В конце концов священники повели нас на экскурсию по церкви, и я стал расхаживать, как сделал бы на прииске, зайдя вперед тех священников, что нас сопровождали. Серебровский задержал меня, подсказав, что я чуть не ступил на особое место, куда можно не всем, а только священникам. Он отлично разбирался и в церковных правилах, несмотря на то, что был профессором в новой атеистической России.

После того, как мы поездили кругом несколько дней, Серебровский начал забрасывать удочку, как бы я посмотрел на то, чтобы поехать в Россию, помочь правительству организовать золотодобычу. Сама идея захватила меня врасплох.

Я жил на Аляске с семьей четырнадцать лет, за вычетом того времени, что служил в авиации, когда шла война. Семья моей жены с Аляски, и она здесь жила с детства. Я проходил практику на Аляске, когда еще учился, и первую настоящую работу получил именно здесь. И вот, в тридцать три года я был управляющим немаленькой компании, и не видел причин на что-то жаловаться.

Так я и ответил Серебровскому, но он все тем же тихим голосом принялся спорить со мной. Нарисовал радужную картину русских золотых месторождений, которые, по его уверениям, чуть не богатейшие в мире. Описывал Сибирь и Казахстан, где находились те золотые месторождения, очень похожими на Аляску. Уверял, что я сразу почувствую себя как дома, проведя столько лет в северной стране. Советское правительство, говорил он, до сих пор мало занималось своим золотом, но теперь решило направить людей и технику в золотодобывающую промышленность и применять самые современные методы. Это неплохой шанс, намекал он, для какого-нибудь американского горного инженера составить себе репутацию.

Но я не клюнул, даже после того, когда он прямо предложил работу на весьма приличных условиях, под конец своего визита. Я просто не видел смысла искать удачи в дикой неизвестной России, когда мне и на Аляске неплохо жилось. Я знал, что некоторые американцы в Штатах считают Аляску дикой и спрашивают, как мы можем тут жить постоянно; но Аляска для нас дом, а Россия — другой мир.

Однако Серебровский, похоже, уперся на том, чтобы отправить меня в Россию, и продолжал приводить все новые аргументы.

Наконец, однажды я ему прямо сказал:

— Не нравится мне расклад у вас в стране. Не нравятся большевики у власти.

Он казался огорошенным:

— Большевики не нравятся, да? А в чем дело, почему?

Я парировал:

— У них привычка расстреливать, особенно инженеров.

Серебровский улыбнулся и заявил своим тихим голосом:

— Вот я большевик, уже много, много лет. Я кажусь таким опасным?

Я был по-настоящему потрясен. Я бы не описал, как, по-моему, должен выглядеть большевик, но уж точно не как этот кроткий и профессиональный человек. Мои знания о Советской России в то время равнялись практически нулю; газеты и статьи в журналах я просматривал, но по ним выходило, будто там творится непонятно что, и я совсем бросил их читать. Мои понятия о большевиках были совершенно туманные, а общее впечатление о них — кровожадная толпа; и я стал внимательнее приглядываться к русскому профессору после его признания.

Думаю, именно из-за неотрывного наблюдения у меня в памяти так отпечатался один эпизод. Инженер, показывая нам золотопромышленный рудник, предупредил Серебровского, чтобы тот не подходил слишком близко к спускным лоткам. Его поведение, за все время нашего знакомства такое спокойное, внезапно изменилось. Он вспыхнул, как фейерверочная ракета, и напряженным шепотом попросил меня сообщить нашему гиду, что он и сам горный инженер и прекрасно знает, как себя вести на руднике. Внезапно он показался мне совсем другим человеком, облеченным властью, привыкшим, чтобы к нему обращались с уважением.

И еще вспоминается один инцидент, который меня тогда удивил. Я организовал встречу Серебровского с главным управляющим рудника Аляска-Джуно, одного из крупнейших в мире золотопромышленных рудников. Мы добрались туда ко времени обеденного перерыва и увидели управляющего выходящим из туннеля в рабочей одежде, собравшей немало грязи.

Когда я его представил Серебровскому, тот удивился. Он отвел меня в сторонку и спросил:

— Вы сказали, это главный управляющий?

Я ответил:

— Именно он.

Мы втроем пошли в столовую компании, сели за один из длинных столов с едой, набрали себе, кто чего хотел. Конечно, никакие столы ни для кого не были забронированы, и за нашим столом сидело много простых горняков, они слушали нашу беседу и иногда вступали в разговор.

Эпизод произвел большое впечатление на Серебровского; он потом долго со мной говорил. Он никак не мог привыкнуть к мысли, что главный управляющий сел обедать со своими собственными рабочими, даже глазом не моргнув.

Я ничего особенно впечатляющего в том не усмотрел. Объяснил ему, что никаких классовых различий между служащими и рабочими на Аляске нет.

— Разве в России не так? — спросил я. — Я думал, там все равны.

Серебровский как-то странно на меня посмотрел.

— Пока еще не так, — сказал он, затем добавил: — Но будет, не пройдет много времени.

После чего ему, кажется, еще больше захотелось забрать меня с собой. Он целыми часами описывал красоты девственных краев Сибири и востока России.

— У вас на Аляске красиво, — говорил он, — но никакого сравнения с нашей страной. И здесь уже сливки сняты. Никакой возможности отличиться на Аляске для мужчины уже не осталось. А в России мы еще только начинаем, и человек вроде вас найдет работу, достойную его способностей.

Его красноречие начало на меня действовать против моей воли. В конце концов, не оставалось другого встречного довода, кроме моей семьи. Я прямо сказал, что семейный, у меня жена и две маленькие дочки. Не забирать же их с собой в Россию, а оставлять в Америке на целые годы, как, наверное, придется, я не собираюсь.

Серебровский быстро расправился с моим возражением.

— Конечно, вы можете перевезти семью в Россию, — сказал он. — Мы им обеспечим все самое лучшее. Проезд первым классом на лучших пароходах от Аляски до России. Лучшие помещения, где бы вы не оказались. Денежное довольствие, достаточное для всей вашей семьи в России, помимо жалованья в американских долларах.

Я все-таки не соглашался, и он настоял на том, чтобы вернуться и снова посмотреть тот рудник, которым я управлял. Познакомился с моей женой и дочерьми, стал им рассказывать о России. Будь моя жена против, обсуждать больше было бы нечего. Но ее, похоже, очень заинтриговала идея такого приключения. Да и возможность заработать и накопить денег, разумеется, привлекала нас обоих.

Однако мы не стали торопиться с решением, пока он не уехал. Мы попрощались, и его последним словом было, что мы скоро получим от него известия.

Вскоре я получил телеграмму, отправленную из его московского управления, с просьбой поехать в Нью-Йорк и заключить контракт с Амторгом — советской организацией, которая занималась покупками и продажами в Америке, включая приобретение инженерных услуг. Одновременно Серебровский отправил деньги на проезд в Нью-Йорк, включая дополнительную сумму, достаточную для возвращения на Аляску, если мне не подойдет предложенный контракт.

Поскольку дорожные расходы до Нью-Йорка в любом случае были оплачены, отказываться не имело смысла, и 22 февраля 1928 года мы вчетвером выехали из Аляски, которую мы считали домом, больше, чем любое другое место в мире. Мы все еще не определились, что собираемся делать; я настолько не был уверен насчет поездки в Россию, что оставил семью на западном побережье, а сам поехал в Нью-Йорк для подробных переговоров.

В Нью-Йорке оказалось, что сами условия контракта удовлетворительные, все так, как мне было сказано. Однако в Амторге я первый раз столкнулся с советской бюрократией; надо было заполнить так много документов и подписать так много бумаг у разных мелких начальников, что прошел месяц, пока дело уладилось. Тем временем я сообщил семье, чтобы приезжали в Нью-Йорк, и в марте мы отправились через Атлантический океан в Россию, очень волнуясь, как можно себе представить.