— Алджи мне не рассказывал.

— Ну, он ведь рассчитывал взять у вас в долг, так зачем ему было рассказывать? Я люблю его, как брата, тем более что он мне и есть брат, но…

— Я понимаю, что значит это «но».

— Если он попытается залезть в ваши миллионы, не позволяйте, как бы красиво он ни говорил. Будьте непреклонны.

— Буду.

— Как вы намерены распорядиться своим богатством?

— Я уже рассказывал Алджи. Поселюсь где-нибудь в деревне.

— А чем будете зарабатывать? Заведете кур, будете торговать яйцами?

— Пером.

— Да? Мне казалось, это скорее побочный продукт, — с сомнением произнесла Джейн. — Впрочем, вам, конечно, виднее.

Билл понял, что ввел ее в заблуждение.

— Я сказал «зарабатывать пером» в смысле «писать», — пояснил он.

— А, писать. Как хорошо, что вы объяснили, а то я уже испугалась. Что же вы будете писать?

— Что в голову придет. Я не привередлив.

— Вы уже что-нибудь написали?

— Несколько статей и книгу.

— Роман?

— Триллер.

— Здорово. Обожаю триллеры. Читаю все, которые удается раздобыть. Как называется?

— «Кровавый Бредли».

— Что?!

— Бредли в одно слово, — сказал Билл, дивясь, как многие писатели до него, почему название книги, произнесенное вслух, звучит так глупо и неправильно. — Так зовут главного злодея.

— Можете не рассказывать. Он заморозил все красные кровяные шарики в моих жилах. Билл изумился.

— Не может быть, чтобы вы прочли!

— За один присест. Стыдно сказать, но я ее не покупала. Я работаю в газете, и наш книжный обозреватель дал мне экземпляр, который ему Прислали на рецензию. Я была в полном восторге. И дядя тоже. Нам особенно понравилась ваша строгость.

— Строгость?

— Или сдержанность, если так вам больше по душе. Никаких вторых трупов.

— Я думал выложить второй труп, а потом решил, что обману читателя и не выложу.

— И правильно сделали. Ненавижу вторые трупы. Еще напишете?

— Целую кучу, ведь теперь у меня будет много времени.

— А раньше не было?

— Я работал в Сити и мог писать только по ночам. Очень трудно писать по ночам после целого дня в конторе.

— Воображаю.

Некоторые время они шли в молчании — в спокойном, дружественном молчании. Билл не мог поверить, что встретил, вероятно, единственную девушку в мире, которая выглядит, как ангел во плоти, и в то же время — приятная собеседница. До сих пор ему казалось законом природы, что фотогеничные особы противоположного пола не способны связать двух слов, а те, с которыми можно обмениваться мыслями, — толстые и в очках.

— Эта ваша книга, — задумчиво произнесла Джейн. Она явно размышляла. — Насколько я помню, на ней стояло женское имя. Анжела Какая-то.

— Адела Бристоу.

— Почему?

— Мне неудобно подписываться своим именем.

— Почему? Какое у вас имя?

— Томас Харди.

— Да?

— Могла возникнуть путаница.

— Теперь понимаю. А почему Алджи зовет вас Билл?

— Все меня так зовут, не знаю, почему. Это еще со школы.

— Все равно не понимаю про Аделу Бристоу. Если «Томас Харди» кто-то уже использовал, то почему не Джордж Харди, не Герберт Харди или не Алджернон Харди?

— О, здесь был тонкий расчет. Я представил себе, как покупатель с легким дефектом речи приходит в книжный магазин и говорит: «Дайте мне Агату Кристи». Продавец, немного тугой на ухо, снимает с полки Аделу Бристоу, заворачивает в бумагу, покупатель берет сверток и обнаруживает ошибку только дома, когда уже поздно. Если это будет повторяться достаточно часто, гонорары заметно вырастут. Однако мои так и остались скромными, и, кажется, я знаю, почему. Беда современной Англии, что в ее книжных магазинах очень мало глухих продавцов, и редкие книголюбы говорят неразборчиво. Надеюсь, в Америке дела обстоят лучше.

— Вы продали ее в Америку?

— Пока нет. Однако тамошний агент написал мне, что прочел книгу, и попробует ее пристроить. Велел мне стучать по деревяшке. Это было две-три недели назад, так что, наверное, все скоро выяснится.

— Ну, здорово.

— Многообещающе, по крайней мере. Господи, — сказал Билл, увидев чугунные ворота. — Только не говорите, что мы у цели. Мне кажется, мы только вышли.

Джейн тоже обнаружила, что время пронеслось с приятной быстротой. Она ответила с легким сожалением:

— Да, мы у черты. Остановитесь здесь, иначе вы увидите дом.

— А вы не советуете?

— Без подготовки — нет, — сказала Джейн, — особенно нервным или больным людям.

Направляясь по аллее к дому, она спрашивала себя, не надо ли было пригласить этого замечательного молодого человека в Эшби-холл на ланч, потом решила сначала посоветоваться с Генри. Она отыскала дядю на террасе — он грелся на солнышке — и изложила ему свои светские затруднения.

— Вот твой табак, Генри, — сказала она. — Знаешь, кого я встретила в магазине? Человека, о котором тебе рассказывала, — он полез на дерево за кошкой. Еще он написал книгу про Кровавого Бредли и дружит с Алджи. Тебе не кажется, что мы должны пригласить его на ланч? Внушительный список рекомендаций.

Генри помотал головой. У него были строгие правила, которым он неукоснительно следовал.

— Друга Алджи — нет, — твердо сказал он.

— Но этот очень приличный.

— Внешне — возможно, но я не могу рисковать. Пусти его друга в дом, а следом заявится сам Алджи, выяснить, как тот поживает, и начнет выманивать у Стикни деньги на свою новую пьесу.

— Может, он больше не написал.

— Не следует обольщаться. Если не на пьесу, то на добычу золота из морской воды. Если твой знакомый голоден, пусть поест в ресторане.

— Ладно, я просто предложила, — ответила Джейн, и тут на террасу вышла Келли.

— Хэнк, — сказала она, — можно вас на два слова?

— С удовольствием.

— Это личное. Исчезни, крошка Джейн, — сказала она, и Джейн послушно исчезла, гадая, из-за чего эта таинственность.

Тем временем в комнате для слуг камердинер мистера Стикни Кларксон беседовал за стаканчиком портвейна от Даффа и Троттера с Феррисом, дворецким. Выяснилось, что они одновременно служили в Нью-Йорке всего в нескольких кварталах друг от друга, и это положило начало узам, которые быстро скрепил портвейн.

Однако если духовно они были близки, то внешне разительно отличались. Если бы Феррис когда-нибудь сподобился упоминания в «Тайме», его бы описали как полного, румяного, лысеющего Эндрю Ферриса (54). Кларксон, напротив, был маленький, бледный, худощавый (36), со светлой шевелюрой, которой по праву гордился.

Они выпили и замолчали. Феррис, по обыкновению, перенесся мыслями в Бренгмарли-манор, Шропшир, где совсем еще зеленым дворецким провел светлые незабываемые деньки. Кларксон первым возобновил разговор:

— Как вам понравилось в Америке, мистер Феррис?

— Я не одобряю Америку.

— Слишком много шума и суеты?

— Именно. Я служил у мистера Уодингтона, и вы не поверите, чего я там насмотрелся. Драгоценности пропадают, девицы посреди свадебной церемонии закатывают скандал и обвиняют женихов в неверности, шагу ни ступить, чтобы не наткнуться на полицейского. Дошло до того, что я стал помощником шерифа.

— Как это получилось?

— Долгая история.

— Как-нибудь расскажете.

— Если хотите, сейчас.

— Нет, если долгая, то не сейчас. Мне скоро идти в деревню — отправлять телеграмму. Это все было в Нью-Йорке?

— Нет, в нашем загородном доме в Старом Вестбери. Я так устал, что подал в отставку. Без всякого сожаления, потому что коллеги у меня там были самые неподобающие.

— В каком смысле?

— Некоторые — шведы, остальные — ирландцы.

— Вы не любите шведов?

— Я их не одобряю.

— За что?

— Слишком похожи на немцев.

— Ирландцев вы тоже не одобряете?

— Именно.

— За что?

— За то, что они — ирландцы.

У Кларксона несколько лучших друзей были ирландцы и шведы. Ему подумалось, что его товарищ, быть может, очень талантливый дворецкий, но человек явно неуживчивый.