Косминский (возвращая разговор на дипломатическую стезю). Командиры партизанских отрядов, несмотря на разъяснения Политцентра, продолжают, к сожалению, сомневаться в лояльности союзников…
Я (настойчиво и скорбно). Некоторые горячие головы в случае отказа выдать Колчака и золотой поезд грозятся даже взорвать Кругобайкальские железнодорожные туннели, что значительно затруднило бы эвакуацию союзных войск на восток…
Сыровой (ему надоела вся эта игра). Да, наша контрразведка получила такие данные».
Через полчаса после этого меланхолического заявления Сырового делегация Политцентра, заручившись согласием союзников, покинула салон Жанена.
Участь Колчака была решена.
В тот же день я выехал в Нижнеудинск. Чехи там уже получили телеграмму Сырового, поэтому никаких осложнений с их командиром майором Кадлецом у меня не было. Конвой Колчака разоружили без единого выстрела. Охрана до Иркутска смешанная: чехи и наши.
Вот как это произошло, Андрей. Таким образом, задание выполнено, точнее - почти выполнено, так как формально хозяин положения - Политцентр. Но само собой понятно, это временно…
Колчака пока не видел. Сам арест обошелся без моего непосредственного участия, на мою долю выпали лишь функции режиссера. Оно и к лучшему…
Выплеснул все на бумагу и почувствовал облегчение: очистил голову от того, что теперь мне уже не нужно. Все уложилось в символы букв… Опять хмуришься? Не надо. Как видишь, в последнюю минуту удержался от психологических изысков. Начинаю исправляться - одни факты. Цепочка фактов - и ничего более. Так что ты должен быть мною доволен…»
Скребнув по бумаге и оставив после себя россыпь чернильных брызг, перо остановилось. Затем оно в нерешительности приподнялось над столиком, и, вновь опустившись, поставило точку.
- Точка, - вслух сказал Стрижак-Васильев и повторил: - Точка.
Он перечитал густо исписанные листы. Усмехнулся. Действительно, события, превратившись в строки письма, уже не волновали. Они стали прошлым. Фэт акомпли, как говорят французы, совершившийся факт.
Стрижак-Васильев представил себе выражение лица Парубца, когда тот будет читать письмо. Но… Переслать письмо, видимо, все-таки не удастся. А жаль… Наверно, Парубец сейчас в Новониколаевске, куда он, конечно, перевез свою гирю, а может быть, на фронте, где-то в районе Красноярска, где Пятая армия добивает войска «верховного правителя»… Но где бы он ни находился, радиограмму ему доложат. Так что он будет знать о случившемся. И он, и товарищи из Реввоенсовета. Не узнают только Нейбут и Саша Масленников… Но когда их вели на расстрел, они знали, что это когда-нибудь произойдет. Должны были знать.
Задание выполнено.
В этих словах овеществлялись два последних месяца его жизни. Да и только ли два месяца?
Арест приближал неизбежную агонию колчаковщины - то, за что долгий год сражались коммунисты на фронте и в тылу. Фэт акомпли…
В купе вошел Буров, покосился на исписанные листы бумаги.
- Все пишешь?
- Пишу…
- М-да, - сказал Буров и потер ладонью пунцовую щеку. - Каждому свое… Роман?
- Что-то вроде… А ты, гляжу, щеку отморозил?
- Пустяки… За такое дело не щеку - жизнь отдать и то не жаль. Много я за время владычества его навиделся… Э-э, да что говорить! А щека что? Заживет щека…
На голове Бурова был лисий малахай. Широкую с чужого плеча бекешу стягивал ремень, на котором почти у колена болталась деревянная коробка маузера. У маузера была сбита мушка, поэтому начальник партизанского конвоя поезда пользовался в деле наганом, но с маузером все-таки не расставался.
- Присаживайся, чувствуй себя как дома, - пошутил Стрижак-Васильев.
- Ну, если как дома…
Буров стащил с головы малахай, придерживая маузер, сел, огляделся.
- Ничего устроились, а? Хочешь - воюй, а хочешь - отдыхай… Диванчики, лампочки, коврик…
- Все в порядке?
- Будто так. Вот только Колчак что-то просился с начальником охраны переговорить… Мне мои ребята сообщили. Сомнение у них…
- Кадлец у него был?
- Нет, он сейчас на паровозе, у машиниста.
- Зачем?
- А черт его знает! Видно, опасается… Привык, что эшелоны под откос летят, ну а адмиралов не каждый день возить приходится… Может, ты лично сходишь?
Слово «лично» Буров любил так же, как и свой маузер, и к месту и не к месту вставлял его.
- Как бы «верховный» чего не выкинул… Сходи побеседуй. А я пока посижу тут. Договорились?
- Ну что ж…
Стрижак-Васильев спрятал письмо в полевую сумку и, сбросив на диван полушубок, вышел в коридор. Он был пуст, лишь с двух концов его стояли часовые: у выхода в тамбур - увешанный самодельными бомбами из жестяных консервных банок черемховец, а у дверей салона - чех.
- Товарищ комиссар, огонька не найдется? Стрижак-Васильев достал из кармана спички, протянул черемховцу.
- Шахтер?
- Углекоп, - сказал черемховец, раскуривая козью ножку.
Огонек спички повис над проржавевшей жестянкой…
- Смотри, как бы не взорвалась…
- Не взорвется, - успокоил черемховец. - Они, эти самоделки, такие: час вонь, а опосля огонь.
- Солдаты говорят, что винтовка раз в год сама стреляет.
- Так то винтовка… А тут… - Он тряхнул жестянками. - Горе! Вот пушку мы сработали - так это да. Чудо заморское. Дистанция, ежели не врать, куцая, а грохоту - что у двенадцатидюймовки. От одного грохота в портки наложишь. И сила подходящая… Не пушка - геенна огненная.
Разговор со словоохотливым партизаном развеселил. Улыбаясь, Стрижак-Васильев направился в противоположный конец коридора, где, облокотившись спиной о стену вагона, скучал чех, а вероятней - словак, белобрысый и толстогубый, веснушчатый, с голубыми глазами - рязанец, да и только.
- Наздар! - сказал Стрижак-Васильев.
- Наздар!.. - вяло ответил на приветствие часовой и не спеша открыл дверь. Ему было безразлично все происходящее здесь, его интересовала лишь его чешская Рязань…
Стоявший у окна спиной к вошедшему Колчак обернулся, сделал несколько шагов навстречу Стрижак-Васильеву. Остановился в выжидательной позе. В салоне было полутемно, горела лишь настольная лампа. Но все же можно было разглядеть мятое, небритое лицо с крупным орлиным носом и словно нарисованными тушью темными глазами, которые, по мнению омских дам, делали адмирала неотразимым. Адмирал постарел, явно постарел…
- Я просил кого-нибудь из чешских офицеров… - сказал Колчак.
- Начальник чешского конвоя сейчас занят, если вам угодно говорить только с ним, то вам придется подождать.
- Вы?
Острый, крупный кадык на шее адмирала подпрыгнул к подбородку и вновь исчез за воротником френча. Стрижак-Васильев понял, что Колчак узнал его.
- Вы живы?..
Вопрос относился к числу риторических. Итак, «пришелец с того света». Заключительная сцена плохой мелодрамы. Стрижак-Васильев поморщился. Он не любил мелодрам, тем паче если их играли любители. И, предупреждая последующий вопрос, объяснил:
- Приговор военно-полевого суда не был приведен в исполнение. Мне удалось бежать.
- Вон как… Мне не докладывали, - сказал Колчак таким тоном, будто тогда или теперь от этого что-то зависело.
- Видимо, не хотели отвлекать вас от более важных занятий, - заступился за неизвестного ему чиновника из министерства внутренних дел Стрижак-Васильев. - Может быть, присядем?
- Да, да, конечно… Они сели.
- Не думал, что мы с вами встретимся еще раз…
- Я тоже, - сказал Стрижак-Васильев. - Но, как видите, встретились. И мое «последнее желание» осуществилось. На это потребовалось немногим больше полугода… Но не будем отвлекаться. Зачем вам потребовался начальник чешского конвоя?
Колчак поднял глаза, помедлил.
- Я хотел узнать, кем осуществлялась… эта акция.
- Насколько я понимаю, вы были в некотором роде очевидцем.
- Я имею в виду другое: по чьему указанию произведен арест?
- По приказу командования чешского экспедиционного корпуса.