Что она еще про археологов говорила, он не слышал, провалился куда-то. Вынырнул, когда за реставраторов принялась. Небось в институте таких дураков, как ты, учат, а не выучивают. Все подновлять норовите, зачем нужно вам. Не вы старили — время работало, не вам его работу и переделывать.

Это же не просто пыль, не на простых стеклах. Это время, застывшее, остекленевшее, а все равно живое. Осторожно с ним надо. А ты мыть вздумал, нешто это тебе стаканы из шкафа. Хорошо еще назад не улетел веков на двадцать, и такое тут бывало, видывали.

Рама не понравилась, гнилая, вишь ли. Знамо дело, прогнила, не из живого-то дерева ее резали, из молнией убитого. Кто же это когда безнаказанно дерево в можжевельниках рубил?

Ветку ему захотелось можжевеловую, прыть девать некуда. Напросился в лес, тебя и направили. Посмотри теперь, какой старичок получился. В дерево метил, в себя попал. Не зря же говорится: не плюй против ветра.

И еще говорила, приговаривала тетя Даша, а он слышал ее, будто сквозь вату. Последнее, что услышал перед тем, как окончательно провалиться в глубокий сон, тети Дашины слова о городе, хорошо, мол, что успел полюбить его, за это город его не оставил в лесу, назад вернул. Ну, а в молодость можешь и сам вернуться, влюблен же вроде, это хоть кого омолодит. Если только его штучки с витражами ему каким-нибудь боком не выйдут.

4

Лунный свет голубой лужей растекался по плитам музейного двора, а здесь, у кустов роз, было совсем темно. Но он и в темноте нашел то, что искал. Достал из кармана ножницы. Теперь срезать цветы ниже, чтобы стебли были длинными-длинными. Все получилось прекрасно, он даже не очень искололся.

Наверное, забор ему без лестницы не преодолеть. Теперь, в его нынешние годы, совсем не так легко прыгать через заборы. Стоп, какие такие годы. Неужели за какие-то несколько часов успел привыкнуть к старости?

Все в порядке. Цветы под рубашку, ничего, пусть себе колются, это даже приятно. Упругий прыжок, подтянуться на руках, теперь еще один прыжок вниз, и все.

Старинная узкая улица удивленно взмахнула ветками сонных деревьев, усмотрев в его прыжке попытку нарушить ее покой. Он на цыпочках, стараясь не шуметь, скользнул по белым плитам узенького тротуара. Тень его упала на плиты, распластавшись по ним, тень его сокрушенно покачала головой, соприкоснувшись через плиты с вечностью. Многовековые камни равнодушно отталкивали подошвы его ботинок, их ничем не удивишь, столько всего повидали на своих зеках.

Улица, изогнутая, словно удивленно приподнятая бровь, избавилась от него, вытолкнув на другую, уже залитую асфальтом, широкую настолько, что по ней могли ходить автобусы.

Он вброд пересек залитый лунным светом пятачок площади, проскользнул в телефонную будку. Набрал номер и, пока слушал длинные гудки, все еще не знал, что сказать, когда на том конце провода поднимут трубку, с чего начать. Не мог же он признаться, что когда проснулся и снова понял, что молод, первым желанием было броситься из этого города куда глаза глядят.

Немного хриплый, наверное, спросонья, голос прозвучал где-то далеко, слов он не разобрал. Молчал, все еще не зная, что сказать. Потом испугался, что сейчас она положит трубку.

— Простите, я разбудил вас. Это я… Можно приехать?

— Бог с вами, в такое время, ко мне? А впрочем, что же, пусть. Приезжайте. Знаете, где я живу?

— Найду, говорите адрес.

Ждать автобуса в такое время не имело смысла, и он отправился пешком из старого города в новый, ужасаясь предстоящему расстоянию, заранее предчувствуя боль в суставах от долгой ходьбы. Черт, опять. У него же ничего болеть не может, он снова молод, и можно не просто идти, можно мчаться, почти лететь.

И снова он ощутил, как этот многовековой город втягивает его в себя, как воронка, знал, что, уехав отсюда, снова и снова захочет вернуться.

Притягательную силу его знали не только местные жители, те из них, кто пытался уехать, рано или поздно возвращались. Многих приезжих постигала та же участь. Даже если поначалу они считали городок дырой непролазной, даже если они все-таки уезжали отсюда, как им казалось, навсегда, рано или поздно все равно возвращались, если не наяву, то во снах беспокойных обязательно.

Лунный свет стекал по черепичным ребристым крышам, дробился в тополиных кронах. Безмолвный город спал, тишина его улиц была полной, звук шагов не разрушал ее. Старый город незаметно переходил в новый, улицы расширялись, становились выше дома. Но и здесь, в новой части, в типовых постройках не терял он свою колдовскую силу. А может быть, так только казалось реставратору в эту ночь.

Опять, опять это: казалось, чудилось, колдовская сила. Все слова вовсе не из его лексикона, откуда же? Что с ним происходит, почему он здесь, а не на вокзале, не в поезде, ведь удалось же вырваться благополучно из стариковского обличья, ну и мотай пока жив. Нет, мало приключений. Цветочков наворовал в музейном парке, несется резво. Все равно, как ни старайся, не получается думать о ней так, как привык думать о своих прежних неземных созданиях.

Вот и дом. Бегом, не останавливаясь, преодолел лестницу и быстро, пока не передумал, нажал кнопку звонка. Дверь открылась сразу, будто его все это время ждали в коридоре.

— Простите, что так поздно. Наверное, я должен был прийти раньше.

— Вы имеете в виду не этот вечер, а вообще… ну, словом, раньше? Может быть, еще много лет назад?

Вытащил из-под рубашки довольно помятые цветы.

— Это вам.

— Розы? Спасибо.

Все, кончилось топтание у порога. Что она там говорит о том, что он должен был прийти много лет назад? Это когда же?

— Вы были в можжевельниках? Очень испугались? Поэтому и не позвонили?

— А вы за меня волновались? — он пробовал изобразить игривый тон, опять не получилось, голос дрогнул. — Вот я и пришел.

— Поздно. Теперь уже поздно. Я же просила вас позвонить вчера.

— Не мог, остался в этих самых можжевельниках. Там со мной такое было! Тетя Даша успокоила, сказала, что-то вроде того, мол, спасешься любовью. Ну вот, я опять стал самим собой. Сейчас все расскажу по порядку.

— Что значит, зачем? Я работал, мне нужно было их…

— Не нужно было, это же время. Вы очень неосторожно дотронулись до них, смыли пыль и все перемешали. Теперь не разобрать. То ли я попала в ваше прошлое, то ли вы в мое будущее. Посмотрите.

Она вывела его из полутемного коридора на свет, в комнату, и он увидел, как она постарела за эти два дня. Совсем недавно он так же испугался, увидев в зеркале свое постаревшее лицо. Теперь с ним, кажется, все в порядке, но она… Что же делать?

— Нечего делать. Мне здесь хорошо. У меня взрослый сын и внук, и муж. Правда, он сейчас в больнице, но его скоро выпишут, ничего страшного.

— Сколько же лет прошло со вчерашнего утра?

— Не знаю. Много, наверное, да это и не важно. Раз нет вас здесь сейчас со мной, значит, и тогда бы ничего не получилось. А мне казалось… Ну там, в автобусе, что раньше, много-много лет назад, или веков, мы уже виделись, и тоже здесь, в этом городе. Когда вы сюда только приехали, вы ведь почувствовали, что раньше уже как будто бывали здесь, да? Вот видите.

Ничего такого он не думал, но кивал, соглашался, все еще не мог понять, что происходит.

— Я вас так долго ждала, а вы… командировочный роман. И сразу к витражам. Видите, что из этого получилось.

Реставратор прислонился к стене, сдавил ладонями виски. Что происходит, если простая прогулка может состарить почти на сто лет, а потом сон и воспоминания о женщине, которую и видел-то всего два раза, снова вернут в исходное, так сказать, состояние. А какая-то неосторожно смытая пыль состарит и навсегда заберет любимого человека, и невесть откуда появятся муж, дети, внуки. И мысли тут читают легко, как вывески.

— Неужели вы не понимаете? Ведь вы реставратор, работаете с прошлым, вы должны знать, что это прошлое было когда-то чьим-то будущим. Ведь это совсем нетрудно понять: время живое, с ним нужно обращаться очень бережно. Живому больно. Метишь в живое, попадаешь в себя.