Пуффи пощелкал языком.

— Подумал, подумал, — заверил он. — Какие сыновья? Мой племянник. Короче говоря, я его приношу, а ты даешь премию. И не угрызайся, это честно. Дадут конфетку или шарфик, деньгами там не пахнет.

— А в этом что-то есть!

— Что-то? Все. Если бы дело шло о деньгах, я бы в жизни не предложил! Кому нужен шарфик? То-то и оно. Хочешь помочь человеку, а он… В общем, соглашайся или выпутывайся сам. Согласен? Прекрасно. Подожди минутку, должен кое-куда звякнуть.

И, вбежав в отель, он позвонил лондонскому букмекеру. Беседа была такая:

— Это вы?

— Я.

— Это я, Проссер.

— А!

— Слушайте, я в Брэмли-он-Си. У них тут детский конкурс. Участвует мой племянник.

— Да?

— Так вот, чтобы прибавить интереса, я хочу сделать ставку. Это можно?

— Можно. Все-таки соревнования.

— Сколько вы поставите против Проссера?

— Это ваш племянник?

— Да-да.

— На вас похож?

— Немного есть.

— Тогда пятьдесят к одному.

— Заметано. В десятках. И он вернулся к Бинго.

— Одного я боюсь, — сказал он, — дойдет до дела, ты и сдрейфишь.

— Ну, нет!

— Можешь, можешь, если все не обговорим. Значит, когда ты решишь, я тут же даю тебе пятерку, ты выкупаешь запонки, а то вдруг твоя жена все-таки их вспомнит. Так вернее.

Однако, отправляясь назавтра к судилищу, Бинго волновался, и волнения его не улеглись, когда он увидел младенцев.

Конечно, почти все они выглядели так, что сразу напрашивался вопрос, почему их не ищет полиция, но дюжина, не меньше, настолько походила на людей, что предпочтение Алджернону Обри неизбежно вызвало бы пересуды. Начнутся расследования, то-се, и, чего доброго, его больше не допустят к бегам.

Но отступления не было. Бинго вышел на эстраду, поклонился тремстам сорока семи матерям, поднял руку, чтобы, если возможно, утихомирить их младенцев, и приступил к речи, которую готовил всю ночь.

Говорил он о будущем Англии, которое, как он заметил, принадлежит этим младенцам, присовокупив, что Англия, по слову Шекспира — престол царей, величие земли, другой Эдем, земной зеленый рай, природой вознесенный бастион, спасающий ее и нас, людей, от моровых поветрий и войны. Тем самым, как все согласятся, она исключительно хороша.

Говорил он и о журнале, подчеркивая его красоты и расписывая преимущество проходящей ныне подписки.

Говорил он — тут его голос стал особенно серьезен — о духе честной игры, который и создал Англию, а теперь побудит всех присутствующих воспринять решение жюри с британской спортивной мудростью, процветающей в их земле на зависть другим странам. Скажем, один его друг судил младенцев во Франции — и что же? Разъяренные матери гнали его по морскому берегу, вооружившись булавками для шляп. У нас это невозможно. Английская мать не такова. По этому поводу, снизив тон, он рассказал историю о двух ирландцах, которую кое-кто мог раньше и не слышать.

Приняли ее хорошо, все смеялись, он улыбался, но душа его начинала обретать сходство с улиткой, на которую посыпали соли. Время шло, Пуффи не было, не говоря о его драгоценном грузе.

Рассказав и про двух шотландцев (с меньшим успехом), Бинго совсем сник. Когда послышался голос «Сколько можно!», публика сердечно откликнулась. Когда же он начал историю о двух йоркширцах, вопрос этот задали сто матерей, а потом — и сто пятьдесят.

Но Пуффи не было.

Через пять минут матери выли, как волки в канадском лесу, и пришлось сдаться. Бинго сунул вязаный жилетик какому-то младенцу и мертвенно-бледный, начисто сломленный, опустился на стул.

Как только он спустился, стараясь не думать о будущем, кто-то тыкнул его в плечо, и, подняв голову, он увидел полицейского.

— Мистер Литтл? — сказал полицейский. Бинго это подтвердил и услышал:

— Попрошу пройти со мной в полицию.

Другие полицейские, в других случаях — скажем, после гонок Оксфорд — Кембридж, произносили эти слова, и Бинго знал, что сопротивление бесполезно. На пути к выходу он спросил, в чем его обвиняют.

— Ни в чем, сэр, — отвечал страж закона. — Вас просят опознать одного задержанного. Утверждает, что действовал с вашего согласия.

— Я не совсем понял, — сказал Бинго. — Как он действовал?

— Гулял с вашим младенцем, сэр. Утверждает, что вы ему это поручили. Его заметила в общественном месте некая миссис Перкис, опознала младенца и подумала: «Чтоб мне лопнуть!»…

— Простите, что она подумала?

— Чтобы мне лопнуть, сэр. Заподозрив вышеупомянутого субъекта, она позвала постового, и, после ряда прискорбных происшествий, субъекта препроводили в участок. По его словам, фамилия его Проссер. Знакома вам эта фамилия, сэр?

Слова о прискорбных происшествиях хорошо иллюстрировал внешний вид заподозренного Проссера. Под глазом у него был фонарь, воротничок болтался, другой глаз сверкал яростью, а может — и отвращением к человеческому роду.

Сержант, сидевший за столом, попросил опознать задержанного.

— Он говорит, он ваш друг, сэр.

— Это правда.

— Друг?

— Еще какой!

— И вы ему дали ребенка?

— Можно сказать и так. Скорее — одолжил.

— Хо! — заметил сержант, словно тигр, от которого ушла добыча, если тигры в таких обстоятельствах говорят именно «Хо». — Вы уверены?

— Вполне.

— Съели? — осведомился Пуффи. — Что ж, — высокомерно прибавил он, — надеюсь, теперь меня отпустят.

— И зря, — отвечал сержант, заметно веселея. — Отпустят, хо-хо! А сопротивление при исполнении? Вы дали констеблю Уилкси в живот.

— Так ему и надо. Я б и сейчас дал.

— Две недели, то есть четырнадцать дней вы этого сделать не сможете, — окончательно расцвел сержант. — Констебль, уведите задержанного.

— Минуточку, — вмешался Бинго. — Как насчет пятерки, Пуффи?

Пуффи не ответил, только взглянул на него долгим взглядом — и рука закона увела его. Бинго собрался уходить, но сержант напомнил:

— Ваш ребенок, сэр.

— А, да-да!

— Послать или возьмете сами?

— Возьму, возьму. Конечно, возьму.

— Хорошо, сэр, — сказал сержант. — Сейчас завернем.

Если вы помните, в начале нашей хроники мы уподобили Бинго Литтла жабе, которую переехала тачка. Когда он сидел с Алджерноном Обри на берегу, сходство это заметно увеличилось. Он так и слышал, как что-то лопочет и лепечет, а жена, вслед за этим, осыпает его градом слов. Они с Рози обычно напоминали голубков, но он прекрасно знал, что, при случае, голубица посрамит карибский ураган.

Вздрогнув и очнувшись, он увидел, что сын, отползя немного, замахнулся лопаткой на человека в мягкой шляпе, проявляя при этом немалое мастерство (когда замахиваешься лопаткой, главное — поворот руки).

Он вскочил и подбежал к пострадавшему, который уже схватился за верхний позвонок.

— Простите, ради Бога! — сказал он. — Он очень любит мягкие шляпы. Они его просто притягивают.

Человек ответил не сразу. Сквозь очки в роговой оправе он смотрел на Алджернона Обри, как смотрят на видения.

— Это ваш? — спросил он наконец.

Когда Бинго ответил «Мой», незнакомец улыбнулся.

— Какая находка! — воскликнул он. — Манна небесная! Попытаюсь его изобразить. Давайте договоримся. Пять фунтов, хорошо?

Бинго печально покачал головой.

— Нет, — сказал он, — у меня вообще нет денег.

— Да что вы! — вскричал незнакомец. — Это я вам плачу. Значит… — Он взглянул на Алджи. — Нет, так нечестно. Десять фунтов.

Бинго охнул. Брэмли-он-Си замелькал, как вестерн на телеэкране. Секунду-другую он думал, что это ангел-хранитель, вернувшийся наконец к работе, но решил, что ангелы у трутней говорят с оксфордским акцентом, а не с американским.

— Десять фунтов? — проверил он. — Вы мне дадите десять фунтов?

— Собственно, двадцать, — сказал незнакомец. — Он того стоит.

Бинго почтительно взял купюры, наученный опытом, что к ним надо присасываться, как полип — к днищу корабля.