— А от тебя этого и не требуется.

— Чего же ты хочешь?

— Чтобы ты стянул у дяди статуэтку и вернул ее Планку. А Планк продаст ее мистеру Траверсу за настоящую цену. Подумать только, ведь дядя Уоткин заплатил этому простаку Планку какую-то жалкую пятерку! Нельзя, чтобы такое мошенничество сошло ему с рук. Надо преподать ему хороший урок.

Я опять терпеливо улыбнулся. Смех да и только. Я сто раз был прав, когда предполагал, что ее затея окажется, как всегда, хоть стой, хоть падай.

— Ну, Стиффи, это же ни в какие ворота не лезет! Мягкий упрек в моем голосе имел целью пробудить в ней стыд и угрызения совести, но не тут-то было. Она сразу перешла в наступление.

— Знаешь, ты бы лучше помалкивал. По-моему, тебя хлебом не корми, только дай что-нибудь стянуть, что, скажешь, не правда? А полицейские каски?

Я поник головой. Что правда, то правда, было дело.

— В том, что ты говоришь, — признался я, — есть доля правды. Да, каюсь, в свое время я мог стянуть каску-другую с полицейских голов…

— Вот видишь.

— Но только в ночь после Гребных гонок, когда сердце переполняли восторг и отвага. Тогда-то мне и пришлось свести знакомство с твоим дядей Уоткином. Но с тех пор много воды утекло, и я стал другим. Так что на твое предложение отвечу тебе решительным «нет».

— Нет?

— Нет, пропади все пропадом, и еще раз нет, — повторил я, чтобы и дураку было ясно. — Почему бы тебе самой не стянуть статуэтку?

— Бессмысленно. Я же не смогу отнести ее Планку. Я под домашним арестом: Бартоломью укусил дворецкого, а его грехи падают на голову хозяйки. Берти, может, ты передумаешь?

— И не мечтай.

— Какой ты зануда!

— Пусть зануда, зато твердо стою на своем, ни просьбы, ни мольбы тебе не помогут.

Она помолчала, потом, притворно вздохнув, проговорила:

— О Господи, а я надеялась, что не придется рассказывать Мадлен про Гасси.

Я снова вздрогнул всем телом. Мне крайне не понравились ее слова. В них заключался зловещий смысл.

— Знаешь, что было сегодня ночью, Берти? Просыпаюсь я примерно час назад, и как ты думаешь, что меня разбудило? Я услышала, как кто-то крадется. Выглядываю из комнаты, вижу, Гасси тихонько спускается по лестнице. Тьма кромешная, но у него был фонарик, и в его свете поблескивали стекла Гассиных очков. Иду за ним. Он в кухню, я подглядываю. Вижу, он за обе щеки уплетает холодный пирог с телятиной и почками. Тут-то мне и пришло в голову, что узнай об этом Мадлен, она ему в два счета даст под зад коленкой, он и опомниться не успеет.

— Не может она ему дать под зад коленкой только за то, что он, оголодав на шпинате и брюссельской капусте, набросился на холодный пирог с телятиной и почками, — сказал я, хотя сам не слишком в это верил.

— А спорим, что даст?

Честно говоря, я и сам был того же мнения. К такой глупой гусыне, как Мадлен Бассет, нельзя подходить с обычными мерками. Она поступит совсем не так, как поступила бы на ее месте любая другая девица. Помню, как сурово она обошлась с Гасси, когда он упился в стельку, хоть и не по своей вине, перед вручением призов в средней классической школе в Маркет Снодсбери.

— Ты же знаешь, Берти, что она вся напичкана идеалами. Если кто-нибудь хоть словечком обмолвится о сегодняшней ночной оргии, не слыхать нам свадебных колоколов. Гасси окажется на свободе, а Мадлен начнет искать, кем бы заполнить образовавшуюся пустоту. Честное слово, Берти, я все-таки думаю, тебе стоит пересмотреть свое решение и пойти на это воровство, ну в самый последний разочек.

— О Господи!

Я задыхался, как загнанный олень, жаждущий прохладных струй. Даже человеку не столь острого ума, как я, было ясно, что злодейка Стиффи поймала меня на крючок и теперь может ставить мне любые условия.

Конечно, это шантаж, но, как известно, шантаж — любимое оружие слабого пола. Сколько раз, бывало, моя тетушка Далия заставляла меня подчиняться ее воле, угрожая в противном случае отлучить от своего стола и тем самым лишить обедов и ужинов, приготовленных великим Анатолем. Покажите мне безупречно утонченную и изысканную особу женского пола, и я вам докажу, что на самом деле она настоящий Наполеон по части мучительства и готова, глазом не моргнув, в бараний рог согнуть несчастного, в услугах которого она нуждается. Нет, тут не обойтись без закона, защищающего нас от дамского произвола.

— Выходит, жребий брошен, — промямлил я.

— Давно бы так, — обрадовалась Стиффи.

— А может, все-таки оставишь эту затею?

— И не надейся. Мне до слез жаль Планка, и я хочу, чтобы справедливость восторжествовала.

— Ладно уж, попытаюсь.

— Ну вот и умница. Задача у тебя легче легкого. Всего-то и нужно что стащить статуэтку из гостиной и тайно передать ее Планку. Представляешь, как он обрадуется, когда увидит у тебя в руках свою вещь. Наверное, воскликнет: «Вы — герой!».

И, засмеявшись серебристым смехом, который резанул мне ухо, будто скрип ножа по стеклу, она удалилась.

Вернувшись к себе комнату, я лег в постель, постарался успокоиться и, поворочавшись, забылся тревожным сном. В ночном кошмаре за мной снова и снова гнались по пересеченной местности какие-то проходимцы, похожие то на сэра Уоткина Бассета, то на Стиффи, то на скотч-терьера Бартоломью. Когда наутро из легкого мерцания возле моей постели соткался Дживс с завтраком на подносе, я, не теряя времени даром, снабдил его полной информацией касательно истории, в которую я угодил.

— Дживс, надеюсь, вам понятно положение вещей, — сказал я в заключение. — Когда откроется, что статуэтка украдена, и поднимется крик «лови! держи!», кого заподозрят в первую очередь? Бертрама Вустера. Мое имя уже опорочено в этом доме, и никому даже в голову не придет искать иного подозреваемого. С другой стороны, если я откажу Стиффи, она сочтет, что ею пренебрегли, а мы знаем, что получается, когда пренебрегаешь женщиной. Она расскажет Мадлен Бассет, что Гасси объедался холодным пирогом с телятиной и почками, и тогда беды и разорение обеспечены. У меня нет выхода.

К моему удивлению, вместо того, чтобы, по обыкновению, поднять бровь ровно на одну восьмую дюйма и сказать: «Весьма тревожные сведения, сэр», Дживс чуть было не улыбнулся. А именно, левый уголок рта у него едва заметно дрогнул, а потом вернулся в позицию номер один.

— Вы не сможете выполнить просьбу мисс Бинг, сэр.

Я отхлебнул кофе и всем своим видом выразил удивление. Ход его мысли был мне непонятен. Может быть, он невнимательно меня слушал?

— Но тогда Стиффи донесет на меня в ФБР.

— Ни в коем случае, сэр, ибо молодая леди вынуждена будет признать, что вы были лишены физической возможности выполнить ее просьбу. Статуэтка уже не находится в общедоступном месте. Ее поместили в комнату за массивной стальной дверью, где хранится коллекция сэра Уоткина.

— Боже правый! Откуда вам это известно?

— Я случайно проходил мимо столовой, сэр, и невольно слышал разговор сэра Уоткина с его сиятельством.

— Называйте его Спод.

— Слушаюсь, сэр. Мистер Спод сообщил сэру Уоткину, что его в высшей степени настораживает заинтересованность, которую вы вчера за обедом проявили к статуэтке из черного янтаря.

— Я же хотел только доставить удовольствие сэру Уоткину, чтобы немного разрядить атмосферу.

— Безусловно, сэр, но ваше заявление, что эту вещицу и дядя Том был бы счастлив заполучить в свою коллекцию, произвело глубокое впечатление на мистера Спода. Припомнив огорчительный эпизод с кувшинчиком для сливок в виде коровы, поставивший под сомнение приятность вашего прошлого визита в «Тотли-Тауэрс», он информировал сэра Уоткина, что пересмотрел свою первоначальную точку зрения на причину, побудившую вас прибыть сюда, а именно — желание отбить невесту у мистера Финк-Ноттла, — и теперь убежден, что вы замышляете похищение статуэтки в интересах мистера Траверса. Сэр Уоткин, который казался весьма обеспокоенным, принял in toto[21] концепцию мистера Спода, тем более после того, как, по его словам, встретил вас сегодня глубокой ночью.