— Да?

— Когда ты говоришь «Да?» таким тоном, ты ошибаешься. Я ее больше никогда не видел, она не появлялась на моем горизонте, и только месяц назад, чисто случайно, мы встретились в Бландингском замке…

— Да?

— Сейчас ты сказала «Да», словно тебе показалось, что эта встреча что-то изменила. Ничего подобного. То мимолетное чувство, которое я испытывал некогда к Сью Браун, давно улетучилось. У нее — то же самое. Конечно, я и сейчас думаю, что она вообще-то — высший сорт, но влюбленность прошла. Остались одни воспоминания. Да что я! Достаточно сказать, что она с ума сходила по Ронни Фишу и вышла за него замуж. Вот!

— О?

К этому восклицанию Монти Бодкин не стал придираться. Это было не презрительное «Да!», не снисходительное «Да…», которые, слетая с уст любимой, заставляют человека чувствовать себя так, словно он наступил на консервную банку. В этом восклицании были спокойствие, доброта и раскаяние. Оно говорило о том, что непонимание ушло, обиды забыты.

— Монти! Это правда?

— Конечно, правда. Черкни пару строк миссис Р. О. Фиш в Бландингский замок, Шропшир, — и ты сама убедишься, что все именно так и было.

Последние признаки оледенения, которые так неприятны У любимого существа, исчезли из глаз Гертруды. Началась оттепель, и светло-карие озера наполнились слезами раскаяния.

— О Монти! Какой я была глупой!

— Ну, что ты!

— Нет, правда. Ты ведь понимаешь, как я мучилась?

— Еще бы!

— Я думала, ты из тех мужчин, которые влюбляются во всех встречных женщин. А этого я вынести не могла. Ты ведь не будешь меня ругать за то, что я не могла этого вынести?

— Конечно, нет. Совершенно правильное отношение.

— Я хочу сказать, если человек, с которым ты помолвлена, порхает вроде мотылька, лучше сразу с ним порвать.

— Да-да. С этими мотыльками нужна твердая рука.

— Даже если очень больно.

— Вот именно.

— А отец всегда уверял, что ты такой.

— Он уверял? — ахнул Монти. — Старый су… извини, оговорился.

— Я, конечно, отвечала «Нет», но, знаешь, ты такой красивый, Монти! Мне иногда кажется, что все девушки в мире должны сохнуть по тебе. Наверное, это глупо.

— Еще как глупо. С чего ты взяла, что я красивый?

— Но ты же красивый!

— Ничего подобного.

— Конечно, красивый.

— Ну ладно, будь по-твоему, — сдался Монти, — хотя лично я этого не замечал. Но, черт возьми, даже если бы я был писаным красавцем, думаешь, я бы посмотрел хоть раз на кого-нибудь, кроме тебя?

— Не посмотрел бы?

— Конечно, нет. Грета Гарбо, Джин Харлоу[33] или Мэй Уэст[34] — на что они мне? Тьфу!

— Монти! Мой дорогой!

— Гертруда! Старушка!

— Нет, Монти, не надо. Не сейчас. Толстяк смотрит.

Монти обернулся и признал, что ее замечание справедливо. И «толстяк», и «смотрит» было сказано верно. На свете трудно было найти человека толще, чем мистер Лльюэлин, и никому из них не удалось бы посмотреть на них пристальнее, чем он.

— Да ну его! — сказал он. — Это Аи вор Лльюэлин, киношник.

— Я знаю. Джейн Пассенджер сидела рядом с ним за завтраком.

Монти насупился. Его распирало от чувств, им нужен был выход. В этот светлый миг примирения он жаждал обнять любимую, но не мог осуществить этого, пока на него таращится пучеглазый киномагнат. В такие светлые моменты человеку как никогда требуется уединение — но какое же может быть уединение в присутствии Айвора Лльюэлина! Каким-то образом он создавал иллюзию большой парадной толпы с театральными биноклями.

И тут Монти осенило.

— Подожди! — сказал он и выбежал из комнаты.

— Вот! — сказал он, вернувшись через пару минут.

Гертруда Баттервик взвизгнула от восторга. На хоккейном поле это была бесчувственная машина, способная без зазрения совести ударить противника по ноге, но в остальных случаях она была воплощенная женственность, с чисто женской любовью ко всему красивому и неповторимому. А ей не часто доводилось видеть что-либо столь же красивое и неповторимое, как то, что протягивал ей сейчас Монти.

Это был один из тех предметов (а их на свете немало), которые буквально просятся к вам в руки из уличной витрины, — коричневый плюшевый Микки Маус с нежно-розовыми бусинками глазок. Монти предпочел его всем остальным, а там были желтый медвежонок, темно-вишневый верблюд и зеленый бульдог из папье-маше, который, если его потрясти, качает головой. Но внутренний голос подсказал ему, что Гертруда бы выбрала этого.

И не ошибся. Она, крича от восторга, тотчас же прижала Микки к груди.

— О, Монти! Это мне?

— Конечно, глупышка. Кому же еще? Я приметил его утром у парикмахера в витрине, он мне сразу понравился. Голова откручивается. Можно класть конфеты или что хочешь.

— О Монти! Это… А, здравствуй, Амброз.

Романист вошел в комнату и остановился в дверях, оглядываясь, словно искал кого-то. Потом подошел к ним.

— Привет, Гертруда, — поздоровался он. Он вел себя как-то странно, рассеянно, что ли. — А, Бодкин! Не знал, что ты на пароходе. Вы не видели Реджи?

— Я — нет, — сказала Гертруда.

— А я — только что, — сказал Монти. — Думаю, он сейчас на палубе.

— Ага, — сказал Амброз.

— Смотри, что мне Монти подарил. Романист мельком глянул на Микки.

— Мощно, — сказал он. — Я ищу Реджи.

— Голова откручивается.

— Лучше не придумаешь, — сказал Амброз Теннисон таким тоном, будто ему все равно. — Извините, я должен найти Реджи.

Гертруда вовсю занималась прекрасной мышью. Она только что обнаружила, что, по случайному стечению обстоятельств, которые делают нашу жизнь такой интересной, это была точь-в-точь мисс Пассенджер.

— Вылитая Джейн, — сказала она. — У нее всегда такое лицо, когда она натаскивает нас перед матчем. Пойду покажу ей.

— Иди, — сказал Монти. — Думаю, ей будет приятно. А я пока схожу в бар, пропущу рюмочку. Нервное напряжение, знаешь ли!

Нежно обняв Гертруду за плечи, он проводил ее до дверей. Амброз хотел было последовать за ним, но его остановил звук, напоминающий чавканье копыт по болоту. Догадавшись, что его работодатель хочет поговорить с ним, он подошел ближе, всем своим видом выражая готовность помочь.

— Да, мистер Лльюэлин?

Айвору Лльюэлину стало чуть легче. Во мраке уныния и горя для него в последние две минуты забрезжил луч света, и вместе с ним родилась бледная, шаткая, слабая надежда. Действительно, подумал он, сыщик, нанятый нью-йоркской таможней, не может быть на короткой ноге с такой симпатичной, пышущей здоровьем девушкой. Подруга сыщика, судя по всему, должна быть надушенной, тощей, с иностранным акцентом и, вполне вероятно, с кинжалом в чулке. Когда появился Амброз и оказалось, что он тоже знаком с этим типом, надежда дала новые ростки. Лльюэлину Амброз очень нравился, он не мог водить компанию со шпионами.

— Скажите мне…

— Да?

— Этот молодой человек, который только что вышел. Вы с ним, кажется, знакомы?

— Да. Несколько лет. Его фамилия Бодкин. Мы с ним вместе учились в Оксфорде. Извините меня…

— Вместе учились? — переспросил мистер Лльюэлин, начиная удивляться тому, что волновался из-за такой чепухи.

— Правда, я был на курс или два старше…

— Вы с ним хорошо знакомы?

— Ну да.

— Он ваш друг?

— Ну да.

— Кажется, я встречал его в Каннах.

— Правда? Вы извините меня…

— Вот я и подумал, — продолжал мистер Лльюэлин, — может быть, вы знаете, кто он такой.

— Кто он такой?

— Чем занимается. Какая у него работа? Амброз Теннисон улыбнулся.

— А, понимаю! Странно, что вы об этом спросили, потому от него этого меньше всего можно было ожидать. Но моя двоюродная сестра Гертруда уверяет меня, что это сущая правда. Он детектив.

— Детектив!

— Да, сыщик. Надеюсь, вы меня извините? Я должен бежать, мне нужно найти брата.