Михаил-то думал, что тот привезет его куда-нибудь к своим знакомым татарам и будет там лопотать с ними по-своему, а ему придется только молча пить водку. Но встретивший их пожилой мужик оказался голубоглазым русским. Он открыл калитку, обнялся с Фаридычем, пожал руку незнакомому человеку, заглянув прямо в глаза; загнал в будку большую собаку, повел гостей в избу.

— Долго ты не наведывался! — говорил он Фаткуллину. — Дай Бог память… год, а? Больше? Не-е, не больше… в мае был, да? А я тут по тебе скучал, Анвар!

— Звонил бы, заходил.

— Чего звонить! Нужон бы стал — позвонил бы. А так — ты ведь занятой, зачем зря тревожить!

Жена его оказалась уж действительно старухой, старше его лет на пять-семь, с сухими мелкими морщинками на когда-то красивом (и угадывалось — очень!) лице.

— Кто прише-ол!..

— Здравствуй, Верочка. Обожди, я мокрый, плащ скину… Как скрипится тебе?

— Скрипится… — она дробно рассмеялась.

— Давай-ко собирай! — Василич нагнулся, поднял люк от подпола. — Мы вас угости-им!.. Довольны будете. Я прошлый год ведь и мяса закатал, и огурцов, и грибки где-то есть…

— Вина много?

— Все-е есть. Вам-то двоим, по крайней мере, пить — не перепить. А нам — и войну, и революцию пережить хватит, много не надо…

Выпив, хозяин вдруг спросил, поиграв губами — словно бы и сам не знал, какое выражение им придать:

— Ну как там воры-то нынешние? Все им неймется? Ну, и пускай не жалуются. Не умеешь — не берись, верно? Жизнь-то у них тоже худенькая… а, Михаил?

— Насчет ихней жизни ничего определенного сказать не могу, — ответил Носов. — Я ведь не ворую, мое дело — в тюрьму сунуть, а оттуда они уж на зону идут.

— Тюрьма да зона… Я вон там побывал — и до сих пор ночами кричу, когда они помстятся. А ты — так просто о них говоришь…

— Слушай, Фаридыч, ты куда меня привез? — зло спросил Носов, поднимая глаза. — Ты что это… очумел, что ли?

— Ладно, ты, не гони лошадей, — отмахнулся тот. — Ерунды не думай, мы с Василичем старые кореша…

Как выяснилось из их общего рассказа, знакомство началось в пятидесятом году — именно тогда Фаткуллин, окончив юридическую школу, приехал работать народным следователем в глухой сельский район. Василич был там начальником уголовного розыска. Совместная их деятельность продолжалась пять лет — за это время, судя по воспоминаниям, они «много народу перешерудили». Затем дороги разошлись: Фаридыч перевелся в областной город; после его отъезда уволили и хозяина, якобы за упущения в воспитательной работе: у него повесился в пьяном виде оперуполномоченный, и агент убил сожительницу с ее матерью.

Василич уверял, что истинная причина крылась в другом: производя экстренные розыскные действия по нераскрытому изнасилованию, он захватил в круг своего оперативного интереса прибывшее в командировку лицо высокого областного уровня, осмелился его допросить, да еще «с испугом», — словом, повел себя неуважительно и сгорел. Тут, видно, все собрали «до кучи»: когда над подразделением собирается гроза — начальство определяет жертву и откупается ею. Василич устроился председателем райкома ДОСААФ, далеко задвинуть его власти остереглись: все-таки свой, да и слишком много знает, пусть лучше ходит под боком! На этом посту он царил целых семь лет, пока однажды не угодил под суд: нашли какие-то махинации с патронами, со взносами, а главное — с шоферскими правами, ими, как оказалось, торговали под прикрытием курсов направо и налево. Еще, кроме шоферских, при райкоме существовали курсы трактористов — и там творилось то же самое. По делу проходили начальник районной и сотрудник областной ГАИ — те, у кого в руках были бланки и печати. Ниточка потянулась от них — а дальше вскрылось и остальное. «Они, суки, нагадили! — объяснял Василич. — Они брали-торговали, у меня все в ажуре было: преподаватели, занятия, все… А мне: ты посредником был! Больно нужен им был этот посредник…» — «Не темни! — Фаткуллин тыкал в него длинным желтым пальцем. — А патроны? А курсы трактористов?» — «Да ну! Там ведь все шло официальным порядком: через занятия, экзамены. А если приедет какой-нибудь практик из сельской местности за документом — ну что с него возьмешь по тем временам? Литру водки разве что… Меня в районе запросто отмазать могли, да вот вишь, не захотели… Лишний стал человек…»

У Фаткуллина в том же шестьдесят втором году жизнь тоже дала капитальную трещину: поехав на мотоцикле проводить следствие в какой-то колхоз, он там напился с председателем и на обратном пути сбил старуху, тут же отдавшую душу Богу. Он позвонил в райотдел, а сам кинулся к закадычному другу Равилю. В дежурном приемном покое врач освидетельствовал Равиля на алкоголь и выдал ему справку: мол, такой-то, Фаткуллин Анвар Фаридович… следов употребления не обнаружено. Там спросонья даже не спросили документов.

Главное было сделано: зажевав чем-то запах, Фаткуллин вернулся на место происшествия, отдал справку гаишникам и уехал домой. Он знал, что вину его в старухиной смерти установить архисложно: дело было вечером, в условиях ограниченной видимости, а бабка неожиданно выскочила из-за поворота и быстро-быстро поковыляла наперерез мотоциклу. Да потом еще секунды металась перед ним: он сюда — и она сюда; он туда — и она туда. Вот и угодила прямо под колесо. Но дело по факту смерти все-таки возбудили, поскольку оказался причастным сотрудник прокуратуры. Его бы так и прикрыли тихонько, и Фаридыч спокойно работал бы себе дальше, да больно уж шебутной, дотошной оказалась старухина родня — кто-то из нее даже, не жалея времени, наведался в деревню, откуда следовал мотоциклист, и учинил там свое дознание. Правда, председатель там оказался — кремень, кадр старой закваски: он вообще все отрицал, готов был отрицать даже то, что видел следователя тем днем. Люди тоже помалкивали, обострять отношения с председателем не находилось охотников — он был мужик крутой, и от него зависело многое. Но один молоденький тракторист, плохо еще, видно, усвоивший ситуацию, брякнул: «Да он пьяный был, конечно… На мотоцикл стал садиться — упал. Я ему сказал еще: иди поспи, куда поехал?.».

Парню после его слова отыгрались так, что пришлось уехать из деревни — тем не менее они были сказаны и попали в уши родни погибшей старухи. Теперь, хоть бы и самая высшая экспертиза доказала, что факт опьянения не связан причинно со смертью, что бабка сама виновата, все имело бы свое объяснение: отмазывают! Посыпались жалобы; Фаридыча уволили. А напоследок потаскали и запугали так, что он сам не свой был от радости, когда убежал ото всех дел, связанных с органами, следствием, прокуратурой, — и осел в тихом цеховом бюро инструментального хозяйства большого завода. И шесть с лишним лет там трудился, то с ужасом, то с тоской вспоминая прежнюю жизнь. А в шестьдесят восьмом ударили барабаны, и вновь запела труба: его вызвали в партком и под угрозой лишения партийного билета, чудом уцелевшего в старых передрягах, предложили идти работать в милицию, ссылаясь и на юридический диплом и на прошлые опыты по этой части…

Тем же годом приехал в город Василич: отбыв срок, он не вернулся в райцентр: от семьи ушел еще в бытность досаафовским деятелем, жил с гулеванкой, но она не стала его ждать, сошлась с другим после суда. На помощь прежних друзей-покровителей надеяться тоже не приходилось, да и вряд ли кто там остался из старых кадров… Василич ушел странствовать со старательскими артелями и скитался с ними целых четыре года; лишь когда стало сильно уж прихватывать здоровье, приехал в область, купил дом, завел хозяйство. С севера привез он и свою нынешнюю жену: она тоже накочевалась по артелям, кашеварила, занималась старательским хозяйством; когда-то, молоденькой женой расстрелянного большого военного, столичной уроженкой и жительницей, она попала в те края — и не захотела возвращаться обратно, к уцелевшим ничтожным остаткам разрушенной Сталиным семьи.

Друзья встретились случайно в городе, когда Василич приехал освидетельствоваться во ВТЭК — он хлопотал о военной пенсии: от старательских условий жизни и работы начала открываться рана на одной ноге, а вторая нога, застуженная на фронте, временами совсем отказывалась повиноваться: барахлило кровообращение. Вспомнили старые времена, а затем Фаткуллин принял самое живое участие в хлопотах Василича, чуть ли не воспользовался какими-то знакомствами во ВТЭК: все, что касалось фронтовых дел, он принимал особенно близко, а помощь в таких делах — святой, неоспоримой обязанностью. Кончилось тем, что Василича вывели на военную пенсию по второй группе. И назначили совсем неплохо, с последней должности: командира минометной батареи. Плюс гвардейские. Когда вышло это решение, старые приятели гудели целую неделю; Василич и по сей день искренне считал, что это Фаридыч помог, шепнул, звякнул кому надо. Сам Фаткуллин скромно помалкивал.