Квартира Тэна была напротив Бутырок. И он сказал: «Смотрите, моя квартира напротив тюрьмы. Как бы мне не оказаться напротив». И как в воду глядел. Он оказался в Бутырках из-за картин. Мы все долго потом вспоминали картину Нестерова, гадали, где она оказалась, у кого – я до сих пор не знаю ее судьбы.

Дворжецкий, кроме того что был прекрасным актером, был еще и прекрасным отцом. Очень переживал за своих детей. Как-то я встретилась с Вацем у театра. Рядом с ним стоял высокий молодой человек. Он попрощался и ушел. Я спросила: «Дворж, кто это?» – «Это мой сын. Из Омска едет на пробы. Конечно, он не пройдет. Ты посмотри, какая у него внешность. Он работает в Омске, в драме. Играет всяких червячков, паучков и прочее, и прочее. Радости никакой от этой жизни. Я ему говорил в свое время: занимайся медициной! Он окончил медицинское училище. Но вот, видишь, так у нас в крови, в роду, что нас всех привлекает искусство. Вот и он в театре. Трудно ему работается, и настроение всегда плохое. Сейчас пригласили на пробы на «Бег».

Но сын пошел по стопам отца и стал великим актером.

Я благодарна судьбе за дружбу с таким замечательным человеком и артистом. Не забуду его творческий вечер в Доме актера, когда он вышел на сцену весь в программках. Вацлав был горазд на выдумки. Талантливый человек, во всем талантливый. Вышел красивый, большой. Он никогда не был стариком. Уже ходил слепой, с палкой, а не был дряхлым. А тело какое красивое! Какие у него были руки! И ведь такую фигуру он приобрел не на тренажерах в спортивных залах. Тело ему сделал на рудниках и в лагерях наш диктатор. Судьба трудная, яркая. Но ведь не зря говорят: «Не пройдя того ужаса, я бы не был так обогащен». Люди, прошедшие тот ад, как правило, очень стойкие, умеющие ценить жизнь.

Одна из наших последних встреч с Вацлавом Яновичем произошла в троллейбусе. Он ехал в СТД. Я спросила: «Вац, как же ты?» – «С горем пополам добираюсь». – «Как ты живешь?» Он ответил: «Лиля, слепым быть интересно, – даже в этом состоянии, когда человек теряет зрение, он нашел что-то новое. – Ты знаешь, я сейчас в основном слушаю записи, классику. Различных чтецов. Так интересно! Всю жизнь, всю природу воспринимать только на слух. Как много нового я узнал!»

Таким сильным, мужественным был этот человек, который жизнь отдал искусству и театральную судьбу передал сыновьям.

Раиса Батурина

Вацлава Яновича пригласил в наш театр замечательный режиссер Мейер Абрамович Гершт. Но еще до этого мои друзья из Саратова писали мне: «Имей в виду, к вам едет чудесный артист, Вацлав Янович Дворжецкий. Мы очень жалеем, что он от нас уезжает, так как он прекрасный актер и человек. Обрати внимание».

И вот – наша первая встреча.

Выглядел он прекрасно: высокий, стройный, подтянутый, хорошая спортивная фигура. Я сразу подумала: вот, наверное, наш герой. Однако в нашем театре он начал не с главных ролей. Вацлав Янович был удивительный мастер эпизода. Даже в эпизоде было видно, что Дворжецкий большой актер.

Он вел себя очень скромно. Я знала, что его судьба была трагичной, что он пережил ГУЛАГ, но сам он никогда об этом не говорил. И никогда ни о чем в театре не просил. И, разумеется, не просил ролей.

Актер должен иметь ощущение полноты жизни, только тогда на него интересно смотреть. Дворжецкий обладал завидным ощущением жизни. Ведь как жизнь его била, как била, бедного, но он не потерял остроты чувств. И какова бы ни была эта жизнь, он так ее любил! Мы были на гастролях в Ленинграде. Вацлав Янович меня и еще одну актрису возил по окраинам, показывал нам какие-то травки (я и названия-то их не знаю) и рассказывал о них с редкостным увлечением и любовью. О пчелке тоже мог рассказывать долго и увлеченно. И человеческое горе, и радость он чувствовал очень тонко, поэтому с ним легко было говорить. Я звала его Вацлавик и Дворж: «О, Дворж приехал!»

Мы играли с ним в пьесе «Орфей спускается в ад». Он был замечательным партнером, очень помогал мне. Здесь надо вот что отметить: Вацлав Янович любил и умел гримироваться, был удивительным мастером грима, а в наше время на это мало обращают внимания. Он играл Джейба Торренса, человека страшного, жестокого. Мы репетировали финальную сцену, он спускался с лестницы, я бежала ему навстречу: «Смерть, я не боюсь тебя!»

Я сказала ему:

– Вацлавик, ты должен быть похож на смерть, а ты такой красивый.

В ответ он только засмеялся.

А когда началась генеральная репетиция, он сделал грим. Это было что-то страшное. Я сразу испытала подлинный ужас. Но дело было не только в гриме. Он помогал мне вжиться в роль, углубить ее. Не каждый актер может так работать на сцене, постоянно помогая партнеру. От Вацлава Яновича буквально исходили флюиды.

Он по-настоящему знал жизнь, в роли у него всегда чувствовалась прожитая судьба. Дворжецкий был глубоким актером, внутренне, от истоков постигал образ. Замечательно читал стихи и прозу. Сыграл много отрицательных ролей – с такой-то внешностью, с такими чудными «говорящими» глазами.

Это ведь не просто фраза: глаза – зеркало души. Они могут и приласкать, и обидеть. У Вацлава Яновича глаза были очень выразительные: огромные, голубые, обычно смеющиеся.

Он никогда ни о ком не говорил со злобой. В его характере было заложено стремление прощать. Может быть, он и не простил советской системе того, что с ним сделали, но на людях за грехи власти не отыгрывался.

Дворжецкий скептически относился к разным канцелярским бумажкам, удостоверениям. Мне, например, не дали удостоверения, что я была во фронтовых артистических бригадах, и я это переживала. Пожаловалась ему. А он мне:

– Глупая ты все-таки. Неужели тебе нужна эта бумажка? Ты ведь жалеешь, что тебе деньги не дают. Наплюй!

А сам на своем юбилее появился в балахоне из мешковины, а все почетные грамоты нашиты на задницу!

В нашем репертуаре бывали такие спектакли, названия которых я и не вспомню сейчас. В пьесе под названием, кажется, «Куда текут реки» я играла большого партийного деятеля, а Вацлав Янович – прохиндея Сидорцева, инженера горкомхоза. И вот вся моя роль – как передовица из газет того времени (это был пятьдесят восьмой год).

Я ему говорю:

– Вацлавик, я свою роль сыграла! Он смеется:

– Как это?

– Всю передовицу в газете наизусть выучила! Он так надо мной хохотал!

С ним хорошо было играть, он умел радоваться за партнера. После спектакля обнимет, поцелует: «Ты молодец, что все поняла!»

Вместе мы играли в спектаклях «Фальшивая монета», «Ричард III», «Дачники». Он был актер очень тонких и выразительных красок. Исключительно хорош он был в спектакле «Юпитер смеется», где его партнерами были Владимир Самойлов, Эра Суслова и Лилия Дроздова. Спектакль этот прекрасно принимали зрители не только в Горьком, но и на гастролях. В Ленинграде, например, зрители очень долго артистов не отпускали со сцены. Кричали «браво» и даже «ура».

В театре его любили все: и артисты, и гримеры, и парикмахеры, и рабочие. От него шло столько ласки, обаяния, без которого ему невозможно было сыграть даже отрицательного героя. И от Дворжецкого пошла еще такая отличная традиция: в Доме актера за чашкой чая он собирал «стариков» (старых актеров, ветеранов), и они там общались. Его все вспоминают с благодарностью.

Дворжецкий был актер от Бога, родился актером. И при этом не имел никаких званий (лишь в конце жизни он стал народным артистом России), потому что был когда-то репрессирован.

Я считала его своим другом, хотя дома у него не бывала.

В моей жизни был трагический момент, когда умерла внучка. Вацлав Янович был знаком с нашей семьей. И я его как-то спросила: «Как мне быть?» Он ответил: «Ты в Бога веришь?» Я говорю: «Не знаю». Нас ведь воспитывали атеистами. Тогда он мне сказал: «Вот я какую молитву читаю. «Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет мне наступающий день. Дай мне всецело предаться воле Твоей святой. На всякий час сего дня во всем наставь и поддержи меня. Какие бы я ни получал известия в течение дня, научи меня принять их со спокойной душой и твердым убеждением, что на все святая воля Твоя…» Это молитва оптинских старцев. Я у него переписала и выучила и теперь читаю.