Зрелище было так неприятно, что Фредди закрыл дверь. Ему было о чем подумать; и он сел на кровать.

Точнее, сел он на кошку, которую считал подушкой. Ее-то, умертвив, и лизал мерзкий пес.

Фредди вскочил, надеясь сверх надежды, что бедное животное — в коме. Но нет. Вид у него был совсем другой. Скажем, оно уснуло после суеты и тягот жизни.

Ну, что тут сделаешь? Он и так — зверобойца высшего ранга. Кто будет слушать, если прямо у него лежит усопшая кошка?

А почему, собственно, у него? Сбеги вниз, оставь тело в гостиной и ты чист. В таком кошатнике кошки, наверное, мрут как мухи. Найдет ее горничная, сообщит, что в доме — меньше на одну кошачью силу, прольют слезу-другую, ну, поплачут, и забудут.

Обретя новые силы, Фредди схватил кошку за хвост, но вспомнил о дворецком.

Однако есть и окно! Вот он, выход. Думаешь всякую чушь о дверях и гостиных, а балкон — прямо перед тобой. Выбрось тело в молчание ночи, и пусть его находят садовники.

Все это он проделал быстро, и услышал из сада яростный крик. Голос принадлежал сэру Мортимеру.

— Кто — швыряется — кошками? — орал он.

Окна стали открываться, головы — высовываться. Фредди сел на пол балкона и привалился к стене.

— В чем дело, Мортимер?

— Кто угодил мне в глаз ко-о-шко-ой?

— Кошкой? Ты уверен?

— Еще бы! Пошел в гамак, и тут прямо на меня падает кошка. Человек не может поспать в собственном саду! Кто ее бросил?

— Откуда?

— С того балкона.

— А, мистер Виджен, — процедила леди П. — Могла и догадаться.

Сэр Мортимер закричал:

— И я! И я! Ну, конечно, это чучело! Весь вечер швыряется кошками. Одной по затылку, другой — в глаз. Дайте мне трость, да, ту, с набалдашником слоновой кости. Сойдет и хлыст.

— Постой, Мортимер, не спеши, — сказала его супруга. — Это буйнопомешанный. Лучше с ним управится Биглзвейд, у него есть кочерга.

Остается рассказать (сказал Трутень), что в 2.15 ночи мрачный человек без галстука дохромал до станции, расположенной в шести милях от поместья. В 3.47 он отбыл в Лондон на поезде, развозящем молоко. У него были разбитое сердце и натертые ноги, в сердце же томилось отвращение к животным, которое вы только что видели. Всякому понятно, что с этой поры встретить Фредди для кошки — не к добру.

ДЖИВС ГОТОВИТ ОМЛЕТ

В наше неспокойное время каждому мыслящему человеку, наверное, приходило в голову, что против тёток пора принимать самые решительные меры. Я, например, давно уже считаю, что необходимо испробовать все ходы и выходы на предмет обуздания этой категории родственников. Если бы кто-нибудь пришёл ко мне и сказал: «Вустер, не хотите ли вы вступить в новое общество, которое ставит своей целью пресечь деятельность тёток или хотя бы держать их на коротком поводке, чтобы они не рыскали на свободе, сея повсюду хаос и разрушение?» — я бы ответил: «Уилбрахам! — если бы его имя было Уилбрахам, — я с вами всем сердцем и душой, запишите меня членом-учредителем!» И при этом вспомнил бы злосчастное происшествие с моей тётушкой Далией и Фодергилловской Венерой, после которого я ещё только-только прихожу в себя. Шепните мне на ухо слова: «Маршем Мэнор» — и моё сердце затрепещет, как крылышки колибри.

В момент завязки этой истории, если завязка — правильное слово, — я чувствовал себя, насколько помню, в наилучшей форме и в ус себе не дул. Приятно расслабившись после тридцати шести лунок гольфа и обеда в «Трутнях», я лежал на любимом вустеровском диване с кроссвордом из «Дейли Телеграф», когда раздался телефонный звонок. Было слышно, как Дживс взял трубку в прихожей. Вскоре он возник передо мной.

— Это миссис Траверс, сэр.

— Тётя Далия? Чего она хочет?

— Она не поставила меня в известность, сэр. Но, по-видимому, ей крайне желательно вступить в непосредственный контакт с вами.

— То есть, она хочет поговорить со мной?

— Именно так, сэр.

Теперь даже как-то странновато, что предчувствие нависшей беды не охватило меня, когда я шёл к телефону. Никаких таких мистических способностей — в этом моя беда. Не подозревая, в какую переделку вскоре угожу, я был только рад случаю перекинуться словечком-другим с сестрой своего покойного отца. Как всем известно, это моя хорошая и достойная тётушка, в отличие от тёти Агаты — настоящего вурдалака в юбке. Так уж получилось — то одно, то другое. — что нам уже довольно долго не доводилось поболтать вволю.

— Хэй-хо, почтенная прародительница! — приветствовал я тётю.

— Здорово, юное проклятие рода! — ответила она в своей сердечной манере. — Ты вполне трезв?

— Как стёклышко.

— Тогда слушай внимательно. Я сейчас в Нижнем Маршеме — это такая деревушка в Хэмпшире. Гощу здесь в усадьбе Маршем Мэнор у Корнелии Фодергилл, романистки. Слыхал о такой?

— Только краем уха. В моём списке для чтения её нет.

— Это потому, что ты мужчина. Она поставляет розовую водичку на потребу женскому полу.

— Аа, ясно, как жена Бинго Литтла, для вас — Рози М. Бэнкс.

— Ну да, в этом роде, но только ещё душещипательней. Рози М. Бэнкс — та просто щиплет сердечные струны, а Корнелия Фодергилл хватает их двумя руками и завязывает в узел. Я пытаюсь договориться, чтобы печатать в «Будуаре» её новый роман с продолжениями.

Я уловил суть дела. Теперь, правда, она его уже продала, но в то время, что я описываю, моя тётя ещё была владельцем, то бишь владелицей, еженедельника для слабоумных дамочек под названием «Будуар элегантной дамы». Однажды я даже написал туда статью — или «дал материал», как говорим мы, старые писаки — под названием «Что носит хорошо одетый мужчина». Как и все еженедельники, он постоянно находился, что называется, «на краю пропасти», и понятно, что животворная инъекция в виде романа с продолжениями от специалистки по розовой водичке оказалась бы весьма кстати.

— Ну и как, успешно? — поинтересовался я.

— Пока не очень. Всё какие-то проволочки.

— Про что?

— …волочки, тупица!

— Она отвечает вам «nolle prosequi»,[34] как выражается Дживс?

— Не совсем. Она не закрывает двери для мирного урегулирования. Я же говорю — у неё тактика… этих самых… про…

— …Волочек?

— Вот-вот. Она не говорит «нет», но не говорит и «да». А Том опять, как назло, строит из себя скупого рыцаря.

Имелся в виду мой дядя Томас Портарлингтон Траверс, который оплачивал счета этого, как он выражался, «Пеньюара мадам». Он богат, словно креозот — так, кажется, принято говорить, — но, подобно большинству наших состоятельных сограждан, терпеть не может раскошеливаться. Послушали бы вы, как он выражается по поводу подоходного и прогрессивного налогов.

— Он не разрешает мне дать ей больше пяти сотен фунтов, а она хочет восемь.

— Это похоже на тупик…

— Так было до сегодняшнего утра.

— И что же случилось утром?

— Кажется, обозначился какой-то просвет. У меня впечатление, что она готова уступить. Ещё один толчок — и вопрос будет решён. Ты как, всё ещё трезв?

— Да.

— Так продержись ещё до понедельника. А сейчас приезжай сюда.

— Кто, я?

— Ты, собственной персоной.

— Незачем?

— Поможешь мне её уломать. Употребишь всё своё обаяние…

— У меня его не так уж и много.

— Ну так обойдись тем, что имеешь. Попробуй старую добрую лесть. Сыграй на струнах её души.

Я задумался. Не нравятся мне эти свидания неизвестно с кем. А кроме того, если жизнь меня чему-то и научила, так это тому, что благоразумный человек должен держаться подальше от писателей женского пола. Хотя, конечно, если там намечалась приятная компания…

— А кто там ещё будет? В смысле, из молодёжи, из блестящего общества?

— Ну, молодым это общество, пожалуй, не назовёшь, но блестящим — даже очень. Муж Корнелии — Эверард Фодергилл — художник, и его отец, Эдвард Фодергилл — тоже что-то в этом роде. В общем, не соскучишься. Так что пусть Дживс соберёт твои пожитки, и ждём тебя в пятницу. Послоняешься здесь конец недели.