Глава XI ДЖОН В НЕВОЛЕ

Беседуя с доктором Твистом, Долли предположила, что, очнувшись, Джон ощутит головную боль. События показали, что она наделена даром пророчества.

Как все, кто ценит физическое здоровье, Джон был воздержанным человеком, но иногда, очень редко, позволял себе расслабиться, — скажем, в день совершеннолетия, в день лодочных гонок, особенно в день университетского матча, когда он впервые сыграл в оксфордской команде и способствовал одной из ее блистательнейших побед. Всякий раз он изменял своей воздержанности, и всякий раз просыпался наутро в тоске и горе, да еще с головной болью. Однако что эта боль по сравнению с нынешней!

Он смутно осознавал, что с ним случилось что-то странное. Почему-то он очутился в незнакомой комнате, причем — в постели, но не мог толком разобраться в событиях, и тихо лежал, всеми силами стараясь, чтобы голова у него не треснула.

Когда, наконец, он поднялся со всевозможной осторожностью, он первым делом заметил, что солнце опустилось и светит прямо в зарешеченное окно. Воздух, проникавший в то же окно, был по вечернему прохладен.

Поэты сказали немало об этом времени суток, но Джон не умилялся и не восхищался, он просто был удивлен. Из Раджа он выехал вскоре после одиннадцати, а тут — скоро вечер!

Чувствуя себя как Рип ван Винкл,[96] он подошел к окну. Прохладный воздух так освежил его несчастную голову, что он смог размышлять и делать выводы. Последним, что он помнил, был стакан, который протягивал ему доктор. По-видимому, в стакане таилась причина его бед. Он, знаток детективов, дал опоить себя сонным зельем.

Горькая мысль, но он не стал на ней задерживаться, понимая, что если не утолить нестерпимой жажды, он просто сгорит изнутри. На умывальнике стоял кувшин; подойдя к нему, он обнаружил там воду. Подумав немного о том, сколько он выпьет одним махом, Джон приступил к делу. Только после этого он вернулся к размышлениям.

Потрогав ручку, он понял, что заперт. Решетки на окнах он увидел сразу. Отсюда следовало, что он просидит тут, пока его кто-нибудь не выпустит.

Сперва он расстроился. Нет, до чего же глупо! Неужели Твист полагает, что в мирном Вустершире можно запереть человека навсегда?

Потом он догадался, что глупости здесь немного. Этому гаду нужно выиграть время, пока он скроется с добычей. Чем дольше Джон тут просидит, тем Твисту выгодней.

Джон снова подошел к двери и почти сразу убедился, что от нее ничего ждать нельзя. Прочный дуб ничем не выбьешь.

Исследовал он и окно. Решетки тоже были прочные. Значит, остается кричать. И он закричал.

Шаг этот был неразумен. Голова чуть не отвалилась. Прижав виски, он удержал ее и медленно побрел К постели. Там он полежал, пока невидимая рука наотмашь била по черепу.

Наконец мучения кончились. Он опять встал и дошел до кувшина, в котором видел теперь своего лучшего друга.

Он как раз заканчивал новый, еще больший глоток, когда заметил углом глаза, что в окне появилась чья-то голова.

— Эй! — сказала она голосом, напоминающем те звуки, которые производит платформа, груженная стальными болванками, когда проезжает по булыжнику— Я вам чайку принес.

Голова оказалась рыжей, с большими усами, искусно загнутыми вверх. Плечи были квадратные, глаза — как у крупной креветки. Словом, всякий мог узнать в пришельце образцового сержанта. Если он не спустился с неба, что у сержантов не принято, то стоял на стремянке.

Да, славный Фланнери, рискуя жизнью, долез до окна, чтобы посмотреть, как там узник, и принести ему чашечку чаю.

— Эй, вы, берите! — сказал он.

Он опоздал. Джон уже выпил чуть ли не кувшин воды и, как ни жаль, места не осталось. Но, поскольку больше всего он нуждался в общении, он охотно подошел к окну

— Кто вы такой?

— Фланнери фамилия.

— Как я сюда попал?

— Это туда?

— Вот именно.

— Я вас притащил.

— Вот как, вы? А ну, отоприте дверь! Сержант покачал головой.

— Не орите, молодой человек, и не дурите. Выпейте лучше чайку. Пили б его раньше, не дошли бы до такой… ы… кондиции.

— Вы дверь откроете?

— Нет, не открою. Никто вас не выпустит, пока мы вас не обследуем. Мало ли что!

— Слушайте, — сказал Джон, подавляя желание ткнуть в человека чайной ложкой, — не знаю, кто вы такой…

— Фланнери фамилия. Старший сержант.

— … но не верю, что вы в это замешаны.

— А то как же! Я ас-сис-тент доктора Твиста.

— Да он же преступник.

Сержант скорей огорчился, чем рассердился.

— Ну-ну, что вы это! Вы бы… ы… повежливей. Грубость, она только вредит.

— Он обокрал наш дом! А вы меня тут держите!

— Да? Какой же это дом?

— Радж-холл.

— В жизни не слышал.

— Под Раджем. Отсюда — двадцать миль. Усадьба мистера Кармоди.

— Это который у нас лечился?

— Да. Я его племянник.

— Вон как, племянник?

— Да.

— Прям и племянник!

— Что вы имеете в виду?

— А то, — с удовольствием сказал сержант, снимая одну руку с решетки, чтобы подкрутить усы, — что я его племянника знаю. Высокий такой, тощий, очень симпатичный. Приезжал дядю навестить.

Как ни дорого это обошлось, Джон заскрежетал зубами.

— Это другой!

— Вон как, другой?

— Мой двоюродный брат.

— Вон как, брат?

— Его зовут Хьюго.

— Хьюго?

— Вы что, попугай? — закричал Джон.

— Нет, сэр, — отвечал сержант с достоинством, — я не попугай. Я ас-сис-тент доктора Твиста в лечебнице «Курс на здоровье!». Смотрю за пациентами, не даю курить, слежу, чтобы гимнастику делали. А главное, я уже барышне сказал, знаю все эти хитрости. Она мне так и говорила: «Старший сержант, этот несчастный кошкин сын будет вам заливать, что он наследник а-ри-сто-кра-ти-ческой семьи. Вы уж мне поверьте, старший сержант». А я ей и скажи: «Мисс, меня он не проведет. Эгберта Фланнери? Да ни в жизнь. Я их, слава Богу, навидался». Ну, она на это: «Старший сержант, мало на свете таких людей, а то бы он был куда лучше», — он помолчал и, почувствовав, что чего-то недостает, прибавил: — «…старший сержант».

Джон схватился за голову.

— Барышня? Какая барышня?

— Сами знаете. Которая вас привезла, вот какая.

— Привезла?

— Это уж точно. И мне оставила.

— Оставила вам?

— Ну-ну, сэр! Вы что, попугай?

Джон был слишком занят, чтобы оценить лучшую остроту, на какую только способен старший сержант регулярных войск. Если его заперли в этой жуткой комнате по наущению Долли Моллой, тогда, как ни странно, Долли Моллой связана с темными делишками Твиста. Сомнений нет.

— То есть… — начал он.

— То есть ваша сестрица. Она вас в машине привезла.

— Что? Это моя машина!

— Ну-ну, не будем! Я сам видел, как она ее вела. Помахала мне, — он подкрутил усы и голос его стал помягче. — Да, сэр! Повернулась, и так это помахала.

Джон не ответил. Он не мог говорить. Для страхового общества двухместная машина — пустяк, то ли дело сокровища Радж-холла, но для него, для Джона, это был тяжелый удар. Он ее любил. Он лелеял ее, мыл, смазывал, словно малютку-дочь. И ее угнали.

— Выпустите меня! — закричал он. — Немедленно! — Нет, сэр. Я обещал вашей сестрице…

— Какая сестрица! Да поймите вы…

— Я вас очень даже понимаю, — он секунду помолчал. — Барышня, — мечтательно продолжал он, — говорила, что вы попробуете, это… меня подкупить…

Джон не отвечал. Его машину! Угнали!

— И кого, меня! — возбудился Фланнери. — Подкупить, значит, чтоб я вас выпустил.

— Не беспокойтесь, — процедил Джон, — у меня нет денег.

Они помолчали. Потом сержант сказал: «Хо!», и они помолчали снова.

Наконец, сержант назидательно заметил:

— Я чему удивляюсь? Что молодой человек с такой сестрицей пал, это самое, ниже зверей полевых. Одно дело — пить во плепорцию, другое — вот так надраться. Видели бы вы, какая печень у пьяниц, мигом бы задумались, а не тратили зря деньги. Следили бы за собой, держались, это самое, в руках — в золоте бы купались. Трать — не хочу! — он вздохнул. — А чаек-то холодный.