— А у него есть особенности?

Легкая судорога исказила лицо мистера Эбни. Прежде чем ответить, он промокнул лоб шелковым платком.

— Беря за стандарт мальчиков, которые прошли через мои руки, и конечно, будет справедливо добавить, пользовались у нас всеми преимуществами на редкость утонченной домашней жизни, можно сказать, что он… э… несколько странноват. Хотя никаких сомнений, что аи fond… аи fond… в основе своей он обаятельный мальчишка, ну просто прелесть, в настоящее время ведет он себя… э… странновато. Могу предположить, что его с самого детства систематически баловали. В его жизни, подозреваю я, не было дисциплины. В результате он очень отличается от обычного мальчика. У него совершенно отсутствуют та застенчивость, та неуверенность в себе, та детская способность удивляться, какие мне кажутся столь очаровательными в маленьких англичанах. Какой-то он пресыщенный, утомленный жизнью. Вкусы и мысли у него преждевременно развившиеся и… необычные для его возраста… Иногда он так диковинно выражается… У него мало почтительности к установленным авторитетам, если она есть вообще.

Он замолчал, снова промокнув лоб платком.

— Мистер Форд, его отец, произвел на меня впечатление человека огромных способностей. Типичный американский король торговли. Он на редкость откровенно поведал мне о своих домашних делах, касающихся его сына. Не могу в точности повторить его слова, но суть их такая: до сегодняшнего дня мальчика воспитывала одна миссис Форд. Она — мистер Форд изложил это очень красноречиво и многословно — слишком снисходительна. И… э… в сущности испортила сына. Что — вы, конечно, понимаете, это конфиденциально — и послужило истинной причиной их развода, который… э… к несчастью, случился. Мистер Форд считает школу — могу ли я так выразиться? — противоядием. Он желает, чтобы тут была самая строгая дисциплина. Поэтому я жду от вас, мистер Бернс, чтобы вы твердо, но, разумеется, гуманно пресекали его выходки, как, например… э… курение. По дороге в школу он курил беспрерывно, и мне удалось убедить его только с применением силы. Конечно, сейчас, когда он уже фактически в школе и должен подчиняться нашей дисциплине…

— Да, именно, — вставил я.

— Вот и всё, что я хотел сказать. Возможно, будет лучше, если вы пойдете к нему прямо сейчас. Вы найдете его в кабинете.

Директор удалился, а я отправился в кабинет знакомиться с Золотцем.

Меня приветствовало облако табачного дыма, плывущего из-за спинки кресла. Войдя в комнату, я узрел пару башмаков, возложенных на каминную решетку. Шагнув вправо, я увидел мальчишку целиком.

Он разлегся в кресле, в мечтательной рассеянности, устремив глаза в потолок. Когда я подошел к нему, он затянулся сигаретой, взглянул на меня, снова отвел взгляд и выпустил новое облако дыма. Я его не заинтересовал.

Возможно, меня укололо такое безразличие, и потому я воспринял его предубежденно. Но, в общем, он показался мне юнцом на редкость непривлекательным. Тот портрет еще польстил ему. У него было толстое тело, круглая омерзительная физиономия с тусклыми оловянными глазами и брюзгливо обвисшим ртом. В общем, туша, пресытившаяся жизнью.

Склонен предположить, как выразился бы мистер Эбни, что заговорил я с ним резче и решительнее, чем говорил бы директор. Меня выводило из себя его чванливое безразличие.

— А ну-ка, выброси сигарету, — приказал я.

К моему изумлению, повиновался он мгновенно. Я уже начал подумывать, не слишком ли резко я с ним говорю — он, как ни странно, производил на меня впечатление взрослого человека, — но тут он извлек из кармана серебряный портсигар и открыл его. Тогда я и разглядел, что выбросил он на каминную решетку почти дотла сгоревший окурок.

Я забрал у него из рук портсигар и бросил на стол. Только тут мальчишка впервые по-настоящему заметил мое присутствие.

— Ну и наглец же вы! — обронил он.

Он словно бы торопился продемонстрировать самые различные свои дарования. Это, как я понял, мистер Эбни и называл «выражаться странновато».

— Не хами, — добавил я.

Мы несколько секунд пристально рассматривали друг друга.

— Кто вы? — спросил Огден. Я назвался.

— А чего вы сюда ввалились? Чего пристаете?

— Мне платят, чтобы я приставал. Это главная обязанность учителя.

— А, так вы учитель?

— Один из них. И между прочим, так, маленькая формальность — тебе полагается обращаться ко мне «сэр» во время наших оживленных бесед.

— Еще чего!

— Прошу прощения?

— Ступайте прогуляйтесь.

Видимо, он подразумевал, что рассмотрел мое предложение и сожалеет, что не может выполнить его.

— Разве ты не называл своего учителя «сэр», когда жил дома?

— Я? Не смешите! Так и мозоль на языке набьешь.

— Как я понимаю, ты не испытываешь чрезмерного уважения к тем, кто стоит выше тебя.

— Это вы про учителей? Да, не испытываю.

— Ты употребляешь множественное число. У тебя был учитель до мистера Бростера?

Он расхохотался.

— Да их десяток миллионов был!

— Бедняги! — искренне посочувствовал я. — И что с ними случилось? Совершили харакири?

— Да нет, уволились. Я их не виню. Я довольно крепкий орешек. Глядите, не забывайте.

Он потянулся к портсигару. Я сунул его себе в карман.

— Ой, надоело! — буркнул мальчишка.

— Взаимно.

— Вы что ж думаете, можно важничать и ко мне лезть?

— Ты точно определил мою работу.

— Ну, прям! Я всё узнал про это ваше заведение. Мне этот пустозвон всё разболтал в поезде.

Как я понял, подразумевал он мистера Арнольда Эбни и посчитал определение довольно удачным.

— Он тут босс, и только ему позволено бить мальчиков. Попробуйте только, сразу потеряете работу. А он ни в жизнь не станет, потому что папа платит ему двойную плату, и он боится — аж жуть, — что случится заварушка.

— Ты тонко уловил ситуацию.

— Да уж, это верно.

Я смотрел на него. Он сидел, все так же развалясь в кресле.

— А ты забавный, — заметил я.

Он чуть подсобрался, разозлившись. Маленькие глазки засверкали.

— Послушайте, да вы нарыватесь на неприятности. Чересчур уж вы нахальный. Что вы о себе воображаете? Кто вы такой?

— Я — твой ангел-хранитель. Я тот, кто возьмет тебя в руки и сотворит из тебя солнечный лучик. Я таких, как ты, насквозь знаю. Я бывал в Америке и изучил этот тип на его родном асфальте. Вы, перекормленные миллионерские детишки, все одинаковы. Если папочка не впихнет вас в офис, прежде чем вы из коротких штанишек вырастете, вы становитесь пустельгами. Думаете, будто вы одни-разъединственные на свете, пока кто-то не покажет, что это не так. Тогда вам приходится мириться с тем, что свалится на вас, — и с хорошим, и с дурным.

Огден заговорил было, но я уже увлекся своей излюбленной темой, которую изучал и над которой размышлял с того самого вечера, когда получил то письмо в клубе.

— Знал я одного человека, — продолжал я, — начинал он в точности, как ты. У него всегда было полно денег, он никогда не работал и привык думать о себе как о молодом принце. Что же с ним случилось?

Огден зевнул.

— Боюсь, я тебе наскучил.

— Да нет, валяйте, — разрешил Золотце. — Развлекайтесь себе!

— Ну, это долгая история, так что не стану тебя утомлять. Но мораль та, что мальчика, на которого сваливаются большие деньги, следует взять в ежовые рукавицы и вбить в него здравый смысл, пока он еще маленький.

— Болтаете много, — потянулся Огден. — И как это, интересно, вы возьмете меня в рукавицы?

Я задумчиво окинул его взглядом.

— Ну, всё должно иметь начало. Мне кажется, тебе сейчас больше всего необходимы физические упражнения. Будем бегать с тобой каждый день. В конце недели ты себя не узнаешь.

— Эй, если вы воображаете, будто заставите меня бегать…

— Когда я схвачу тебя за ручонку и побегу, то очень скоро ты увидишь, что бежишь. А спустя долгие годы, когда ты выиграешь марафон на Олимпийских играх, ты придешь ко мне со слезами на глазах и скажешь…