— Напротив, это любимое блюдо Гасси. Сам слышал, как в «Трутнях» даже в те дни, когда там подают карри, Гасси заказывает пирог. Он его обожает.

— Вот как, сэр? Это радует.

— Вот именно. Этот урок учит нас, Дживс, никогда не отчаиваться и не поворачиваться лицом к стене, ибо надежда остается всегда.

— Да, сэр. Не желаете ли чего-нибудь еще?

— Спасибо. Мне больше нечего желать.

— В таком случае позвольте пожелать вам покойной ночи, сэр.

— Покойной ночи, Дживс.

Он ушел, а я с полчаса провел в обществе Эрла Стенли Гарднера, но потом обнаружил, что внимание у меня рассеивается и я с трудом слежу за нитью повествования. Мысли мои все время возвращались к этой судьбоносной поварихе. Удивительно, что фамилия у нее оказалась Стокер. Может, родственница?

Я ясно представлял себе эту спасительную стряпуху. Полненькая, краснолицая, в очках, наверное, способна иногда поворчать, если ей попадешься под руку, когда она печет торт или колдует над соусом, но сердце у нее золотое. Несомненно, изможденный вид Гасси тронул ее нежную душу. «Бедный парень, надо его подкормить». А может, она любит золотых рыбок и прониклась нежностью к Гасси, потому что он напоминает ей о них. А может, она в детстве состояла в скаутах. Во всяком случае, во имя чего бы она ни творила добрые дела, она заслуживает награды от Бертрама, и я поклялся, уезжая, отвалить ей полновесные чаевые. Буду щедрой рукой метать кошельки с золотом.

Вот таким размышлениям я предавался, чувствуя, что с каждой минутой становлюсь все более великодушным, когда ко мне ввалился не кто иной, как Гасси собственной персоной, и я понял, что был совершенно прав, сказав, что он осунулся. На нем лежала отчетливая печать голодной шпинатной диеты.

Я понял, зачем он пришел. Наверное, хотел спросить, что я делаю в «Тотли-Тауэрсе», ибо, естественно, это ведь не могло его не занимать. Однако, как оказалось, Гасси волнует совсем другой предмет. Он с ходу пустился яростно поносить растительный мир, в особенности же досталось брюссельской капусте и брокколи, а не шпинату, как можно было бы ожидать. Время шло, но мне не удавалось вставить ни слова, и когда я, наконец, получил возможность заговорить, голос у меня дрожал от сочувствия.

— Да, Дживс мне все рассказал, — проговорил я, — и сердце у меня обливается кровью.

— Еще бы! Оно у тебя должно так обливаться, чтобы ведра подставлять, если только в тебе есть хоть капля гуманности, — пылко отозвался он. — Слова бессильны передать, как я настрадался, особенно когда гостил в «Бринкли-Корте».

Я кивнул. Мне-то отлично известно, какая это пытка. Уж где-где сидеть на вегетарианской диете, только не в «Бринкли», когда на кухне орудует несравненный повар тетушки Далии. Сколько раз, пользуясь ее родственным гостеприимством, я сожалел перед обедом, что у меня всего один желудок.

— Из вечера в вечер мне приходилось отказываться от шедевров Анатоля, а если я тебе скажу, что два дня подряд подавали Mignonettes de Poulet Petit Due, а на третий Timbales de Ris de Veau Toulousiane,[17] ты поймешь, сколько я выстрадал.

Руководствуясь своей всегдашней политикой — находить по мере сил и дарить везде, где можно, мелкие радости, я поспешил указать Гасси на серебристую подкладку грозовой тучи.

— Твои муки чудовищны, — сказал я. — Но мужайся, Гасси. Помни о холодном пироге с телятиной и почками.

Я попал в самую точку. Страдальческое лицо Гасси немного оживилось.

— Дживс тебе все рассказал, да?

— Да, он говорит, повариха приготовит для тебя пирог, и я сразу понял, что она — жемчужина среди женщин.

— Слабо сказано. Она — ангел во плоти. Я как только ее увидел, сразу оценил ее по достоинству.

— Разве ты ее раньше видел?

— Ну, конечно, видел. Ты что, забыл, о чем мы говорили, когда я сидел в автомобиле, собираясь ехать на Паддингтонский вокзал? Все-таки почему ты решил, что она похожа на китайского мопса, в толк не возьму.

— Кто?

— Эмералд Стокер. По-моему, ни капельки не похожа.

— При чем тут Эмералд Стокер? Он удивился.

— Разве она тебе не сказала?

— Что?

— Что едет в «Тотли-Тауэрс» поварихой?

Я выпучил глаза. На миг мне показалось, что лишения, которые перенес Гасси, пагубно отразились на его подорванном тритономанией рассудке.

— Ты говоришь поварихой!

— Странно, что она тебе ничего не сказала. Видимо, почувствовала, что тебе нельзя доверить секрет. Сразу тебя раскусила: поняла, что ты болтун. Да, она здесь служит.

— Но зачем ей это? — сказал я, по своему обыкновению беря быка за рога.

— Она мне все объяснила, когда мы с ней ехали в поезде. Оказывается, она живет на пособие, которое ежемесячно получает от отца из Нью-Йорка, и обычно этих денег ей вполне хватает. Но в этом месяце ей ужасно не повезло. Поставила на Солнечного Джима в трехчасовом заезде в Кемптон Парке.

Я помнил эту лошадь, о которой он говорил. Сам чуть было сгоряча на нее не поставил, но, слава Богу, вовремя одумался.

— Она пришла шестой из семи, и Эмералд лишилась всех своих денег. Что ей оставалось? Обратиться за помощью к отцу, но тогда ей пришлось бы признаться в своем легкомысленном поступке, или найти оплачиваемую работу, чтобы продержаться, пока не придут на помощь, как она говорит, американские морские пехотинцы.

— Могла бы занять деньги у меня или у своей сестры Полин.

— Осел ты, Берти. Такие девушки, как она, денег в долг не берут. Слишком гордые. Вот она и задумала стать поварихой. Говорит, колебалась всего секунд тридцать, а потом решилась.

Откровенно говоря, я не слишком удивился. Признайся Эмералд Стокер во всем своему предку, подумал я, ей бы небо с овчинку показалось. Папаша Стокер не из тех, кто снисходительно посмеется, узнав, что дочь просадила на скачках все до нижней юбки и корсета. Сомневаюсь, что он хоть раз в жизни снисходительно посмеивался. Лично я даже улыбки у него на лице никогда не видел. Услышав о дочкиных проделках, он бы вышел из себя и низвел бы ее в положение третьеразрядной державы. Мне случалось видеть этого старого сквалыгу во всей красе, и могу засвидетельствовать, что он заводится с пол-оборота. Словом, девица поступила совершенно правильно, сочтя за лучшее промолчать.

Теперь, когда загадка Эмералд Стокер раскрылась, и дело об ее исчезновении я мог вычеркнуть из своего кондуита, у меня гора с плеч свалилась. Признаться, терпеть не могу, когда меня ставят в тупик, и мысль о пропавшей девице занозой сидела в моей черепушке. Однако мне хотелось уточнить кое-какие мелочи.

— Как случилось, что она оказалась именно в «Тотли»?

— Видимо, по моей милости. Тогда на вечеринке я, помнится, упомянул, что сэр Уоткин ищет повара и, кажется, даже дал ей его адрес. Она ему написала и получила место. Эти юные американки такие предприимчивые.

— Работа ей нравится?

— Дживс говорит, чрезвычайно нравится. Она учит дворецкого играть в рамми.[18]

— Думаю, она его обставит.

— Конечно, обставит, когда он немного подучится и они начнут играть на деньги. Между прочим, она мне говорила, что обожает готовить. Интересно, как ее стряпня?

На этот вопрос я мог ответить. Она пару раз приглашала меня к себе пообедать, и все было приготовлено отменно, просто антик-муар с мармеладом.

— Тает во рту.

— Только не у меня, — с горечью проговорил Гасси. — Ну да ладно, — добавил он, и у него во взоре засветилась тихая радость, — уж холодный пирог с телятиной и почками от меня не уйдет.

На этой счастливой ноте мы с ним распрощались.

Время было позднее, я кончил мусолить моего Эрла Стенли Гарднера, захлопнул книгу и задремал, но вскоре очнулся. Весь «Тотли-Тауэрс» давно погрузился в сон, стояла тишина, нарушаемая странным урчанием, исходившим из моего нутра. Прислушавшись хорошенько, я сразу догадался, в чем дело. Меня мучил зверский голод, ведь за обедом я почти ничего не ел.