Она грустно пошла по тропинке. Губы, неприметно для Берестова, лукаво улыбались…

Алексей смутился, осознавая услышанное, но потом быстро догнал Лизавету.

– И! Есть о чем сокрушаться! Да если хочешь, я тотчас выучу тебя грамоте!..

– Ой, барин… – Лиза широко раскрыла глаза. – Неужто взаправду? Боюсь, не одолеть мне…

– Ну, отчего бы не попытаться?.. – не очень уверенно сказал Алексей.

– Уж я так бы хотела поскорее выучиться писать!

– Изволь, милая, начнем хоть сейчас.

Они сели на поваленное дерево. Алексей вынул из кармана карандаш и записную книжку, раскрыл ее – и обучение началось. Алексей выводил на листе крупные буквы:

– Вот это буква – «АЗ», говорится – «А-А-А»… Это – «БУКИ», говорится – «Б, Б, Бэ»…

Он показал, как произносится «б», это было смешно.

– Б, А, Б – А, БА – БА… – писал Алексей и вновь показывал: – БУКИ – АЗ, БУКИ – АЗ, БАБА…

Лиза беззвучно повторяла за ним…

… А вскоре уже непослушным карандашом выводила на бумаге неровный ряд кривых, будто пьяных буковок: «А, А, А»..

…Теперь Лизавета спешила на зорьке в рощу, как торопятся в школу поутру школяры.

Алексей поджидал у поваленного дерева с приготовленными карандашами и бумагой. Обняв любезную «Акулину», он усаживал ее на дерево, как за парту, извлекал из охотничьей сумы собственноручно изготовленные картонки со всеми буквами алфавита и вешал очередную на ветку. Сегодня это была буква «У».

Они усаживались рядышком, Лиза брала карандаш и с превеликим усердием принималась водить им по бумаге. Алексей старался не менее, то и дело беря руку девушки в свою, направляя линию. Головы их оказывались совсем близко, и Алексей невольно переводил взгляд от бумаги на золотистый локон, вьющийся вкруг нежного ушка. А на бумаге тем временем являлось во всей красе чудесное имя «АКУЛИНА»….

Лето, между тем, пролетело незаметно.

В казакинчике и теплом полушалке, Лиза все так же сидела на поваленном дереве, только в руках у нее была книга Н.Карамзина «Наталья, боярская дочь», из которой она читала по складам, но довольно сносно. Алексей Берестов, одетый уже тоже по-осеннему, расхаживал перед нею, слушая и удовлетворенно кивая. Вот Лиза закончила чтение, подняла глаза на барина – как, мол?..

Алексей истинно был в изумлении, порывисто подошел к девушке.

– Акулина, ты просто чудо! – воскликнул он. – У нас учение идет скорее, чем по ланкастерской системе!

– Нужто скорее, барин? – лукаво сказала Лиза.

– Теперь мы будем переписываться!

Алексей рассмеялся, крепко обнял ее – и тут уж они поцеловались…

Назавтра Берестов во весь опор скакал по лесной дороге, торопясь к месту свиданий. День был ясный и холодный. Осенний лес осыпал его багряной листвой.

Вот и знакомое место. Алексей спрыгнул с коня, подбежал к дереву, сунул руку в условленную расщелину и извлек свернутую четвертушку простой синей бумаги. Развернул.

«Милый барин, – прочел он каракульки своей любезной, – вечор читала твою книгу да в голову нейдет думала про свою судьбу. Зачем я тебе простая крестьянка когда все барышни по тебе сохнут. Нещасная твоя Акулина.»

Алексей прочел письмо, улыбаясь, но под конец погрустнел, присел на дерево и задумался. Было тихо, осенние листья падали с дерев. Вот он тряхнул головой, бережно спрятал письмо Акулины, достал свое, написанное заранее, положил его в расщелину, вскочил на коня и ускакал.

Тогда из-за густого можжевелового куста поднялась Настя, втайне исправлявшая должность почтальона, подбежала к дереву, достала из расщелины барское письмо и быстренько скрылась в лесных зарослях…

…И вот уже Лиза, укрывшись от посторонних глаз в беседке, зачитывала верной наперснице письмо Берестова к Акулине:

– Ах, Настя, как хорошо… – прошептала Лиза, прижимая листок к груди, – как я счастлива!..

В ясное, холодное утро Григорий Иванович Муромский, соблазнясь хорошею погодою, решил прогуляться верхом на своей куцой кобылке и рысью поехал на край родовых владений.

В окраинной роще он остановился, намереваясь отхлебнуть из фляжки, но тут увидел на расстоянии всего лишь пистолетного выстрела соседей своих: Ивана Петровича Берестова, гордо сидящего верхом, в чекмене, подбитом лисьим мехом, и сына его, Алексея Ивановича. Рядом с ними стремянный сдерживал три пары борзых. Все были в напряжении, как перед атакой.

Делать было нечего. Муромский, как образованный европеец, несколько протронул лошадь по направлению к противникам и учтиво их приветствовал.

Берестов отвечал с таким же усердием, с каковым цепной медведь кланяется «господам» по приказанию своего вожатого. Алексей по-военному четко кивнул, опустив подбородок к груди.

Муромский хотел уже с достоинством отъехать, как вдруг окрестности огласились пронзительными криками и оглушительным треском.

Весь этот шум производили дворовые мальчишки с трещотками, которые стали прочесывать кустарник. Заяц выскочил из кустарника и побежал полем. Берестовы и стремянный закричали во все горло, пустили собак и во весь опор поскакали следом.

Лошадь Муромского, не бывавшая никогда на охоте, испугалась и понесла. Бедный Григорий Иванович из последних сил сохранял осанку бывалого наездника. Доскакав до оврага, кобыла вдруг кинулась в сторону, Муромский не усидел и довольно-таки тяжело упал на землю. Кобыла, как только почувствовала себя без седока, тотчас остановилась, будто опомнясь.

Алексей в азарте продолжал с криком скакать за собаками и зайцем, а Иван Петрович, краем глаза увидав, что произошло с соседом, круто поворотил коня и поскакал к нему.

– Не ушиблись, Григорий Иванович? – участливо осведомился он, подскакав. – Это моя вина, покорнейше прошу простить!..

Муромский уже поднялся, хромая и охая, и потирал бок и руку.

– Аж дух вышибло… Старею, – без прикрас признался он.

Стремянный привел виновную лошадь, держа ее под уздцы.

Подскакавший Алексей помог Муромскому взобраться на седло.

– Григорий Иванович, прошу пожаловать ко мне, – пригласил Берестов-старший. – Вам необходимо отдышаться, и ногу надобно осмотреть. Лекарь у меня кудесник, войну прошел…

– Да я ничего… Уже, никак, отпустило… – попытался отговориться Муромский, но не тут-то было.

– Как хотите, Григорий Иванович, а никаких отговорок не приму, – миролюбиво, но твердо сказал Берестов. – Вы, я вижу, плохи, а до меня отсюда ближе, чем до вашего дома!.. Нартай, – кликнул он. – Предупреди лекаря!

Стремянный поскакал вперед, сопровождаемый собаками и мальчишками.

– Считайте, что я взял вас в плен, – пошутил Иван Петрович и рассмеялся. Алексей с удовольствием подхватил смех отца, а смущенный Григорий Иванович улыбался-улыбался, да вдруг и раскатился тоненьким хохотком, кривясь от боли в боку…

…За столом царило полнейшее благодушие. Григорий Иванович, возбужденный происшествием и добрым обедом, вдохновенно распространялся на излюбленную тему, найдя в Иване Петровиче заинтересованного слушателя: