Постепенно дремота начала переходить в сон. Одна рука Марины, заброшенная на бортик ванны, соскользнула и шлепнула по воде, обдав ее лицо мыльными брызгами. Это разбудило Рощину, и она недовольно приподнялась, осторожно снимая пальцами с лица хлопья пены. Потом выдернула затычку из сливного отверстия ванны и включила душ.

Изгибаясь под теплыми струями воды и старательно смывая с себя пену, она начала тихонько мурлыкать какойто незамысловатый мотивчик, то и дело поглядывая — не отклеился ли страз с какогонибудь из ногтей. Это было божественно — ощущать себя вновь чистой — почти так же божественно, как ощущать себя красивой, потому что…

На мгновение перестав напевать, Марина недоуменно моргнула. Ей показалось, что она упустила нечто очень важное, только что всполошенно промелькнувшее среди ее расслабленных, неспешных мыслей. Впрочем, возможно, ей это только показалось. Важным сейчас было только то, что «Геба» останется без ее присмотра на целые сутки. Кошекто подруга накормит, но вот с салоном никто, кроме нее, не управится.

Критично нахмурившись, Марина провела ладонью по своему плоскому животу, потом, извернувшись, попыталась заглянуть себе за спину. Ванная комната, конечно, была идеальной — именно такой, как должна быть, но здесь не хватало большого зеркала — прямо над самой ванной, чтобы можно было себя осмотреть с ног до головы. Во-первых, это было необходимо, чтобы увидеть малейшие дефекты — раньше, чем они превратятся во что-то серьезное и гораздо более заметное, а вовторых… это было просто приятно. Она не считала подобное признаком нарциссизма — ничего ужасного в том, чтобы любоваться собой, нет — так делает большинство женщин. Вот если тебе не нравится смотреть на себя в зеркало, это уже плохой признак. В особенности, если смотреть не на что.

Только сейчас Марина вдруг осознала, насколько же раздражают ее остальные попутчицы. Конечно, ни одна из них ей и в подметки не годилась, но все же они были хороши. Каждая была посвоему привлекательна и совершенно не похожа на других, будь то рыжеволосая и зеленоглазая Алина, живая и яркая, Ольга с ее точеным профилем, строгой прической и той холодностью, которую можно было бы счесть аристократической, держи она рот закрытым, экзотическая Кристина, несмотря на всю вульгарность своего облика, выглядевшая весьма аппетитно, и Света — ладная, подтянутая и просто хорошенькая, без изысков. Последняя была единственной, к кому Марина испытывала некоторую симпатию — наивная, явно закомплексованная, несмотря на внешнюю привлекательность, и нуждающаяся в помощи. Кроме того, она с простодушной искренностью восхищалась Мариной, и той не могло это не льстить.

Выключив воду, Марина подтянула к себе полотенце, вытерлась — очень аккуратно, чтобы, не дай бог, не раздражать кожу. Небрежно бросила мокрое полотенце в угол, взяла другое и завязала на голове тюрбаном, спрятав под ним влажные волосы. Перешагнула через бортик ванны и осторожно спустилась по мокрым ступенькам. Надела халат, потом подошла к зеркалу и недовольно поморщилась, не увидев за плотной дымкой своего отражения. Она протянула к зеркалу руку, но потом убрала — ей не хотелось дотрагиваться до мокрого и холодного стекла. Оглянувшись, Марина подобрала брошенное полотенце и вернулась к зеркалу. Ее рука прижала махровую ткань к запотевшей поверхности и повела в сторону, прорисовывая в дымке блестящую полосу, и из этой полосы на нее пристально глянули чужие водянистоголубые глаза, тусклые и воспаленные, обрамленные редкими ресницами и окруженные сеточкой морщин — глянули и их тут же проглотила вновь расползшаяся дымка.

Взвизгнув, Марина отскочила назад, ее всполошенно взметнувшаяся рука смела со столика флакончики и бутылочки, и они с веселым звоном посыпались на пол и раскатились во все стороны. Поскользнувшись, она упала на бок, снова взвизгнув, на этот раз от боли в ушибленном бедре и затихла на гладком полу, тупо глядя, как в нескольких сантиметрах от ее лица вращается соскочившая с какого-то флакона розовая пластмассовая крышечка. Та крутилась все медленнее и медленнее, пока не остановилась совсем.

Застонав, Марина приподнялась, потом села, прижимая ладонь к ноющему бедру. Полотенце свалилось с ее головы, и по спине и груди рассыпались влажные пряди. От их прикосновения она вздрогнула, потом подтянула полотенце к себе и встала — медленномедленно, словно столетняя старуха. Ее губы дрожали. Так же медленно она пошла обратно к зеркалу, вытянув перед собой руку со скомканным полотенцем, словно та, кому принадлежали эти страшные больные глаза, могла выскочить из зеркала и наброситься на нее.

Зеркалообманка? Там с другой стороны — окно, там кто-то прячется…

Махровый комок ткнулся в стекло, прокатился по нему, оставляя за собой чистую сверкающую поверхность, и единственным, что увидела Марина в блестящей неровной полосе, были ее собственные глаза, испуганные, с длинными мокрыми ресницами. Почти сразу же они исчезли, и ее рука с полотенцем снова проехалась по зеркалу, и снова, и снова… Почти минуту Марина внимательно смотрела, как в зеркале появляется и исчезает ее лицо, потом уронила полотенце и отошла к ванне, по дороге зло пнув один из флакончиков, который со звоном откатился к унитазу. Она опустилась на одну из ведших к ванне ступенек и окунула мокрое лицо в сложенные ковшиком ладони.

Господи, неужели у меня начались галлюцинации?

Нет, не может быть!..

Марина резко отняла ладони от лица и взглянула в сторону зеркала — ей почудился чужой взгляд, скользящий по ее сомкнутым пальцам. Она была почти готова вновь увидеть наблюдающие за ней из зеркала чужие водянистоголубые глаза, взгляд которых был и несчастным, и озлобленным, какой бывает у глубоких неудачников, возненавидевших всех и вся. Но запотевшее зеркало слепо смотрело мимо нее в светящуюся зеленовато-голубым стену. Она встала и почти подбежала к нему. Протерла ладонью, нажимая так сильно, что стекло протестующе застонало под ней, и удовлетворенно взглянула на свое лицо, и в испуге и растерянности не утратившее ни капли красоты.

Возможно, ее разморило сильнее, чем она думала, — сказались и усталость, и стресс, и горячая ванна. Ведь бывает же такое, что человек может задремать даже на ходу, когда сильно выматывается. Вот и она задремала и увидела крошечный, глупый сон.

Облегченно вздохнув, Марина подобрала полотенце и тщательно протерла зеркало целиком, потом пододвинула к нему креслице, села и начала старательно расчесывать мокрые волосы. Прикосновение расчески, расслабляющее ощущение того, как зубья прокатываются сквозь пряди, успокаивало. В детстве мать, гордившаяся ее волосами, могла причесывать ее часами, и пока она изобретала все новые сложные прически, маленькая Марина почти растворялась под пальцами и расческами, снова и снова, бесконечно перебирающими ее волосы. Как это чудесно, когда вся жизнь так же приятнорасслабляюща, как это ощущение, когда все идет своим чередом, когда все бури где-то далеко и где-то далеко разбиваются и тонут чужие корабли, когда изо дня в день зеркало рассказывает тебе прекрасную историю…

…из него не смотрят чужие больные глаза, от вида которых сердце в странном обреченном ужасе падает куда-то вниз…

То, что внешность не имеет никакого значения, — глупости, так говорят только некрасивые женщины.

Протянув руку за феном, Марина машинально взглянула на потолок. Она делала это уже не в первый раз, памятуя что именно на потолках ванных очень любят пристраиваться длиннолапые паукисенокосцы. Даже их, безобидных и неуклюжих она боялась панически, не говоря уже о прочих, и всякий раз, когда в ее доме какимто образом оказывалось нечто, имеющее более четырех ног, звала на помощь очередного приятеля или соседей, а сама боязливо следила за их действиями с безопасного расстояния. Но если прочих насекомых она просто боялась, то пауки вызывали у нее дикий ужас, и Марина не сомневалась, что упади ей на руку хотя бы крохотный безобидный сенокосец, у нее случится сердечный приступ. Разумеется, посвящены в это были очень и очень немногие, своего страха она очень стыдилась. Конечно же, это был глупый страх. Но что поделать?

Разумеется, здесь, в этой ухоженной ванной никаких насекомых не было, да и быть не могло. Марина усмехнулась самой себе и, склонив голову набок, так что густая масса волос ссыпалась вниз, почти коснувшись пола, включила фен.

— Как вы думаете, здесь есть камин? — спросил Жора, ополаскивая чашку под струей горячей воды и рассеивая вокруг брызги. — Я бы сейчас с удовольствием посидел возле огонька.

— Наличие телефона тебя уже не волнует? — лениво осведомилась Ольга, расслабленно откинувшись на спинку стула. Олег, стоявший в дверном проеме с сигаретой, насмешливо хмыкнул.

— Вас это, похоже, тоже уже не волнует. А кто совсем недавно кричал: «Вперед, вперед!» Мы ведь осмотрели только один этаж в этом дворянском гнезде.

— Мне расхотелось, — Ольга отодвинула от себя чашку с недопитым кофе. — Хозяев в доме нет, это очевидно — грохот, который мы подняли на кухне, разбудил бы и мертвого. Из-за дождя они могли бы не слышать, как разбилось стекло, но это… особенно кастрюля, которую наш Кинг-Конг сшиб головой…

— Ну, а на хрена вешать кастрюли прямо над столом?! — сердито отозвался Жора, отходя от раковины. Его место тотчас заняла Света, которая извлекла из шкафчика уже примеченную раньше упаковку разноцветных губок, достала одну и начала деловито вытирать мокрые бортики раковины. Ольга, наблюдавшая за ней, недоуменнонасмешливо приподняла брови, потом добавила:

— Кроме того, Лифман все равно уже отправился на поиски, как самый деятельный. И пока мы поднимемся наверх, он уже будет знать, есть здесь телефон или нет. Так что, какой смысл?