Моцарт и Шуберт были не единственными почитателями и последователями мастера дятла в музыкальном мире. Современник Моцарта итальянский композитор Доменико Чимароза в течение тридцати лет написал семьдесят пять опер, а кроме того, большое количество ораторий, месс, симфоний, фортепьянных сонат.

Сто четыре симфонии написал за свою жизнь старший друг Моцарта Иосиф Гайдн. Но и это не предел трудодеяния. Антонио Вивальди создал четыреста сорок шесть концертов, среди которых только одних скрипичных двести двадцать один. Александр Скарлатти был автором пятисот сорока пяти сонат.

Ещё раньше Моцарта, Шуберта, Чимарозы и других явлен был миру непревзойдённый пример творческого трудодеяния. Боготворимый Моцартом Иоганн Себастьян Бах был для него великим образцом великого трудолюбия. Жизнь Баха была жизнью труженика. Каждый день и каждый час её были исполнены настойчивых и страстных трудов. Трёхсот двадцати кантат и примерно такого же количества других опусов достало бы на то, чтобы заполнить творческую жизнь доброго десятка композиторов.

Пришедшие на смену Баху показали себя достойными наследниками его. Музыка жила в них, как песня в горле соловья. Шуман говорил о Шуберте, что «всё, к чему он прикасался, превращалось в музыку».

Вместе с музыкой, и нераздельно с ней, жила в наследниках Баха — великого музыкотворца и великого трудолюбца — и радость творческого труда, и жажда его. Дожила она, к счастью, и до наших дней.

Лучший и первый из творцов музыки нашего века Дмитрий Шостакович говорил: «Работать нужно непрерывно... Это относится к любому композитору».

Да, это относится к любому композитору, но не только к композитору. Упорный труд, ежедневную напряжённую работу знают не одни творцы музыки, но и её исполнители. Лёгкость и непринуждённость, поражающие нас у скрипачей и пианистов-виртуозов, заработаны огромным методичным, неустанным трудом. Всесветно знаменитый скрипач Никколо Паганини говорил, что, если он не поиграет на скрипке всего один день, он себя не узнает, а если не поиграет два дня, его не узнают уже и слушатели.

Поучителен переданный журналистом В. Кривошеевым рассказ пианиста Артура Рубинштейна о том, как он упражняется в игре на рояле даже тогда, когда лишён возможности сидеть за инструментом. «Технику я отрабатываю на столе, — говорил Рубинштейн. — У меня есть упражнения, в которых я тренирую каждый палец. Я могу это делать в кинематографе. Сижу, а сам делаю так: тари-тари-ра (показывает, как он по колену «играет» пальцами). Никто не слышит».

Надо сказать, что в мастерской дятла трудились не только музыканты. Живописцы, пожалуй, не менее трудолюбивы. И повелось это давно. Апеллес, славнейший художник древности, придворный живописец Александра Македонского, живший более двух тысячелетий тому назад, по свидетельству римского натуралиста Плиния Старшего, «имел обыкновение, как бы он ни был занят, ни одного дня не пропускать, не упражняясь в своём искусстве, проводя хоть одну черту; это послужило основою для поговорки».

Это записано Плинием на страницах известнейшего труда «Естественная история». Столь солидное свидетельство заслуживает доверия. Кстати, поговорка, упоминаемая Плинием, была в большом ходу среди римлян и гласила: «Nulla dies sine linia» — «Ни одного дня без линии».

Поговорка пережила Апеллеса и Плиния больше чем на две тысячи лет. Эмиль Золя на вопрос анкеты-интервью журнала «Ревю иллюстре»: «Ваш девиз?» — ответил: «Ни дня без строчки». Старую поговорку Апеллеса — Плиния приводили в своих письмах Иван Франко, Фридрих Шиллер, Ромен Роллан, которые сами были большими трудолюбцами.

Апеллес был не единственным живописцем, деятельно работавшим в мастерской дятла. Гениальный Рембрандт оставил после себя шестьсот тридцать полотен и полторы тысячи рисунков, не считая сотен гравюр и офортов. Впрочем, биографы великого живописца утверждают, что всё это, «по-видимому, малая часть действительно существовавших работ Рембрандта».

В наши времена многие художники шли за великими их путём деятельного трудодеяния. Василий Верещагин, изъездивший полмира и привозивший отовсюду сотни этюдов, написал по ним более тысячи картин. Блестящий маринист Иван Айвазовский был ещё продуктивней и, если верить свидетельству современников, написал шесть тысяч картин.

Однако и это ещё не предел трудодеяния в искусстве. Выдающийся японский живописец, рисовальщик, мастер гравюры на дереве Кацусика Хокусаи, прожив сорок лет в восемнадцатом веке и почти полстолетия в девятнадцатом, сделал за долгую свою жизнь в общей сложности тридцать тысяч картин, рисунков, гравюр. Но вот недавно в Москве, Ленинграде, Киеве, Днепропетровске и других городах, состоялась выставка рисунков московской школьницы Нади Рушевой. Я расскажу об этой изумительной художнице в отдельной главе — «Надя, сиренки, Пушкин», сейчас скажу только, что, умерев семнадцати лет от роду, Наденька, несмотря на столь короткую жизнь, оставила богатое творческое наследие — десять тысяч рисунков, и каких рисунков! Можно, оказывается, и мало прожив, многое сделать. Жизнь художника измеряется не количеством прожитых лет, а сделанным за эти долгие или краткие годы жизни. Впрочем, такая мера личности человека, его жизни, цены её, может быть приложима и к каждому из живущих — художнику и нехудожнику. Не арифметика дней важна при оценке человека и жизни его, а мера совершённого им в этой жизни.

Что касается личности художника, то источником его огромного подчас трудодеяния является не только творческая энергия, данная ему природой, но и высокая требовательность к себе. Работая над памятником Бальзаку, Роден двадцать два раза переделывал его голову и сделал шестнадцать вариантов плаща. Другой французский скульптор Бурделль сделал двадцать один вариант памятника Бетховену. Строитель Исаакиевского собора в Петербурге Монферран сделал двадцать четыре проекта этого гигантского здания, прежде чем счёл наконец возможным приступить к стройке.

Австрийский поэт Р. М. Рильке, написавший монографию о Родене, приводит в ней воображаемый диалог со скульптором:

« — Как вы прожили жизнь?

И Роден ответил бы:

  Хорошо.

— Были у вас враги?

— Не в их силах помешать мне работать.

— А слава?

— Обязывала меня работать.

— А друзья?

— Требовали от меня работы.

— А женщины?

— Работая, я научился восхищаться ими».

И дальше Рильке говорит о Родене: «Он начинал свой день вместе с солнцем, но кончал не с ним: ибо ко многим светлым часам присовокуплялся длинный отрезок времени при свете лампы. Поздно ночью, когда ни о каких натурщицах не приходилось и думать, его жена... всегда была готова дать ему возможность работать в убогой комнате».

И ещё: «... он работает даже за едой: читает, рисует». Описывая жизнь Родена далее, Рильке говорит: «Если вы спросите о развлечениях, об отступлениях от установленного, то в принципе их нет. Ренановское «travailler ça repose» («в работе — отдых») нигде не стало повседневной реальностью в такой степени, как здесь».

Роден говорил: «Работать, всегда работать». Это был его девиз. И при встрече с друзьями он спрашивал их не о здоровье, не о самочувствии, а приветствовал словами: «Хорошо вам работалось?»

Какое прекрасное приветствие — не правда ли?

Однако от композиторов, музыкантов-исполнителей, живописцев, архитекторов, скульпторов пора обратиться к пишущим, отличённым творческой одержимостью не менее, чем представители других родов искусств. Огромное трудодеяние — удел многих из них.

Тридцать пять вариантов вступления к роману о Петре Первом сделал Толстой. Трудно приходится, как видите, не только в процессе работы, развернувшейся Широким фронтом, но и при самом зачине её. Впрочем, не легче начала работы даётся подчас и её конец. Эрнест Хемингуэй переписывал последнюю страничку романа «Прощай, оружие!» тридцать девять раз.

Жюль Берн, заключивший со своим издателем договор, по которому должен был представлять ему по два романа в год, неукоснительно выполнял свои обязанности в течение двадцати лет, при этом накопив в запас за это время ещё десять романов.