Первое письмо от Сережи и Мани из Иоганнесбурга, счастливое и "благополучное".

Среда, 11 января 1978

Кончил книгу вл. Иоанна Шаховского "Биография юности". Удивительная книга, удивительный человек, всю жизнь проживший в каком-то безоблачном, счастливом романе с самим собою, в никогда не дрогнувшем убеждении, что он обо всем судит "духовно". Нестерпимая для меня "литературность" этой духовности. Это почувствовал и хорошо выразил К.В.Мочульский, письмо которого приводит Шаховской (стр.250):

"…Вы скажете, что о некоторых вещах нельзя говорить просто и ясно, – и я Вам отвечу, что в таком случае я предпочту об этом вслух совсем не говорить. Намек и недоговоренность мне не по душе. Усложненность мне всегда кажется произволом, ибо простота – величайшая трудность – и недостаток ее – неудача или ошибка…

Чем больше я вчитываюсь в Ваши письма, тем больше недоумеваю. Откуда у Вас эта сложная, запутанная фразеология, почему Вы с ней не боретесь? Почему Вы как будто любите Ваше, как Вы выражаетесь, "косноязычие"? Символизм необходим как ступень, но останавливаться на ней нельзя. Подлинный мистический опыт никаких символов не знает – ибо он чистейший и полнейший реализм. Двух миров не существует для верующего человека – есть только один мир – в Боге, и это просто и реально. Зачем же говорить загадками, да еще в стиле германской идеалистической философии?"

Милый Константин Васильевич! За эти строчки хочется руки ему целовать. Но его давно нет, и вот, только прочтя это письмо, так ясно вспомнил его – в Богословском институте, в "кружке" матери Марии, маленького, хрупкого, радостного… Где-то у меня должно храниться письмо, написанное им – из больницы уже – к моей свадьбе. Читаешь эти слова – еще неверующего челове-

1 "новая атмосфера!" (англ.).

2 "сексуальной ориентации", "сексуальных предпочтениях" (англ.).

409

ка – и стыдно становится не только за Шаховского, а за весь поток той мутной, горделивой "духовности", что замутняет собою это "реально и просто".

В прошлое воскресенье у Л.Д.Ржевского. Андрей Седых, художники Голлербах и Шаталов, поэтесса Валентина Синкевич, П.А.Муравьев, жены и какие-то еще "литературные" дамы – среди них сильно постаревшая С.М.Гринберг. Давно-давно не был в этом мире, который тоже живет, суетится, "творит", обсуждает… Мир, в основном, "второй" эмиграции. Чтенье стихов, рассказов. Ржевский – "мэтр", Седых – "генерал". Сидел, разговаривал, думал: так, в сущности, было всегда: "салоны", уют мягкого света, тепла, маленького "микрокосма". И в скольких таких "микрокосмах" я чувствую себя одинаково "своим" и "чужим". Радость от того, что пришел, но и радость от того, что уйду.

Только что звонил во Францию B.C.Варшавскому. Ему 19-го предстоит open heart surgery1 , и, по словам Тани Терентьевой, положение серьезное. Кто знает – может быть, последний мой разговор с одним из самых светлых людей, встреченных мною в жизни… И сразу о – для него – главном: о Буковском, о Максимове, о новом журнале, от участия в котором Варшавский отказался, об испанском короле… Кругом смерти и смерти, а вот так не хочется, чтобы он умер…

Новый "Континент" (14). Скучно, барабанно, митингово. И все кого-то журнал "приветствует" (кардинала Слипого на этот раз!), и что-то все "декларирует", и раздает медали. Примечательны: статья некоего Алексея Лосева о Бродском и, конечно, сам Бродский… Но и то и другое все больше идет в какую-то "заумь", в ту "усложненность", о которой говорит Мочульский. Ни сердце, ни ум не вспыхивают той радостью, что дает чистая поэзия.

Страшный мороз, солнце и ветер.

Четверг, 12 января 1978

Завтрак, вчера в Biltmore, с Виктором Соколовым, "диссидентом", которого я встретил в прошлом году в Калифорнии у о.Г.Бенигсена. Умный, живой, тоже стремится к богословию, к Церкви.

В "Le Monde" интервью Simone de Beauvoir: главная трагедия женщины – ей не дают работать. В этом отношении в СССР лучше – там ей дают работать … Ну что после этого думать об интеллигенции вообще, левой и французской в частности?

Воскресенье, 15 января 1978

Чтение во время week-end'а книги 3.Гиппиус "Живые лица" (I-II). Больше всего поразило, что на протяжении всех этих страниц ни разу не употребила она женской глагольной формы: я "видела " или "думал а" и т.д. Что это – maniйrisme2 или что-то другое9 Книга эта мне не кажется замечательной, но

1 операция на открытом сердце (англ.).

2 манерность (фр.).

410

иногда отдельные мысли или фразы хочется запомнить, особенно о Вырубовой ("Маленький Анин домик").

"При дворе" (стр.126):

"…своя среда… Мещанская? Не знаю, во всяком случае, потрясающе некультурная, невежественная".

Понедельник, 16 января 1978

Кончил "Живые лица" Гиппиус. Нет, все-таки по-своему замечательная книга. Чтобы остаться в той же, так всегда меня интересующей, атмосфере, перелистывал "Неизданные письма" Цветаевой. Всегда страшная к ней, к ее беззащитности жалость. А вместе с тем сильное отталкивание от всего ее стиля и тона. Мне не по душе вечный ее напролом . А также постоянная игра словами, ее, хотя и действительно потрясающий, но мне как бы подозрительный, "словесный дар", чуть ли не какая-то поэтическая "глоссолалия". Я понимаю теперь, что это же самое меня отталкивает в раннем (да и не только раннем) Пастернаке. Ее искусство не имело в себе смирения, настоящего, Божественного смирения. Она словом "владела", над ним "владычествовала", как именно владычества хочет она и над своими корреспондентами. Она им целиком, без остатка отдается , но с тем, чтобы они не только так же отдались ей, а изнутри ей, ее любви, ее "напролом" подчинились. И, однако, какая во всем этом жалость, как ее бесконечно, безмерно жалко.

Искусство самоутвержденья , искусство – власть над словом, искусство без смирения. В другом "регистре" – это также Набоков. И потому искусство таланта (который все может), а не гения (который "не может не…"). В Набокове, может быть, и был гений, но он предпочел талант, предпочел власть (над словами), предпочел "творчество" – служению. Кривая таланта – от удачи к неудаче ("Ада", поздний Набоков, которому так очевидно нечего больше сказать, ибо все возможные – в его таланте – удачи исчерпаны). Гений, даже самый маленький, ибо гений совсем не обязательно "огромен", – от неудачи к удаче (по-настоящему чаще всего – посмертной, ибо требующей отдаления или даже, по "закону" или "пути зерна", – смерти и воскресения…). В Цветаевой гения, пожалуй, и не было. Но был огромный талант, и отсюда – психология всесилия, вызова, требования, самоутверждения (не как человека, а как поэта), бескомпромиссности (утверждения несомненной правды своего искусства при слепоте к "искусству правды"). Цветаева любила в себе свою "стопроцентность", "жертвенность", "безмерность" и, в сущности, не признавала за собою – поскольку абсолютно отождествляла себя, и, наверное, справедливо, с поэтом в себе – никаких недостатков. И потому виноваты (в ее тяжелой жизни, в невозможности из-за этого творить и т.д.) всегда были Другие. В отличие от Блока, от Ахматовой, она – человек без чувства вины или ответственности (кроме как за правду своего искусства, его подлинности , а не "подделки"). Те берут на себя – Россию, мир, революцию, грехи и т.д., Цветаева – нет. Поэтому Блок, Ахматова, даже погибая, побеждают, преображают своим творчеством тьму и хаос. Цветаева гибнет пораженная. В трагедии Блока, Ахматовой, Мандельштама – есть торжество . В гибели Цвета-

411

евой – только ужас, только жалость, победа бессмысленной "Елабуги". А Набоков, тот даже не "гибнет". Его гибель – это тот мертвый свет, который навсегда излучает его искусство.

Среда, 18 января 1978

Продолжаю читать письма Цветаевой. И отказываюсь от позавчерашних "рассуждений". Только жалость, только ужас от этой замученной жизни…