Монти хлопнул себя по лбу.

— О Господи! Я ни разу не дал ему на чай! Хотя проплыл с ним пол-океана.

В интервале, промелькнувшем между объявлением о визите Альберта Пизмарча и возникновением Альберта Пизмарча собственной персоной, в гостиной состоялась неформальная дискуссия по вопросам этики. Фуксия Флокс выступила против Пизмарча, упирая на то, что если позволять стюардам океанских лайнеров гоняться за забывчивыми клиентами по нью-йоркским гостиницам, вскоре эти стюарды станут рыскать за ними с собаками по всей Америке. Реджи, человек более гуманный, заявил, что справедливость есть справедливость и надо ему сколько-нибудь сунуть. Монти был занят тем, что пытался разменять десятку на две пятерки.

Лицо Альберта Пизмарча, когда он наконец вошел в комнату, выражало хорошо знакомый почтительный упрек. Он воззрился на Монти, как на блудного сына.

— Сэр, — произнес он.

— Знаю, знаю.

— Не слишком порядочно с вашей стороны, сэр, уйти, и концы в воду…

Монти и думать забыл про размен десятки на две пятерки. Глядя в эти глаза, полные укора, слыша этот укоризненный голос, он сгорал от стыда и раскаяния. С десяткой в руке он подскочил к Альберту Пизмарчу.

— Знаю, знаю, — сказал он. — Вы абсолютно правы. И как я мог забыть! Вот, держите.

Альберт взглянул на купюру, и вся суровость его моментально растаяла.

— Благодарю, сэр.

— Не за что.

— Очень великодушно с вашей стороны.

— Да что вы, нисколько.

— Спасибо за подарок и за проявленную заботу, — сказал Альберт Пизмарч.

Он аккуратно сложил купюру и засунул ее в носок.

— Признаться, не ожидал. Теперь мне несколько затруднительно говорить с вами напрямоту. И тем не менее, сэр, я вынужден с вами потолковать. Как я уже говорил, сэр, не слишком порядочно с вашей стороны было уйти, и концы в воду. Поступок бывает либо порядочным, либо непорядочным, и при виде непорядочности долг каждого человека, особенно когда он, если можно так выразиться, питает душевное расположение к вышеупомянутому индивиду, вроде как я к вам, желая ему всяческого добра и надеясь на его будущее процветание и успех…

В мире не так много людей, способных заткнуть Альберта Пизмарча, когда из него начинает бить словесный фонтан, но, на удачу, один из них оказался в комнате.

— Эй! — произнесла Фуксия.

— Простите, мисс?

Фуксия была настроена решительно.

— С какой стати, — задушевно осведомилась она, — вы нарушаете нашу честную дружескую компанию и что-то такое мелете? У нас здесь что, по-вашему? Общественная трибуна? Или выпускной вечер, на котором вы произносите прощальное слово?

— Я не очень улавливаю ход вашей мысли, мисс.

— Ах так! Тогда объясните вот что. Откуда вы набрались такого нахальства? Зачем сюда явились? К чему все эти словеса? И когда вы, в конце концов, удосужитесь объяснить, о чем, собственно, речь?

Альберта Пизмарча обидела такая манера.

— Мистер Бодкин понимает, о чем я говорю, мисс.

— Ты что-нибудь понимаешь? — Фуксия повернулась к Монти.

— Нет, — ответил Монти. — Сам гадаю.

— Ну же, сэр, — сказал Альберт Пизмарч. — Загляните к себе в душу.

— Заглянуть к себе…

— Прислушайтесь к голосу совести. Ни для кого не секрет, — заговорил Альберт Пизмарч, с легкостью садясь на любимого конька, — что есть вещи, о которых джентльмен в присутствии посторонних предпочитает умалчивать, но это отнюдь не то же самое, что утверждать, будто вы не знаете, о чем речь. Загляните к себе в душу, сэр, и прочтите ее сообщения. Поразмыслите, сэр… Напрягите ум…

— Стюард, — сказала Фуксия.

— Слушаю, мисс.

— Мистер Лльюэлин только что подписал с мистером Теннисоном контракт на пять лет. Мистер Теннисон отправится в Голливуд писать сценарии для кино, и мы с ним сразу поженимся.

— Счастлив за вас, мисс.

— Еще бы. Иначе я бы так двинула вас по башке, весь остаток жизни бы помнили. Если бы я не была такой счастливой, вас бы уже сейчас везли в больницу. А теперь, стюард, послушайте меня. Не объясните ли вы — но только коротко и понятно, — что именно вы пытаетесь выдавить из своей жирной груди.

Альберт Пизмарч, рыцарь без страха и упрека и сама галантность в отношении к противоположному полу, склонил голову.

— Разумеется, мисс, если мистер Бодкин не против.

— С удовольствием послушаю, — сказал Монти.

— Итак, мисс, я намекаю на акцию мистера Бодкина, сомнительную с моральной точки зрения, которая заключалась в попытке пронести через нью-йоркскую таможню дорогостоящее жемчужное ожерелье, не заплатив пошлину, как это положено по закону.

— Что?

— Все обстоит именно так.

— Это правда?

— Нет, конечно, — ответил Монти. — Бредни полоумного.

— В таком случае, сэр, быть может, вы объясните, — проговорил Альберт с тихим торжеством в голосе, — каким образом эта штука попала внутрь Микки Мауса, которого вы вчера вечером поручили мне упаковать в оберточную бумагу?

— Как!

— Вот именно — как? Вчера вечером, — продолжал Альберт Пизмарч, обращаясь ко всей компании в целом, — присутствующий здесь мистер Бодкин вызвал к себе стюарда и сказал, чтобы тот разыскал меня и попросил зайти к мистеру Бодкину, а когда я явился, мистер Бодкин говорит: «Пизмарч», а я: «Что угодно, сэр?», а мистер Бодкин: «Пизмарч, у меня есть плюшевый Микки Маус, будьте столь добры, упакуйте его в оберточную бумагу», а я: «Будет исполнено, сэр» — и несу Микки Мауса в себе, но только я принялся за упаковку, как сказал про себя: «Ого! Там внутри что-то есть». Расследование подтвердило правильность моих подозрений. Я отвинтил Микки Маусу голову и обнаружил внутри то самое дорогостоящее жемчужное ожерелье, на которое сейчас намекал. «Ого!» — сказал я себе. Я был изумлен, сэр, — сказал Альберт Пизмарч, глядя на Монти, как гувернантка. — Изумлен и огорчен.

— Но…

— Вот именно, сэр, — с твердостью повторил Альберт Пизмарч. — Изумлен и огорчен.

— Но я понятия не имею…

Реджи почувствовал, что ему необходимо вмешаться:

— Дело в том — какое там у тебя выражение? — в общем, все проще пареной репы, старина. Ожерелье принадлежит Лльюэлину. В обмен на некоторые уступки я взялся протащить его через таможню. В тот вечер, когда мы болтали в твоей каюте, я наблюдал, как ты откручиваешь и прикручиваешь Микки Маусу голову, и меня посетила идея…

— Теперь ясно, — сказала Мейбл, — почему Айки так охотился за мышью.

Альберт Пизмарч, казалось, пропустил этот обмен мнениями мимо ушей.

— Вот именно, сэр, — подытожил он, — я сказал себе «Ого!» и был изумлен и огорчен, поскольку провоз контрабанды есть нарушение закона, а я придерживался о вас значительно лучшего мнения, сэр. Итак, я подумал про себя…

— Не все ли равно, что вы подумали! — оборвала его Фуксия. — Что с ожерельем?

— На этот счет существует жесткая инструкция, которая распространяется на весь корпус стюардов, мисс, и эта инструкция предписывает все ценные вещи, найденные случайно либо припрятанные умышленно, незамедлительно сдавать казначею.

— Черт! — сказала Фуксия.

Она повернулась к другим и прочитала по их глазам, что это слово как нельзя лучше отражает всеобщее настроение. Первым заговорил Монти:

— Бедняга Айки!

Реджи поддержал эту точку зрения:

— Точно. Папаша Лльюэлин — не тот человек, с которым хочется отправиться в долгий поход, однако его жаль.

— Хочешь — не хочешь, придется ему заплатить пошлину, — заметила Мейбл.

— Айки может себе это позволить, — возразила Фуксия.

— Может, конечно. Но Грейс сказала: не платить. Вот в чем беда. Боюсь, эта новость ее огорчит. Ты ведь ее знаешь.

Фуксия согласно кивнула. Миссис Лльюэлин не была для нее человеком посторонним.

— Она вполне способна взбелениться и получить парижский развод.

— Твоя правда.

— Есть еще один аспект, — подчеркнул Реджи, — когда известие дойдет до папаши Лльюэлина, он запросто может взорваться. Как известно, под воздействием неожиданных потрясений мужчины плотной комплекции имеют свойство взвинчиваться и откидывать копыта. С ними случается так называемая кондрашка. Они вцепляются себе в горло и рушатся на пол.