— Это твоя работа — там, на рынке? — спокойно спросил Савицкий, не двигаясь — двигалась только его рука с сигаретой, поднимавшаяся к губам. — Что это было?

— Печальная история, — Денис болтнул в воздухе выпрямленными ногами и начал тихонько раскачиваться. Старенькие качели пронзительно поскрипывали. — Одна из множества печальных историй, но теперь она закончилась, как скоро закончатся и все другие истории.

— Значит, это не последняя история? — Роман выдохнул дым, небрежно глядя на мальчишку и готовый в любой момент сорваться с места и наброситься на него. — Зачем же ты устраиваешь все эти истории?

— Мне нравится, что ты, в первую очередь, не выспрашиваешь о технике процесса, — Денис уважительно покивал. — Ты хочешь знать причину. Оно и правильно, потому что, в сущности, никакой техники не существует. Все просто происходит. Потому что так задумано. Я лишь содействую этому. Соответствую самому себе. Потому что я полностью закончен.

— Хочешь сказать, что это задумал не ты?

— А ничего я не хочу сказать, — Денис чуть свесился вперед и склонил голову набок. — Какая разница, кто это задумал. Важно, что он задумал.

— Кто ты такой? — Роман покатал сигарету в пальцах. — Призрак что ли?

Мальчишка искренне расхохотался.

— Когда ты держал меня за руку — разве это была рука призрака, дядя Рома? Впрочем, — он задорно подмигнул Савицкому, — может и призрак, черт его знает! Я никогда не задавался этим вопросом. Думаешь, стоит? А-а, понимаю, — Денис шутливо погрозил пальцем, — для тебя ведь это принципиально важно. Призрак витает себе и витает — чего ж тут поделать, а вот существо материальное можно и прибить, верно, дядя Рома? Так вот, прибить меня никак нельзя. Изменить — можно, а вот прибить — нет.

— Изменить? — осторожно переспросил Роман. Денис покачал головой.

— Не трать время попусту. Ты и так за свою жизнь его потратил достаточно много. Знаешь, дядя Рома, мне тебя искренне жаль. Это так грустно, что мы познакомились не сразу, знать бы — эх! — он мечтательно возвел глаза к небу. — С тобой-то гораздо интересней, столько неожиданностей.

— Чего ты ко мне-то прицепился? От меня-то тебе что надо?

— От тебя? — казалось, Денис удивился. — Ничего. Просто ты часть меня, вот и все. Вы все теперь часть меня, а не просто рядовые жители этого дурацкого города! И не надо так со мной, дядя Рома — ишь, «прицепился» — ну что за пренебрежение?! Ты ведь должен быть мне благодарен.

— Да неужто? Это за что же? — Роман криво улыбнулся, и Денис пожал плечами.

— За что? Ты все еще жив.

Фраза стукнула его тяжело, как брошенный камень, и Роман мрачно посмотрел на почти докуренную сигарету. Внезапно он осознал, что сидящее перед ним беззаботное существо, кем бы оно ни являлось, действительно в состоянии сотворить что угодно — с ним, с кем-либо другим — и он, Роман, никак не сможет этому помешать. А может, и сможет — нужно только понять, что к чему.

— Вижу, пошла напряженная работа ума, — произнес Денис с некой насмешливой заботой, и Роман поднял голову, устало глядя на него. — Ну, думай, бога ради, потому что очень скоро думать станет некогда. Глупый человек, странный человек, отрезавший от себя весь мир и, в то же время, иногда заботящийся о нем больше, чем этот мир заботится о нем. Но это бывает так редко… и большей частью ты похож на остальных. Ты спросил, кто я? На самом деле, я могу быть кем угодно. Я могу быть даже воплощением твоих неродившихся детей, дядя Рома. Мальчика и девочки. Двое из твоих подружек сделали аборт, даже ничего тебе не сказав. Они даже не попросили у тебя денег. Ты представляешь себе, кто ты, Савицкий, если ни одна из этих женщин не решилась сказать тебе, что беременна? Ты один, Рома. У тебя, конечно, будет еще очень много женщин, но ты всегда будешь один, и когда-нибудь ты поймешь, что, на самом деле, быть одному не так уж здорово. Но будет уже слишком поздно. Правда, это лишь один из вариантов того, как сложится твоя жизнь. Есть и другой.

— Какой же? — осведомился Роман, с досадой заметив, что его голос слегка дрогнул.

— Более увлекательный… и гораздо более короткий. И знаешь, в чем прелесть? — Денис широко улыбнулся. — Тебе не придется мучиться выбором. За тебя уже выбрали.

— Надо понимать, и я… — Роман, длинно присвистнув, ладонью изобразил падающее тело, потом шлепнул себя по колену и усмехнулся. Денис, наблюдавший эту пантомиму, неожиданно обиделся.

— Неужто ты из тех, кто, открыв первую страницу книги, почти сразу же заглядывает на последнюю?! Не зли меня, иначе я подумаю, что зря растянул твое существование!

В глазах, смотревших на Романа, вдруг загорелся холодный зеленый огонь, как у притаившегося в полумраке кота, а разъехавшиеся в широкой улыбке губы открыли два ряда белоснежных треугольных зубов, казавшихся очень острыми. Между зубами чуть подрагивал узкий, похожий на змею черный язык. Денис улыбнулся еще шире и провел по железным стержням, на которых висели качели, пальцами с длинными молочно-белыми когтями, и из-под когтей раздался противный скрежет.

— Впечатляет, — Роман закурил новую сигарету. — Надо полагать, мне следует с громкими воплями пуститься наутек?

— Да шучу я! — Денис расхохотался, опуская руки. Теперь он снова имел насквозь обычный облик, и во рту поблескивали крепкие здоровые детские зубы. — Все ж таки, сплошная мистика, надо иногда соответствовать внешностью.

— А чего ж все время так не ходишь?

— Потому что я не такой, — Денис снова принялся раскачиваться, закинув голову. Неподалеку от них резко притормозила белая «тойота», из которой тотчас же вылетела растрепанная зареванная девица. Следом за ней высунулся полупьяный мужчина и, успев ухватить ее за руку, потянул обратно, заорав:

— Ты мне еще гонор будешь показывать, сука?!

Девица немного потрепыхалась, потом огрела его по лицу сумочкой, выдернула руку и унеслась в глубь дворов. Двое молодых людей, наблюдавших неподалеку эту сцену, засмеялись и пошли дальше, миновав старуху, которая, кряхтя, собирала высыпавшуюся из разорвавшегося мешка картошку.

— А ты никогда не задумывался, почему все это происходит именно здесь? Почему именно здесь это стало возможным? В этом месте, населенном церквями и равнодушием? — Денис кивнул влево, где за домами виднелся краешек шпиля Иоанновской церкви. — Святость здесь набрасывают, как вуаль, на безобразие своей души. Здесь все так усиленно молятся и так усиленно крестятся — крестятся теми руками, которых они никогда никому не протягивают для помощи. Я никогда не мог понять, зачем в одном городе столько храмов, зачем? Здесь давно живут одни лишь призраки, а призракам бог не нужен. Им вообще ничего не нужно. Им нужно только, чтобы их не трогали.

— Глупости все это, — раздраженно ответил Роман, разглядывая его и пытаясь понять, с чем же, все-таки он столкнулся. — Все города похожи один на другой и во всех живут самые разные люди. По всему миру.

— Но я-то здесь, — насмешливо заметил мальчишка. — Этот город — часть меня, а я — часть его — часть его безграничного любопытства, его зависти, его трусости и его равнодушия. Насчет зла есть множество мнений, но самое страшное зло — это не убивцы с топорами и прочие, им подобные. Самое страшное зло — это равнодушие. «Не мое дело» рядовых и полное пренебрежение власть имущих. Я не знаю, как везде. Мне все равно, как везде. Я всегда был здесь. И если бы ты знал, — лицо Дениса внезапно исказилось судорогой, — если б ты только знал, как я ненавижу этот город! Это проклятое болото с его показной святостью!

Слушая его, Савицкий внезапно почувствовал странное ощущение «дежа вю» — и эти фразы, и сказанные ранее — когда-то он уже сталкивался с ними, они были ему знакомы, но он никак не мог вспомнить откуда. Денис уперся пяткой в землю и остановил качели, пристально глядя на него.

— Я могу тебе только одно посоветовать, — спокойно сказал он. — Живи, как прежде, и не пытайся ничего предпринимать — ты все равно ничего не сделаешь, только потратишь время, а время для тебя сейчас драгоценно. Все будет идти своим чередом и ты будешь это видеть. Увы, это неизбежно, тебе придется все видеть. Я понимаю, это неприятно, но это, поверь мне, не такая уж большая плата за лишнее время жизни.