Попов. А что Бартошевский был арестован, вы знаете?

Колчак. Нет, я считал, что он скрылся и уехал куда-нибудь на фронт, и достать его будет невозможно.

Попов. Но в то же время вы говорите, что он пробрался на фронт,— как же он мог скрыться?

Колчак. Да в первый день.

Попов. Вы сказали, что он скрылся и не мог быть допрошен.

Колчак. Нет, он был допрошен, а потом скрылся.

Попов. Почему он не был арестован при допросе?

Колчак. Кузнецов мне об этом ничего не говорил. Может быть, он сделал такое распоряжение. Вы, может быть, помните, когда это было?

Попов. Я с делом Бартошевского знакомился в делах омской тюрьмы. Затем о Бартошевском было постановление Чрезвычайной комиссии о предании его суду, а потом заключение той же комиссии об его освобождении, как человека благонадежного, под надзор. Это была комиссия Висковатова.

Алексеевский. А вам было известно, к чьему отряду принадлежат Бартошевский и Рубцов?

Колчак. Да, мне Кузнецов докладывал тогда. Все это следствие было мне доложено.

Алексеевский. Раз вы назначили главного военного прокурора для расследования,— вы видели в этом преступление. Но это преступление должно было в известной степени бросить подозрение и на прямых начальников этих двух лиц,— не возникало ли у вас сомнении по отношению к начальникам этих двух офицеров?

Колчак. Откровенно сказать, мне в этот период трудно вспомнить, как возникало подозрение. У меня была высокая температура, я был болен и еле дышал, и мне в это время входить в такие тонкости и разговаривать было трудно. Я тогда говорить не мог, а только выслушивал доклады. Мне было очень тяжело вдаваться в такие тонкости. Мое мнение и убеждение было таково, что это был акт, направленный против меня и совершенный такими кругами, которые меня начали обвинять в том, что я вхожу в соглашение с социалистическими группами. Я считал, что это было сделано для дискредитирования моей власти перед иностранцами и перед теми кругами, которые мне незадолго до этого выражали доверие и обещали помощь.

Попов. Вы говорите, что Бартошевский был допрошен и после допроса скрылся. Почему же он тогда не был после допроса арестован,— вы не знаете? Вы спрашивали Кузнецова, почему его не арестовали?

Колчак. Может быть, и спрашивал, я не помню.

Попов. Вы не придали значения тому, что он не был арестован? Вы говорите, что не знаете, почему он не был арестован,— вы не поставили в вину Кузнецову это попустительство к явному разбою и убийству?

Колчак. Может быть, Кузнецов это и сделал, но каким образом он удрал, я не знаю.

Денике. Какие личные распоряжения по расследованию дела вами делались? Вам делались доклады, мы знаем, что было поручено Кузнецову и Висковатову производить дознание,— а кроме этого делались ли какие-нибудь распоряжения?

Колчак. Нет, я это дело передал официальным лицам.

Денике. Может быть, вы не помните освобождения из-под стражи такого лица, которое прошло в порядке организационной работы, и никаких докладов об аресте и освобождении вам не делалось?

Колчак. Не делалось.

Денике. Вы не предполагали, чтобы наиболее важные акты этого следствия производились с вашей санкцией?

Колчак. Нет, я не мог взять на себя.

Попов. Поручивши это дело Чрезвычайной комиссии, интересовались ли вы его дальнейшим ходом?

Колчак. Висковатов мне несколько раз докладывал, когда находил это нужным. Поручивши Висковатову это дело, я совсем о нем забыл, и я был уверен, что больше ничего не могу сделать.

Алексеевский. Вы находили, что этот акт совершен с целью дискредитировать вас, и вы находили, что акт этот исходит от тех кругов, которые не желали вашего сближения с социалистическими течениями?

Колчак. Да, я так себе объяснял.

Алексеевский. В числе лиц и групп, которые вас окружали, вы легко могли разобраться, от каких именно лиц и групп это должно было итти.

Колчак. Это довольно трудно мне было сказать.

Алексеевский. Выражаясь принятой терминологией, крайне правые реакционные элементы были определенно известны. Например, Красильникова вы не могли смешать с Каппелем.

Колчак. Обвинять Красильникова, зная его отношение ко мне, я не мог, я не мог подозревать, чтобы Красильников мог сделать этот акт, направленный против меня.

Попов. Каких виновников этого расстрела выяснила работа чрезвычайной следственной комиссии?

Колчак. Она подтвердила эти два лица, того же Бартошевского и Рубцова, но о лицах выше стоящих Висковатов не мог найти никаких следов.

Попов. Вы судили по докладам Висковатова, а сами с делом не знакомились?

Колчак. Нет. Я считал Бартошевского исполнителем. Он меня мало интересовал,— я считал, что он действует по чьему-то распоряжению, а кто был вдохновителем и организатором этого дела, я не знаю.

Денике. Может быть, у вас в конце концов сложилось впечатление, почему это дело не осталось раскрытым до конца и истинные виновники не понесли никакой кары. Чем вы это объясняли?

Колчак. Я объяснял это всем тем судебным аппаратом, который у меня был в распоряжении и от которого по массе аналогичных дел, поручавшихся мною для расследования по вопросам злоупотреблений в интендантских поставках, я никогда не мог добиться от своего суда и следственной комиссии каких-нибудь определенных результатов. Все время суд и следственная власть задавались широкими задачами распутать и раскрыть данное преступление во всем его объеме, и в конце концов из этого ничего не выходило. Это есть недостаток организации нашей судебной власти. На это жаловался и Кузнецов, что все стараются не давать определенных ответов, стараются дело затруднить, и к кому он ни обращался, он не мог добиться совершенно определенных и ясных ответов на все вопросы, которые он ставил. Он сам говорил, что чрезвычайно трудно было это дело расследовать в виду острого противодействия со стороны всех прикосновенных лиц, которых он опрашивал и которые выясняли этот вопрос. Целый ряд интендантских вопросов у меня был на фронте и в Омске, и в попытке захватить виновных в спекуляции я всегда был бессилен, раз я обращался к легальной судебной власти. Это была одна из тяжелых сторон управления, потому что наладить судебный аппарат было совершенно невозможно. Раз я становился на точку зрения юридическую, призывал юристов и поручал им это дело вести,— оно не давало результатов.

Попов. Почему не был арестован Рубцов, вы тоже не знаете?

Колчак. Я не помню, потому что в тот период, когда велось следствие, я передал это дело определенному лицу и не вмешивался в его распоряжения. Это дело следствия, а я сам не давал каких-либо распоряжений по этому поводу. Каким образом я мог приказать следователю арестовать то или иное лицо?

Попов. Известно ли вам, что при этом убийстве членов Учредительного Собрания были убиты ряд других лиц таким же порядком, без суда и следствия, не являвшихся членами Учредительного Собрания?

Колчак. Я знал этот список, который мне был представлен, я помню Маевского и Фомина.

Попов. Расстрелы в Куломзине производились по чьей инициативе?

Колчак. Полевым судом, который был назначен после занятия Куломзина.

Попов. Обстановка этого суда вам известна, и известно ли вам, что по существу никакого суда и не было?

Колчак. Я знал, что это — полевой суд, который назначался начальником по подавлению восстания.

Попов. Значит, так: собрались три офицера и расстреливали. Велось какое-нибудь делопроизводство?

Колчак. Действовал полевой суд.

Попов. Полевой суд требует тоже формального производства. Известно ли вам, что это производство велось, или вы сами, как верховный правитель, не интересовались этим? Вы, как верховный правитель, должны были знать, что на самом деле никаких судов не происходило, что сидели два-три офицера, приводилось по 50 человек, и их расстреливали. Конечно, этих сведений у вас не было?