– А сейчас она где? – полюбопытствовал Бен.

– В Палм-Бич уехала. У них там имение, у родителей ее, так на зиму они всегда туда ездят. – А взгляд-то какой жалобный. – Я так хочу, чтобы она ко мне вернулась.

– Это после той истории-то?

– Ага. Я наверное глупый, правда?

– Нет, ты просто любишь ее, а когда любишь, еще и не то можно выкинуть. Голова как будто кружится все время… или, наоборот, самое правильное тебе подсказывает. Не знаю.

– Да, жуткое дело, – кивнул Дон. – Но все равно, пусть она ко мне вернется.

– Ладно, Дон, но чтобы она вернулась, надо себя в норму привести, понял?

– Чего не понять.

– Тогда пошли, бери вон те гантели по десять килограммов, с ними будешь делать приседания.

Дон стал совсем послушным. Даже с увлечением за гантели эти схватился. Бену было приятно.

В перерыве Дон, обливаясь потом, подошел к своему инструктору и спросил:

– А сами-то вы любили когда-нибудь?

– Конечно, а как же? Я вот, сейчас влюблен, если хочешь знать.

– Сейчас? – Дон, видно, решил, что его разыгрывают.

– Не веришь, что ли? – Бен усмехнулся.

– Ну, сами понимаете… вы ведь овдовели, да?…опять же возраст… не знаю, старые люди, они вроде не влюбляются?

Бен промолчал. Как объяснишь Дону ли, кому угодно, что вот он старик, а влюблен, по уши влюблен, хотите верьте, хотите нет. Что ему скоро семьдесят, а ощущение такое, что к нему снова юность вернулась. Что совсем был уверен: в его годы просто физически ничего не может получиться, а вышло наоборот – у него и в молодости нечасто так получалось. Так-то вот! Это кто там сказанул: «Все поешь, все поешь, все поешь, а вдруг помрешь?» – ну, так ошибся мудрец этот, просто ни черта он в жизни не смыслил. Есть такая магическая зона, надо только мужества набраться и в нее войти, тогда все будет, как в пору юности, пусть тебе уже много лет. А в этой магической зоне времени нет и возраста нет, и немощи, и границ нет, которые не дает переступить природа. Слава Всевышнему, что эта зона существует!

Глава XV

Рон Майкелсон все шагал и шагал из угла в угол. «С ума сойти можно, – подумалось Милту. – Прямо как лев в клетке, а верней, гиена или куница, куда ему до льва, благородством и не пахнет». Они ждали в приемной дорогостоящей клиники на Ист-сайд, неподалеку от Уолл-стрит (официально она называлась пансионом, чтобы никаких разговоров о том, почему тут оказываются очень богатые люди, не велось), и Рон все расхаживал, перебирая четки. Опять новые. Разумеется, коричневые, других он у Рона не видел, а может, их только коричневыми и делают? К костюму вполне подходят, он тоже коричневый, солидный – пусть все видят, что тут затрачены деньги немалые.

Наконец, появился Таро Хасикава. Как всегда, со всей почтительностью отвесил им поклон.

– Благодарю вас за то, что проявляете такое внимание к здоровью моего отца, мистер Майкелсон, и вас, мистер Шульц. – Еще поклон, теперь в его сторону.

Рон неуклюже попытался сделать что-то аналогичное.

– Вы ведь понимаете, – сказал он, отдуваясь, – мы очень заинтересованы… нам очень хочется, чтобы здоровье вашего отца поскорее окрепло.

– Чрезвычайно вам признателен, мистер Майкелсон. Но все в руках докторов, будем ждать, что скажут они.

Рон улыбнулся, пожалуй, слишком уж снисходительно.

– Верю, что диагноз будет благоприятный, и тогда мы сможем довести до конца наши переговоры.

– Да-да, мистер Майкелсон, я понимаю, вы озабочены прежде всего результатами переговоров, – Хасикава закурил.

Какая-то странная у него сигарета, очень крепкая, в Америке таких и нет, а от кисловатого запаха у Милта даже в голове помутилось. Ну и народ, дымят, что тебе заводская труба, а соли, соли кладут в пищу, такого нигде в мире больше не увидишь. Ничего удивительного, что у них, у каждого второго, давление так и зашкаливает. Он сам про это читал – у Бена на доске была вырезка из какого-то журнала.

– С моей стороны было бы не вполне добросовестно утаить от вас, – Хасикава выпустил тучу этого вонючего дыма, – что я не вполне разделяю энтузиазм, с которым мой отец относится к предстоящему контракту и вообще к кинобизнесу.

– М-м, да я в общем-то это знаю, – промямлил Рон.

– Мой отец всегда с удовольствием смотрел ваши американские картины. Хотя самые его большие успехи связаны с миром электроники, он всегда мечтал о приобретении киностудии в Голливуде, причем этот план у него зародился еще до того, как другие лица в нашей стране начали обдумывать аналогичные шаги.

«Ага, – подумал Милт, – значит «Сони» и эти, как их? – «Мицусраки» вроде, надо полагать, приперли Хасикаву к стене».

– Мой отец намеревался произвести последнюю операцию с вашей киностудией, после чего…

Отворилась дверь. Они все трое кинулись навстречу врачу. Выражение лица было непроницаемо строгим. Хасикава бросил сигарету в урну.

– Как он там? – подступил к врачу Рон.

Тот удивленно посмотрел на него, не в силах понять, ему-то какое дело до их пациента. Тут заговорил японец.

– Боюсь, доктор Хоуард, что от вас напрасно ожидать хороших известий. Можете говорить свободно, эти два джентльмена в курсе событий. Доктор кивнул.

– Должен вас огорчить, мистер Хасикава, у вашего отца запущенная болезнь сердца…

Рон громко присвистнул.

Доктор опять с удивлением на него покосился, но продолжал:

– Из осмотра и знакомства с историей болезни я вынес убеждение, что предыдущая операция, когда поставили отвод, не принесла существенного улучшения…

– Увы, – отвечал Хасикава, – у него ведь было четыре инфаркта.

Глаза Рона, округлившиеся и огромные, как шары для гольфа, так и полезли вверх. Если бы речь шла не об умирающем человеке, Милт бы так и повалился от сдерживаемого хохота.

– Так. По моим наблюдениям, сейчас мы имеем серьезные нарушения деятельности клапана, не говоря о том, что меня не удовлетворяет кровоиспускание…

– А попроще, док, нельзя, а? Попроще, – Рон уже едва владел собой. – Короче говоря, дело совсем хреново?

На лице врача появилось презрительное выражение, однако он ответил со всей четкостью:

– Если вам угодно знать, у пациента опасно увеличена сердечная мышца. Разумеется, мы немедленно приступаем к лечению посредством воздействия на сосуды и дилятатор, однако шансы на успех проблематичны. Единственным шансом, что могло бы иметь бесспорный позитивный эффект, является пересадка сердца.

Хасикава молча кивнул, как будто для него тут ничего нового не было.

– Вы об этом знали? – решился задать вопрос Милт.

– Да, мистер Шульц, некоторое время тому назад меня ввели в курс дела.

– Тогда почему же вы не предприняли необходимых шагов там, в Японии?

Хасикава чуть заметно улыбнулся.

– В нашей стране считаются незаконными операции по пересадке органов; что еще более существенно, такие операции противоречат догматам синтоизма, а мой отец очень религиозен.

– Но подумайте сами, – попробовал возразить Рон, – ведь речь идет о его жизни.

– Совершенно верно, мистер Майкелсон. Я сделаю еще одну попытку его переубедить.

– Прошу прощения, – вмешался доктор, – но, хотя других шансов спасти его нет, пересадка сердца вашему отцу сделана быть не может.

На лице Хасикавы впервые появилось что-то, напоминающее удивление, даже какое-то беспокойство.

– Я вас не понимаю, доктор Хоуэрд.

– В Америке все органы, предназначенные для пересадок, распределяются централизованно, имеется специальная служба – Объединенная система материалов для трансплантации – и у нее очень строгие правила, которым не соответствует случай с вашим отцом.

– Как это так? – теперь уже забеспокоился Рон.

– Господин Хасикава старше шестидесяти пяти лет, а пациентам в возрасте, превышающем этот рубеж, органы не предоставляются. Но даже если бы проблемы с возрастом не существовало, он бы получил отказ ввиду критического состояния легких и всего к ним относящегося.