– Что вам так интересно, это же одни сплетни.

– А мне сплетни нравятся, к вашему сведению.

– Не знаю, что тут может нравиться: то какие-то дети родились двухголовые, то марсиане гуляют по Сиэтлу, то обнаружены блохи крупнее собак…

– Ну, про такое я и читать не стану. А вот это любопытно, – и она указала на фотографию Дона с Доуни.

Пожалуй, она не так уж неправа. Действительно, любопытно.

– Хотя так все размазывают, ужас просто. Хотят на слабостях человеческих поиграть. Вот, представьте себе, что открываете журнальчик, а там во всю полосу: РИХАРД ЗАСАДИЛ ДЖИНЕ, А ЭЛЛЕН РЯДОМ! – как вам это понравится?

Она молча посмотрела на него.

– Да, пожалуй, вы правы, – и журнальчик полетел в мусорный бак, когда он завел машину.

Глава XI

Суперобложку сделали почти такой, как воображала Эллен: в центре большое красного цвета сердце, над ним заглавие – «Биение сердца. Что может трансплантация», а пониже имя автора – Рихард Вандерманн, доктор наук; о том, что он доктор наук, сообщалось чуть менее крупным шрифтом. В сувенирный киоск в холле больницы завезли несколько десятков экземпляров из самого первого тиража, сочтя, что пациенты и сотрудники все быстро раскупят. Она достала с полки пахнувшую краской книгу. Фотография Рихарда самая импозантная: белоснежный халат, на шее стетоскоп и смотрит на читателя в упор. Был бы в обычном одеянии хирурга – помятом, топорно скроенном – никто бы и внимания особого на него не обратил, тем более что лицо оказалось бы прикрыто маской, а красивые волосы не очень-то рассмотришь под шапочкой.

– Красавчик, прямо не оторвешься, – прокомментировала Голди, заглянув через ее плечо.

– Спорить не стану, – вздохнула Эллен.

– Но ты, надеюсь, не собираешься за свои деньги книжку эту покупать?

– Нет, просто хотела взглянуть, как получилось.

– Я бы на его месте тебе целую пачку презентовала, уж так ты на него поработала, так поработала…

– Мне ничего, слышишь, ничего от него не нужно.

– Вот это да, просто кремень, – Голди хлопнула ее ладонью по спине. – Ну, хорошо, что ты вроде бы пришла в себя.

– Да тут и сомневаться нечего, Голди, я уже пять месяцев ни словом с ним не обмолвилась. Почти пять месяцев.

– Знаю, только боюсь, ты все ждешь, когда он на коленях к тебе приползет просить прощения.

– Исключено. Все в прошлом, как отрезало. – Эллен говорила твердо и ясно. – Ты была права, Голди, я в самом деле вела себя словно девчонка, которая вчера из захолустья приехала и совсем растерялась, ну, понимаешь, он такой знаменитый врач и вдруг за мной ухаживает. А теперь все это прошло, и я буду строить жизнь, как мне хочется. Хватит с меня, не такая уж я бесхребетная.

– Да ведь и хребет-то, спина твоя, тоже все лучше становится, просто чудо какое-то.

– Ну, не скажу, чтобы так уж лучше, – кисло улыбнулась Эллен. – Хотя того шарлатана, как ты выражалась, я больше не посещаю, это верно. Он и правда шарлатан.

– Вот видишь! – Голди ужасно нравилось, что ее правота в конце концов признана. – Ты меня вообще почаще слушай, а я тебе вот что скажу: хватит киснуть, надо тебе кого-нибудь нового подыскать.

– Да я не против, только вот никого подходящего не попадается.

– Ой, не смеши меня, пожалуйста. Вот что, ты в субботу свободна вечером?

– Не знаю еще. Бен едет в Джерси к дочери, проведет там выходные, так что я, глядишь, в Амстердам наведаюсь, надо бы навестить дядю Пита.

– Дядю, как же. Один старый пердун наконец-то куда-то сваливает, так тебе тут же другой потребовался? Короче, в субботу вечером будешь со мной, а о кавалерах я уж сама побеспокоюсь.

– Каких там еще кавалерах?

– Ну, Абдул ради меня тут же все бросит, а для тебя пригласим Ахмеда, его брата.

– Но, Голди, послушай…

– Знаю, все знаю. Абдула ты видела, и он тебе не по вкусу. Так я вот что тебе скажу: он из всего помета самый неудачный. Зато брат у него – да за ним любая вприпрыжку побежит.

– Голди, ну зачем ты…

– Рост под сто девяносто. Мог бы в баскетбол играть за «Никс», но вместо этого пустился в науку. Преподает английскую литературу в университете, книгу пишет… как знать, глядишь, скоро ассистентом профессора заделается.

– Ах вот оно что, пишет книгу. Значит, я ему самая пара.

– Ну, по крайней мере, вам будет о чем поговорить.

– Да уж это конечно.

– Стало быть, все решили?

– Не знаю, право…

– Решили. Не пожалеешь, с ними нам будет очень весело.

Небо надвинулось, как стальной козырек над порогом, набухло бесконечным ноябрьским дождем. Ветер все усиливался и, проезжая по Веррацано Нэрроуз, Бен чувствовал, как слегка раскачивается старый мост.

Ему было немного не по себе из-за того, что в этот раз он не сможет помочь Эллен, когда придет время готовить бутерброды на воскресенье, но, если еще раз отложить поездку к Мэрион, его совсем уж изведет чувство вины. Вот так оно всегда и бывает у евреев: то неловко, то чувство вины преследует. Подумав, он решил, что к Мэрион надо ехать непременно. Он ведь ее уже два месяца не видел.

Субботним утром на шоссе в Нью-Джерси машин было не так уж много, так что до Принстона он добрался меньше чем за час. Мэрион жила в доме – по ее настоянию он был за ней сохранен после развода, – представлявшем собой каменный особняк колониальных времен, обставленный в английском стиле, то есть всяким старьем. Похоже, в Принстоне настоящая англомания, а из общения со знакомыми своей дочери Бен вынес твердую уверенность, что многие из них старательно отрабатывают дома британский выговор.

Ему совсем не улыбалось присутствовать сегодня на ужине, устроенном Мэрион. Набьется полным-полно этих унылых интеллектуалов, которые, кроме книжек, ни о чем говорить не способны. Почему тут никогда не встретишь кого-нибудь вроде Эллен? Она вот тоже все время что-то читает, но ведь не пытается сделать вид, что по этой причине она лучше всех остальных.

Он поставил машину на обочине и по усыпанной кирпичной крошкой тропе, с двух сторон закрытой живой изгородью из самшита двинулся к дому. Всегда его ужасно раздражала эта изгородь, такая неживая, подстриженная, выровненная, как строй солдат на параде.

Достал из-под коврика ключ – Мэрион предупредила отца, что, вероятно, заедет кое-что прикупить к ужину, пусть он чувствует себя как дома. К его удивлению, она оказалась в гостиной – сидит, внимательно слушает пленку с записями своих разговоров в клинике, правда, сразу же выключила магнитофон, едва он появился.

– А, отец, приехал уже! – Она сняла очки, пошла ему навстречу, улыбаясь. Поцеловала в щеку, этакий образцовый поцелуй дочери, забрала у него сумку из рук. – Комната для тебя уже приготовлена. – Он двинулся за нею вверх по лестнице. – Ты не сможешь мне помочь в саду, надо, знаешь, листья собрать, а мне одной трудно. Из-за ветра все деревья облетели.

– Какой разговор, – успокоил ее Бен. – Прямо сейчас и примусь. – Ему нравилось что-нибудь делать своими руками, да и дождь вот-вот соберется, откладывать незачем. – Кстати, раз уж я буду в саду, не позволишь ли немножко подровнять изгородь?

– Да нет, к чему, ты ведь это уже делал в прошлый раз.

– Понимаешь, сейчас такое чувство, как будто тебя сквозь строй прогоняют, когда к двери идешь, а я попробую сделать поуютнее.

– И тогда что, не будешь тяжести ощущать?

– Конечно, только надо еще какие-нибудь маргаритки посадить на лужайке, белые там или розовые, знаешь, рядком.

Мэрион, надев очки, с минуту внимательно его разглядывала.

– Тебе нужно, чтобы дом обязательно был с садом, так, папа?

– Угу, – буркнул он, отмстив про себя, что она ни с того ни с сего назвала его «папа».

– Ну так приезжай в следующую субботу. Можно будет эту изгородь совсем снять, а вместо нее разобьем сад. Я найму кого-нибудь из студентов тебе в помощь.

– Хорошо… – он заколебался. К такому повороту Бен не был готов. И уж точно, совсем не хотел приезжать еще раз через неделю. – Только вот не знаю, как будет погода. Ведь сама знаешь, ноябрь, уж если задождит, так на неделю, не меньше.