн. Он показывает нам язык. Он бездарно пиликает на скрипке. Он сам себя пробует опровергнуть, бросая вызов Богу. Он в ужасе замирает перед неизбежностью замкнутого пространства, в преддверии новых тайн черных дыр и антимира. Он гений и шут. Он способен все на свете подчинить юмору»(«Новости недели» 4. 10. 99). А. Красильщиков с легкостью необыкновенной уподобляет Эйнштейна сатане и даже в нацистском рейхе, изгоняя великого ученого из страны, не посмели высказываться об А. Эйнштейне в подобном стиле. Поэтому высокомерно игнорируется истина, высказанная del gran Ebero: «Предрассудок, который сохранился и до сих пор, заключается в убеждении, будто факты сами по себе, без свободного теоретического построения, могут и должны привести к научному познанию».

В библейской книге «Псалтырь» дана молитва: "Покажи на мне знамение во благо, да видят ненавидящие меня и устыдятся, потому что Ты, Господи, помог мне и утешил меня: (Пс. , 85:17). В русской духовной философии это еврейское взывание о «знамении во благо» было опосредовано в понятие о таланте, как особом показателе индивидуальной человеческой души. И помимо философской премудрости талант воспринимается всегда в качестве исключительно почитаемого знака «искры Божией», как саму эту искру и как, в конце концов, дар Бога. Но Красильщиков, исповедуя присущую ему манеру не суждения, а осуждения, не может не опакостить и эту еврейскую ценность. И, задавшись вопросом относительно Солженицына: «Ну, не может такой мудрец и талант быть юдофобом. Тут что-то не так», отвечает: «Все так. По остроумнейшему определению Фаины Раневской „талант, как прыщ, может вскочить на любой заднице“. Отсюда смело можно сделать вывод об относительной природе величия любого человека»(«Еврейский камертон» 4. 10. 2001) (Красильщиков переврал даже свой первоисточник, — у Ф. Раневской сказано: «талант, он как чирей: на любом заду вскочит»). Дабы признать Солженицына антисемитом, для Красильщикова пригодны все средства и даже острословие великой актрисы, никогда не помышлявшей кого-либо оскорбить, принимается за аргумент, аналогично тому, как другой подобный аналитик, Владимир Ханан, для этой цели готов, имитируя сарказм, назвать А. Гитлера другом евреев («Еврейский камертон» 14. 03. 2002), а некий Сергей Ковтуненко, поддержанный, кстати, Красильщиковым, зачисляет А. И. Солженицына не более и не менее в… агенты КГБ. В целом же вульгарная стилистика, применяемая в отношении произведения Александра Солженицына, является нормой в израильской критике и это обстоятельство достаточно выразительно характеризует качественный уровень этой критики; задает тон здесь тот же плодовитый Аркадий Красильщиков, который вполне серьезно подает под видом литературной критики следующий перл: "Александр Пушкин ставил под сомнение совместимость гения и злодейства. Мы давно уже убедились, что талантливый человек способен быть негодяем. Мне же кажется, что в случае с Солженицыным все эти доказанные и недоказанные обвинения задним числом блекнут по сравнению с той «телегой», которую написал сам на себя этот писатель, опубликовав тысячестраничный донос на целый народ под названием «200 лет вместе» («Еврейский камертон» 15. 04. 2003). Не менее красноречив, в том числе и по части вульгарного мышления, В. Ханан, причисленный в Израиле к миру поэзии: "перед нами труд недюжинно неумного, плохо образованного (есть тип людей, которым — сколько ни учись — все не в коня корм) человека, не способного интеллигентно мыслить, но занимающего на сегодняшнем русском идеологическом бесптичье вакансию соловья (вспомним Даля) и пророка, страдающего, что, впрочем, положено ему по «должности», недержанием речи" («Еврейский камертон» 14. 03. 2002).

Итак, неразрешимая сложность в диагностической процедуре антисемитизма русских писателей носит исключительно методологический характер и сводится к конфронтации двух крайностей — антисемит — не антисемит, что в конкретизированном виде принимает форму принципа «или-или», составляющего аналитическую силу израильского критического взгляда, — как указывает профессор А. Черняк, стремящийся к званию главного идеолога в борьбе с антисемитизмом: "Нельзя быть «немножко антисемитом» как не может быть женщина «немножко беременной» («Еврейский камертон» 25. 07. 2002). Ввиду объективного наличия двух несоединимых величин в одном индивиде (семит-антисемит, порядочный человек — не порядочный человек), только двух взаимоисключающих оценок для одного явления, производится простая операция: заранее определяется одно «или» в совокупности его признаков, в данном случае, антисемитизм в облике «не порядочного» человека, а противоположное «или» спонтанно игнорируется либо изгоняется, и критерий «степень полноты источниковой базы» образуется за счет количественного накопления фактов на весах избранного «или». А. Черняк методологически увеличивает познавательный вес этого критерия: "Существует даже метод экстраполяции — процесс распространения установившихся в прошлом тенденций на будущий период; это, по существу, метод учета предпосылок. (Любопытно, возможен ли метод экстраполяции в случае с беременностью?) Израильским критикам, видимо, невдомек, что принцип «или-или» давно признан недействительным и когнитивно недостоверным и еще Г. Гегель доказывал: «И в самом деле, нигде: ни на небе, ни на земле, ни в духовном мире, ни в мире природы — нет того абстрактного „или-или“, которое утверждается рассудком» (1975, с. 2?9), а «метод учета предпосылок» вовсе не метод, а практический прием либо методическое ухищрение.