В коридоре он встретил Смайта.

— Что делать будешь? — спросил Пиллингшот. Смайт был первый ученик: уж если он не знает, как справиться с этой бедой, то кто же?

— Будь любезен, — ответил Смайт, — поясни, о чем, собственно, идет речь. Может, тогда я сумею помочь тебе.

Пиллингшот с подчеркнутой вежливостью объяснил, что «речь» идет о контрольной по Ливию.

— Ах, это, — отмахнулся Смайт, — на всякий случай пролистаю текст, внимательно прочитаю свои записи, а потом, если хватит времени, освежу в памяти историю периода. И тебе советую.

— Что за чушь! — сказал Пиллингшот, снова помрачнел и побрел к себе.

Весь день он корпел над «Энеидой», переписывая четвертую книгу. В начале недели у него возникли некоторые разногласия с месье Жераром, учителем французского языка.

Дело в том, что взгляды Пиллингшота на поведение и манеру держаться на уроках французского не вполне совпадали со взглядами месье Жерара. Пиллингшот рассматривал урок французского как нечто среднее между балаганным представлением и регбийными баталиями. Спихнуть соседа со скамейки и свалить на него книги казалось Пиллингшоту необычайно забавным трюком. К сожалению, месье Жерар не обладал развитым чувством юмора. Он дважды предупредил шутника, а на третий раз предложил тому остаться в среду после уроков.

Пришлось оставаться и переписывать Вергилия.

В четверть пятого Пиллингшот вышел из заточения. Подойдя к спортивным площадкам, он увидел, что кого-то несут на носилках по направлению к «Пансиону». В этот момент на глаза ему попался Паркер. Тот быстро шагал к школьному кафетерию, а его живое лицо сияло от восторга в предвкушении лимонада.

— Эй, Паркер, что там за труп? — спросил Пиллингшот.

— Как, ты не слышал? А, ну да — ты же у нас наказанный. Это Браун. Вроде, без сознания.

— А что случилось?

— Это все дубина Бабингтон из «Дакра». Вышел и давай лупить со всей мочи абы куда, — ну, знаешь, разминался перед игрой. Вот Браун и попал прямо под один из его мячей. По голове ударило, сбоку.

— Сильно досталось?

— Да, нет, не думаю. Освободят от занятий на неделю.

— Везет же. Меня бы кто по голове ударил. Слушай, Паркер, может, ты меня треснешь?

— Может, лучше съедим по мороженому?

— Идет, — согласился Пиллингшот. Была у него такая особенность — в любой день и час, невзирая на погоду, он всегда находил в себе силы полакомиться мороженым. Здесь его усердие не знало границ. Вероятно, причиной тому была гениальность. Едва он покончил с обещанным мороженым, на него свалилась еще одна напасть. В кафетерий вошел Скотт из сборной команды. Скотт нравился Пиллингшоту, но не настолько, чтобы закрывать глаза на определенные недостатки его характера. Во-первых, Скотт был чересчур энергичен. Во-вторых, от его энергии страдали окружающие. Он все время заставлял Пиллингшота что-то делать. Сам же Пиллингшот желал от жизни только одного — dolce far niente.[42]

— Имбирного лимонаду, пожалуйста, — выговорил Скотт запекшимися губами. Он отрабатывал подачу, а день выдался жаркий. — А, Пиллингшот, юный бездельник! Почему не в форме? Отлыниваем от игр в короткий день? Вам, юноша, пора взяться за ум.

— Меня оставили после уроков, — с достоинством ответил Пиллингшот.

— Это уже который раз в семестре? На рекорд идешь? Проявляешь спортивный дух? Скучновато там, а? Еще лимонаду, пожалста.

— Есть немного, — согласился Пиллингшот.

— Так я и думал. А теперь, небось, до смерти хочется размяться. Ну, конечно. Давай-ка, вот что — бегом переодеваться, а потом возвращайся, будешь принимать мяч в поле. Йорк хочет продемонстрировать мне свои знаменитые медленные подачи. Надо показать ему, как с такими пустяками разделался бы Джессоп[43] на пике формы.

Скотт управлялся с битой лучше всех в «Пансионе».[44] Мистер Йорк был одним из учителей. Он подавал медленные крученые мячи, в основном «под биту»[45] или сильно укороченные,[46] Интуиция подсказывала Пиллингшоту, что если Йорк будет подавать, а Скотт отбивать, прием мяча в поле не доставит особого удовольствия. Играть на приеме — значит стоять посреди футбольного поля, не имея ни малейшего понятия, как поведет себя летящий к тебе мяч. Если повезет, обойдется без травм и увечий. Однако, как правило, крикетный мяч в зависимости от высоты полета норовит пересчитать принимающему ребра или зубы. Пиллингшот стал вежливо, но твердо отказываться от предложения.

— Не мели чепухи, — ответил Скотт, — ты же должен тренироваться, а не то потолстеешь. Представь, Пиллингшот, что будет, если ты испортишь фигуру, каким ударом это станет для твоей семьи. Соберись. Успеешь вернуться через четверть часа, — получишь еще одно мороженое. Большое мороженое, Пиллингшот, за шесть пенсов. Подумай об этом.

Упоминание о мороженом, как уже было сказано, затрагивало тайные струны души, к которым он всегда прислушивался. Еще не прошли отведенные пятнадцать минут, когда он переоделся и вернулся.

— А вот и мороженое, — сказал Скотт, — я следил, чтобы не остыло. Лопай быстрее. Пора отправляться к полю. Живо, живо! Да не смакуй ты, это тебе не портвейн. Так. Закончил? Молодец. Пошли.

Вообще-то он не закончил, но Скотт так искренне в это верил, что было бы жестоко его разочаровывать, и Пиллингшот последовал за своим мучителем.

Полдня он просидел сиднем, но теперь с лихвой это восполнил. Скотт был в отличной форме, и Пиллингшот сделал любопытное наблюдение: неизменно отбивая подачи мистера Йорка чуть ли не на полкилометра, он каждый раз менял направление удара. Не успеешь добежать в один конец поля, чтобы вернуть мяч, как уже слышится мелодичное «бум» — и мяч уносится в прямо противоположную сторону. Скотт великолепно орудовал битой, но Пиллингшот предпочел бы любоваться его мастерством с трибуны.

— Вы, юноша, растете на глазах, — сказал Скотт, снимая защитные наколенники. Такому мастерскому приему животом позавидует любой первоклассный крикетист. Прямо хоть уроки давай. А теперь пойдем выпьем чаю.

Будь Пиллингшот лучше знаком с классикой, он непременно вспомнил бы «Бойся данайцев» и предпринял бы отчаянную попытку к бегству. Однако заманчивое предложение Скотта не вызвало у него подозрений. Он сразу же представил, как сидит, удобно устроившись в кресле, неспешно, одну за другой, отправляя себе в рот булочки, только что разогретые одним из младших учеников. Он последовал за Скоттом, повторив тем самым классический сюжет истории с устрицами.[47] Их в свое время тоже никто не мог удержать.

Войдя в комнату, Пиллингшот со вздохом облегчения хотел было расположиться в самом удобном кресле, но тут Скотт раскрыл карты.

— Вот что, — сказал он со спокойствием, которое, как показалось Пиллингшоту, граничило с наглостью, — парнишки, который помогает мне по хозяйству, сегодня не будет. Этот заморыш взял да и заболел то ли свинкой, то ли чумой. Будь другом, разожги плиту, ладно? Жарковато будет, но ничего. Булочки в шкафу. Ты, пожалуй, займись ими. Там где-то на стене висит вилка для поджаривания. Нашел? Молодец. Ну, вперед.

Сам Скотт взял пачку печенья, собрал пять подушек и удобно устроился на двух сдвинутых креслах. Не находя достаточно емких слов, чтобы выразить свои чувства, Пиллингшот молча принялся за работу. Удивительно, но Скотту просто невозможно было отказать, а сам он все воспринимал, как должное. Если бы ему вдруг вздумалось подослать убийцу к германскому императору, он просто сказал бы: «Послушай, дуй в Германию! Убьешь там кайзера. Вот и славно. Ну, поживей!»

Едва Пиллингшот разогрел булочки, как открылась дверь и вошел Венейблс из «Меривейля».

— Кажется, Скотт, ты что-то говорил про чай, — сказал Венейблс, — вот я и решил заглянуть на всякий случай. Ну и ну, горячие булочки в это время года! Ты вообще-то знаешь, какая сейчас температура в тени?