Мой обет молчания был забыт:

— Ты с ума сошел? — взорвалась я. — Ты спятил? У Эллен нет миллионов! И, кстати, насчет друзей — что у нас там с Биргит? А с Миа? Или у них не хватает прыти, чтобы тебя наконец окрутить?

— Да я их даже в дом пригласить не могу! Моих старых друзей, с которыми я еще в университете учился! Их же придется спасать от тебя, от твоего высокомерия, от твоих издевок! Я же вижу, как ты ухмыляешься, когда я разговариваю со своей матерью на диалекте! — кричал в ответ мой муж. — Да, да, конечно, у тебя-то на серебре ели, ножи к рыбе специальные подавали, черт бы их побрал! А моя мать всю жизнь как лошадь на фабрике пахала, а семью кормить не забывала, и макароны на столе были всегда домашние, самодельные!

Я утонула в потоке его обвинений, замолчала снова, мне стало стыдно за себя. Вообще-то он прав кое в чем: я, особенно в последнее время, не слишком была к нему терпима, и вообще часто задирала перед ним нос.

Тут он мне и это припомнил:

— Кто я для тебя? Мужик неотесанный, деревенщина! Ну скажи, что я неправ! Мои проекты — гадкие, дом наш — убогий! Но зато я каждый месяц приношу зарплату домой, за это ты меня и любишь! Нет чтобы помочь, немного самой денег заработать для хозяйства, поработать секретарем для меня! Нет же! Она выдумала, что она художница, черт возьми! А от печатной машинки шарахается, как от чумы! Строит из себя тут нежную! Да, рисовать, видно, ей больше пристало! Неужели ты думаешь, что я счастлив от всего этого бумажного мусора, в котором каждый день роюсь? Или, может, я в восторге от этих бездарных коробок, которые строю?!

— Мне и так есть чем заняться, кроме твоих бумаг! Должно же хоть что-то в жизни доставлять удовольствие! — взвилась я. Он наступил на больную мозоль. — А что у меня есть? Я вся просто растворилась в детях, в этом доме, в саде! Сколько ж можно?!

— Ага! — подхватил Райнхард. — Сама себя выдала. Семья, значит, тебе удовольствия не доставляет!

Я сжимала кулаки и вытирала слезы. Ну, кажется, когда столько грязи друг на друга вылито, самое время завести речь о разводе. Но только как же я об этом заговорю, когда мысли у меня в голове путаются? Может, припомнить ему его дорогущий теннисный клуб, в который он вступил якобы на благо семьи? Или мой аллергический приступ, когда я вернулась с Искьи? Или конские волосы в нашей спальне? Или?.. Или?.. Но не успела я рот открыть, как Райнхард обнаружил на столе увядшие незабудки. Вчера в суматохе я начисто забыла положить их под пресс, в какую-нибудь толстую книжку.

— Уж не для Удо ли? — цинично пошутил он. — Последний привет, незабудки на могилку, а? Какая же ты романтичная, черт, кто б мог подумать!

И в тот момент, когда я уже приготовилась с ним тоже рассчитаться, что-то запищало у него в дипломате. К моему удивлению, он вынул оттуда мобильный телефон. Вот новости, никогда ничего такого я у него еще не видела! «Да, иду, сейчас буду, — пообещал он кому-то, — у меня тут небольшие семейные неприятности. Прошу меня извинить!» И он вышел.

А у меня перехватило дыхание. Ну конечно! Нынешней ночью он разговаривал по телефону!

СПЕЛАЯ ГРУША

Так, ну и что мне теперь делать? Не поговорить ли с Сильвией? Может, оно получится лучше, чем с Райнхардом? Из любого мужчины, тем более из собственного мужа, с трудом удается вытрясти хоть какую-нибудь информацию о его личной жизни, чувствах, сексуальной жизни. Нежные они такие, мужчины эти: задень их один раз, и они всю жизнь будут мучиться. Так вроде и незаметно, а в один прекрасный день — срыв, истерика, надлом, катастрофа!

Зачем Сильвия меня оклеветала? Зачем ей понадобилось валять меня в грязи? Не была ли я ей верной подругой многие годы, во всем? Я всегда вставала не ее сторону — и когда она обнаружила залежи порно под кроватью у своего любвеобильного муженька, и когда ее дочки помешались на здоровом образе жизни! И как она меня отблагодарила? Прибрала к рукам моего мужа! Ох, змея! Пригрела же я гадюку на груди! Если она еще и Удо отравила, то я ей желаю… Я ей желаю… Чума на нее, вот что! Чтоб ей пусто было! Пришло время спасать себя и своих детей!

Если подозрения мои оправданны, значит, Сильвия — хладнокровная убийца, циничная и расчетливая, а мой муж — ее холоп, ее сообщник, ее раб! Вот возьму и все расскажу кому следует, и оба окажутся за решеткой. Но тогда Коринна и Нора, — да я же их знаю с пеленок, они взрослеют у меня на глазах, и я их даже по-своему люблю, хотя у них переходный возраст и они чудят, — тогда девчонки останутся совсем одни, без отца, без матери. А мои детки будут навещать своего папочку в тюрьме. Разве мне этого хочется? Ох, я уже сама не понимаю, чего мне хочется! Моя бедная голова трещала и лопалась, как переспелая груша.

Груши, дыня и еще кое-какие непритязательные фрукты как будто случайно, но весьма искусно перенес на полотно Луис Мелендес.[34] В ту пору, в семидесятые годы XVIII века, стало модно изображать не аллегории, но одну только красоту предметов, чтобы они заиграли всеми гранями, в общем, от морали к эстетике. Груши, напоминающие формы женского тела, на этой картине — сама невинность, никакой двусмысленности. А дыня — старинный символ плодородия и плодовитости — не разрезана, и ее недра скрыты от зрителя.

Свет падает откуда-то слева, косо, по диагонали, и спелые сочные груши, кажется, можно схватить рукой, потрогать шершавую ребристую кожуру дыни, всю покрытую прожилками. А сзади льняной покров скрывает кое-что в ивовой корзинке. Там тоже осенний урожай: из кузовка торчит широкая волнистая охристая шляпка лесного гриба. Ага, ясно теперь, что там под льняным покрывалом спрятано. Простая, грубоватая крестьянская посуда — деревянные ложки и пузатая глиняная миска, — выписанная в коричневых тонах, составляет контраст жизнерадостным ярким краскам фруктов на переднем плане. Однако, как ни жаль, природа все-таки небезупречна, халтурит и она. Вот, взгляните, — каждая груша с червоточинкой, с бочком. Они упали с дерева, они лежали на земле, и в каждой поселился червячок. С виду-то они такие аппетитные, а разрежешь — черные, и есть не станешь!

Дочь вернулась от подруги после ночных бдений усталая и неразговорчивая. Но, в отличие от меня, она провела ночь не в тягостных мрачных раздумьях и тревогах, а трепалась ни о чем и хихикала с подружкой. Я хотела ее обнять, прижать к себе покрепче — она вдруг разразилась слезами. Кажется, у всех накопилось, всем охота поплакать — сначала Имке, потом мне, а теперь вот и Ларе.

— Солнышко, что с тобой? — кинулась я к ней. Она меня оттолкнула.

— Ты шлюха! — выпалила она мне в лицо и убежала к себе в комнату. Я, в шоке, последовала за ней.

Мне пришлось довольно долго ее уговаривать, прежде чем она сообщила мне следующее: по дороге домой Лара встретила Коринну, и та основательно просветила ее по поводу моих взаимоотношений с покойным Удо.

— Ты спала с Удо! Ты изменяла папе! — обвинял меня мой собственный ребенок.

Я клялась, что это ложь, клялась чем могла. Напрасно! Лара мне не верила. Я была в таком же отчаянии, как и дочь.

— Слушай меня внимательно! — крикнула я наконец. — Сильвия распускает эти слухи по всему городу, пора этому положить конец! Я прямо сейчас иду к ней и заставлю ее признаться, что она лжет!

Борцовская натура моей дочери оказалась еще сильнее моей: Лара решила ехать вместе со мной и отстаивать честь семьи! Я не хотела ее брать, наверняка о некоторых вещах лучше говорить без лишних ушей.

Как только Сильвия может быть такой бесчувственной, бестактной стервой! Она еще и своих дочерей науськивает! Понимает же прекрасно, что девчонки, в их-то годы, не умеют держать язык за зубами, при первой же возможности все растреплют подружкам!

В тот же миг я прыгнула в машину и понеслась. Едва успела затормозить на красный свет. И от испуга немного пришла в себя. Так. Сейчас главное — не допустить тактических ошибок! Меня бросило в дрожь, стал душить страх, и я почти желала, чтобы ни Сильвии, ни дочерей дома не оказалось. А если там сейчас Райнхард, что мне делать?