Вскоре ударили первые заморозки. Опытный старатель сразу прекратил работы. Утащили в тайгу разобранную проходнушку, порушили плотинку, устья шурфов заложили крепёжным лесом, а сверху навалили валуньё.

Только опытный глаз мог теперь заметить укрытые дёрном отвалы эфелей — промытых песков. Вернулись к первой землянке и пустому лабазу. Сколько раз за лето Егор приходил сюда за харчами, нагружал тяжёлый сидор и топал обливаясь потом, вихлявой тропинкой вверх по реке.

Всё кругом стало привычным, тайга уже не страшила его даже ночами. Он многому научился за это лето. Рыбалка и охота, тяжёлый изнуряющий труд взрастили из юнца настоящего мужчину.

Сквозь обветшалые одежды выпирали налитые силой мускулы, курчавая русая бородёнка и усы делали Егора совсем взрослым. В движениях, характере и даже разговоре ощущались повадки матёрого Сохача, сам того не замечая, Егор подражал бывалому приискателю во многом.

Парфёнов решил отдохнуть пару дней, а потом уж выбираться с Гусиной речки. Идти обратно он надумал кружным путём, об чём и поведал Егору в самый последний момент.

— Пойдём, брат, на речку Джеконду. Это совсем недалеко отсель. Там рядом живёт якут Маркин, там же обещался Степан нас поджидать. К Джеконде дня три ходу. Закупим связку оленей, а ишо якутских лошадей под сёдлами.

Ноги бить до Тимотонских приисков — не велика радость. Надо спешить, — засобирался Игнатий, — коли застигнут холода, не выдюжим, одёжка не позволит. Там меховые парки закупим, торбаза. У Маркина всё всегда имеется.

— Так и не сходили на твой ручей, — посетовал Егор.

— Следующим разом сходим, это вовсе не далеко отсель. Место про запас надо всегда держать. Чё, мало тебе десяти фунтов?

— Хватит, хватит! Для первого раза, куда как много. С избытком. Не знаю толком, чё с ним делать стану.

— Я научу. Часть обменяешь на деньги, часть, до поры, зароешь в укромном месте, а немного в тулунке при себе держи. А потом утечёт оно — глазом не успеешь моргнуть.

То, что тебе досталось, иной артельке за сезон не взять. Это и есть фарт. Удачливый ты будешь в жизни, если на тропах не убьют, не сопьёшься или не пропадешь в тайге. Дюже удачливый…

Утром третьего дня выступили. Парфёнов вёл по одному ему ведомым приметам через сопки и долины.

Егор был не уверен, что отыскал бы самостоятельно золотой ручей в этой нехоженой тайге, доведясь вернуться. Свой путь отмечал затёсками на деревьях, чтобы не блудить, если занесёт нелёгкая опять в эти места.

Осталось идти совсем немного, по словам Игнатия, когда он оступился на крутой осыпи и полетел к речушке на острые камни.

Егор кинулся следом за приискателем и тоже загремел, судорожно цепляясь за кусты. Игнатий лежал у воды несуразной куклой и стонал.

— Всё, брат, отбегался. Ясно дело со мной. Ногу поломал. Погляди-ка, чё там стряслось с ей… Хрястнула, как сушина.

Егор снял с него драные ичиги, задрал штанину. Из ноги торчала кость. Рука подвернулась, и на глазах пухло плечо в суставе.

— Сломал правую ногу, плечо вывихнуто.

— Ой, брат, беда-а… Чуял я её, потому и сговорил тебя идти со мной. Выправляй плечо и накладывай лубки на ногу. Да бегом на Джеконду! Пущай Степан за мной на оленях едет.

— Я не знаю, как вправлять, — пробрал Егора жалостливый озноб.

— Вправляй живо! Я терпеливый, снесу.

Левая рука под долгий стон Игнатия хрустнула и стала на место. Как мог, вправил Егор липкую от крови кость, обмотал рану тряпицей и привязал к ноге две скрепляющие палки.

Игнатий потел от боли, вращал глазами и поучал, что надо делать при переломах. Егор перетащил своего учителя на сухое место под берег, натянул кусок полога, долго крушил сухостой, стаскивая дрова для костра. Парфёнов окликнул стонущим хрипом.

— Если Степана на Джеконде нету, дуй к Маркину и попроси, чтобы сам приехал за мой. Не бросай меня, Егор, Богом молю!

— Да ты что, спятил?! Как же я тебя брошу?

— Степан не должен подвести. Иди к слиянию этой речки с Джекондой, затески для памяти руби. Тут вёрст пять, не боле осталось. Дом Маркина ещё столько же вниз по реке. Коли меня потеряешь — стреляй, я отвечу из винчестера. Да Верку мне привяжи. Ох-х! Верка-а-а… наделал я делов. Однако, пропадать буду.

— Не помирай ране срока, — прикрикнул на него Егор. — Тулун с золотом свой тебе оставлю, чтобы не таскать тяжесть зазря.

— Оставь в камнях, никуда не денется. Схорони, тут у реки всякий народец бродит, наткнутся на меня — и всё, мой тулун совместно запрячь. Ох, Гос-споди-и! Болит-то как. И кровь не унимается. Скорей иди!

Егор бегом кинулся вдоль речушки, скользя на камнях и рискуя свернуть себе шею. Изредка делал затёски в приметных местах, чтобы не потерять Игнатия в путаном чертоломье сопок, лесов, рек и бессчётных ручьёв. К берегу Джеконды вылетел, хрипя и падая от усталости.

С полверсты ниже по течению реки мирно вился дымок из островерхого чума, паслись олени. Силы сразу покинули Егора: он тяжело брёл туда по звериной стежке, хватал из луж пригоршнями воду, охлаждая запаленное горло, путаясь в голубичнике.

Первой его увидела диковатая жена Степана. Крикнула что-то по-своему. Откинув шкуры, вылезла из чума Нэльки.

Она долго глядела на петляющего человека, не узнавая в грязном, изодранном и бородатом незнакомце с сумасшедшими глазами и разинутым ртом румяного и красивого напарника своего «Игнаски».

Он что-то хрипел на ходу, махал руками, как шаман, указывал назад. Предусмотрительная мать Лушки уже сняла с вешал бердану и дернула затвор.

— Игнаха-а… Игнаха-а-а там. Там!

Наконец они почуяли недоброе. Лушка подскочила к идущему, всмотрелась в его распухшее от комарья лицо и удивлённо спросила: — Игорка?

— Игорка, Игорка, — подтвердил он. — Игнаха ногу поломал, — чувствуя, что его не понимают. Егор поднял с земли палку, показал себе на ногу и переломил деревяшку.

От хруста обе женщины вздрогнули. Лушка уронила руки.

— Сколько аргишить к Игнаска?

— Верст пять… близко… вон у той сопки лежит. Рядом.

— Рятом… А-а-а! Рятом-рятом! — она бросилась с маутом за оленями.

Двух рогачей запрягли в нарты. На всякий случай Нэльки взяла ещё ездового учага. Довольная, взгромоздилась на него и радостно улыбнулась Егору.

— Ходи к Игнаска… Ногу ломал — хоро-о-осо-о! Будет чум с бабой зить. Кочевать будет. Собсем хоросо-о… Горот бегать не нато.

— Чего уж хорошего, — хмыкнул Егор, — он ить чуток не убился, а ты запела — хоро-о-осо-о.

— Как плохо? Баба есть, лечить мало-мало будет. Шаман прыгай шибко, духи Игнаска помогай… олешку резать будем, мясо много кушай. Всю зима кушай сладкий мяса. Как плохо? Шибко хоросо-о.

— Отец твой где?

— Маркин ходи, порох свинец покупай, чум приходи, вечером.

Пустые нарты бились о кусты. Егор шёл следом тяжело, едва поспевая за говорливой всадницей. Она умостилась почти на лопатках учага в красивой деревянной сиделке с лукой из рогов оленя, обшитой камусом — шкурой с ног сохатого.

На ногах у Нэльки расшитые бисером торбаза, чёрные волосы заплетены в косы. В правой руке — длинная палка, Нэльки изредка тычет ею в мох, удерживая равновесие. Парфёнов говорил, что шкура перекатывается по крупу оленя и новичку очень трудно усидеть на нём.

Личико Нэльки миловидное, несмотря на смуглость и скуластость, глаза весёлые и простодушно добрые. В зубах деревянная трубка из корня берёзы. Щекочет нос Егору запах крепкого табака.

Сам он ещё курить не пробовал, да и не было к этому тяги. Табачное зловонье в доме Якимовых, где курили сразу трое казаков, было до тошноты противно.

Впереди колыхался дымок костра. Игнатий безвольно лежал на спине, откинув перевязанную верёвкой ногу, и жалостливо смотрел на подошедших спасителей. Верка поскуливая сидела в стороне на привязи. Луша спрыгнула с оленя.

— Игнаска-а… Совсем сдох? Да? Луска увидал и лезишь, — кокетливо улыбнулась она.

— Я те пошуткую, девка, — хрипнул Парфёнов и утёр рукавом обильный пот со лба, — не время счас шутковать. Вези к матери, пущай ногу правит и как следует крепит в лубки. От беда-а… чё же делать теперя? Куда гожусь такой, ясно дело!