— Привет! — сказал я. Такое вступление показалось мне ничуть не хуже любого другого. Думаю, что все государственные деятели примерно так начинают ответственные встречи, проходящие в сердечной и дружественной обстановке.

— Читаете? — спросил я.

Он оторвался от книги — я успел заметить, что это роман мамаши Артроуз — и слегка дернул верхней губой.

— Вам не откажешь в наблюдательности, Вустер. Я и в самом деле читаю.

— Интересная книжка?

— Чрезвычайно. Жду не дождусь, когда смогу без помех продолжить чтение.

Я человек очень чуткий и тотчас понял, что обстановка на предстоящих переговорах будет далека от сердечности. Ни в его словах, ни во взгляде, который он на меня бросил, не было ничего похожего на дружбу. Всем своим видом он, казалось, хотел сказать, что я занимаю в комнате пространство, которое может быть использовано с гораздо большей пользой.

Тем не менее я продолжил артподготовку:

— Я вижу, вы сбрили усы.

— Сбрил. Надеюсь, вы не считаете, что это была ошибка?

— Вовсе нет. Я сам в прошлом году отрастил усы, но потом пришлось от них избавиться.

— В самом деле?

— Под давлением общественного мнения.

— Понятно. Что ж, с удовольствием послушал бы ваши воспоминания, Вустер, но в данный момент я жду звонка от моего адвоката.

— Я думал, вы уже.

— Простите?

— Тогда, на озере, вы уже ходили разговаривать с адвокатом.

— Пока я шел к телефону, ему надоело ждать, и он повесил трубку. Напрасно я позволил тогда мисс Уикем увести меня из дома.

— Она хотела показать вам большую рыбину.

— Это я понял.

— Кстати, о рыбе. Вы, я думаю, не ожидали встретить здесь Селедку?

— Какую селедку?

— Сельдинга.

— А, Сельдинга, — сказал он, и в его голосе я не уловил даже тени интереса. Разговор начал вянуть, и тут распахнулась дверь и в комнату впорхнула дуреха Филлис — видно было, что она прямо-таки подпрыгивает от нетерпения.

— Ах, простите, — пролепетала она. — Ты занят, папа?

— Нет, дорогая.

— Могу я с тобой кое о чем поговорить?

— Разумеется. Прощайте, Вустер.

Я понял, к чему он клонит. Мое присутствие нежелательно. Мне ничего не оставалось, как исчезнуть через стеклянную дверь, и как только я оказался в саду, на меня пантерой набросилась Бобби.

— Какого дьявола, Берти? — сказала она театральным шепотом. — Что за ахинею ты нес про какие-то усы? Я думала, он давно уже погребен под грузом оскорблений.

Я возразил, что Апджон пока не дал мне повода перейти к делу.

— Какого еще, черт тебя побери, повода?

— А такого. Должен же я как-то повернуть разговор в нужном направлении, верно?

— Дорогая, я понял, что Берти имеет в виду, — сказал Селедка. — Ему требуется…

— Point d'appui.[96]

— Чего? — спросила Бобби.

— Ну, вроде исходного рубежа для атаки. Она возмущенно фыркнула.

— А по-моему, он просто трусливый червяк. У него ноги похолодели от страха.

Мне ничего не стоило поставить ее на место, обратив внимание на тот факт, что у червяка не может быть ног — ни холодных, ни раскаленных докрасна, только неохота было с ней препираться.

— Убедительная просьба, Селедка, — с ледяным достоинством произнес я, — попроси свою приятельницу во время дискуссии держаться в рамках приличий. Ничего у меня не похолодело. Я храбр, как лев, и готов на ратный подвиг. Просто пока я ходил вокруг да около, ввалилась Филлис и заявила, что ей нужно поговорить с Апджоном.

Бобби снова фыркнула — на это раз безнадежно.

— Ну, это надолго. Нет никакого смысла ждать.

— Согласен, — сказал Селедка. — Операция временно откладывается, Берти, мы тебя известим о времени и месте следующего забега.

— Спасибо, — сказал я, и они ушли.

Я все еще стоял, погруженный в мысли о печальной судьбе, которая ожидает бедного Селедку, когда на горизонте показалась тетя Далия. До чего же я был рад ее видеть! Возможно, подумал я, она пришла, чтобы помочь и утешить, поскольку, подобно женщине из того стихотворения, она хотя и кажется порой грубоватой «в минуты счастья и покоя», но вы всегда можете рассчитывать на ее сочувствие, когда на вас наваливаются жизненные невзгоды.

Как только она подгребла поближе, мне показалось, что и ее чело омрачено тенью тревоги. И я не ошибся.

— Берти, — сказала она, возбужденно размахивая садовой лопаткой. — Знаешь, что я тебе скажу?

— Нет. Что?

— А вот что, — сказала престарелая родственница, и с ее уст сорвалось односложное восклицание, из тех, что издают охотники при виде своры гончих, преследующих зайца. — Эта дуреха Филлис только что обручилась с Уилбертом Артроузом!

Глава XVII

Ее слова прозвучали, как гром среди ясного неба. Не скажу, чтобы мне показалось, будто меня хватили обухом по голове, но я был потрясен. И то сказать: любимая тетушка из кожи вон лезет, чтобы ее крестница не угодила в лапы нью-йоркского плейбоя, и вдруг выясняется, что все ее благие намерения псу под хвост, как тут сыну ее покойного брата не содрогнуться от сострадания и жалости?

— Не может быть, — сказал я. — Кто вам это сказал?

— Она и сказала.

— Сама?

— Лично. Прискакала ко мне вприпрыжку, хлопая в ладошки от радости, и заблеяла: «Ах, дорогая миссис Траверс, я так счастлива, так счастлива». Безмозглая курица! Я чуть не треснула ее по башке лопаткой. Мне и прежде казалось, что у нее не все дома, но теперь я уверена, что там просто ни души.

— Но как это случилось?

— Все вышло из-за того, что ее пес свалился в воду.

— Верно, он искупался вместе со всеми. Но какое это имеет…

— Уилберт Артроуз прыгнул в озеро и спас его.

— Пес прекрасно мог выбраться на берег и сам. Он, собственно, уже плыл к берегу безукоризненным австралийским кролем.

— Но Филлис, с ее куриными мозгами, этого понять не в состоянии. В ее глазах Уилберт Артроуз — герой, который спас ее собаку от неминуемой гибели в водной пучине. И поэтому она выйдет за него замуж.

— Но как это можно — выйти замуж за человека лишь потому, что он спас твою таксу?

— Можно, если ты Филлис.

— Мне это кажется просто невероятным.

— Как и любому нормальному человеку. Но это так. Для меня девушки, вроде Филлис Миллс — раскрытая книга. Как ты знаешь, я четыре года была владелицей и редактором еженедельного женского журнала. — Она имела в виду периодическое издание «Будуар элегантной дамы», где под рубрикой «Для мужей и братьев» была некогда опубликована моя статья, или, скорее, заметка «Что носит хорошо одетый мужчина». Недавно журнал продали какому-то простофиле из Ливерпуля, и дядя Том был просто на седьмом небе от счастья, потому что именно ему приходилось все эти годы оплачивать счета.

— Вряд ли ты регулярно читал мой журнал, — продолжала она, — и, возможно, не знаешь, что в каждом номере мы публиковали по небольшому рассказу. Так вот, в семидесяти процентах этих рассказов герой завоевывал сердце девушки, спасая ее собаку, кошку, канарейку или какую-нибудь иную живность, принадлежащую его пассии. Хотя не Филлис писала все эти рассказы, она вполне бы могла их написать, потому что именно так работает ее мозг. Когда я говорю «мозг», — добавила моя дражайшая родственница, — я имею в виду ту четверть чайной ложки серого вещества, которую удалось бы извлечь из ее головы в результате глубинного бурения. Бедная Джейн!

— Бедная кто?

— Ее мать. Джейн Миллс.

— А, ну да. Она была вашей подругой, вы рассказывали.

— Самой близкой из всех, она часто говорила мне: «Далия, если я умру раньше тебя, ради всего святого, пригляди за Филлис, не дай ей выскочить замуж за какого-нибудь ужасного типа. По-моему, она только об этом и думает. Девушки почему-то всегда только о том и думают», — сказана она, и я поняла, что она вспомнила своего первого мужа, негодяя, каких свет не видал, с которым она хлебнула немало горя, пока он, пьяный, не нырнул в один прекрасный день в Темзу, да так и не вынырнул. «Умоляю, останови ее», — сказала она, и я ответила: «Джейн, можешь на меня положиться». И вот теперь это случилось.