— Мам, не поддавайся им, — тихо сказала та. — Ну, пожалуйста!

— Ни за что, сестренка. Ты же старшая! — вспомнила Рейчел былую семейную присказку и осеклась: «старшей» они начали величать Элли после рождения Гейджа. Но сейчас… какая ж она старшая?

— Молодец, мам.

— Мне ведь очень нужно поехать, правда?

Элли лишь кивнула.

— Доченька, я тебе верю. Но помоги мне, расскажи подробнее. Это всего лишь сон?

— Нет… Это… все сейчас во мне. Ну, как ты, мамулечка, не понимаешь? Это… вроде… ну…

— Вроде ветра, который все в тебе колышет?

Элли сокрушенно вздохнула.

— Но ты хотя бы можешь назвать, кого, что ты видела?

Элли задумалась.

— Папу, Чера, Гейджа. Больше никого не помню. — И Элли покрутила головой. — Не помню, как они все вместе оказались.

Рейчел крепко обняла дочь.

— Все обойдется, вот увидишь.

Но на душе по-прежнему было тяжело.

— Вы слушаете? — ожила телефонная трубка.

— Да, да, конечно! — Рейчел одной рукой обнимала дочь, другой вцепилась в трубку.

— Похоже, вам удастся долететь до Бангора. Только прибудете поздно ночью.

— Неважно, — бросила Рейчел.

— Пожалуйста, возьмите ручку и запишите. Маршрут у вас сложный.

— Да, слушаю. — Рейчел выудила из комодного ящика огрызок карандаша и схватила какой-то конверт — на обратной стороне можно писать.

Она долго и внимательно слушала, тщательно записывала. Когда диспетчер закончила говорить, Рейчел улыбнулась, свернула большой и указательный пальцы колечком, дескать, вроде бы все в порядке, Элли. ВРОДЕ БЫ. Пересадки, предстоящие ей, были, что называется, впритирку. А в Бостоне, чтобы пересесть с самолета на самолет, ей отводилось несколько минут.

— Пожалуйста, закажите мне все эти билеты. И большое вам спасибо.

Ким записала номер кредитной карточки Рейчел. Наконец разговор окончился. Рейчел, хоть и наволновалась, но зато на сердце полегчало. Она взглянула на отца.

— Па, отвезешь меня в аэропорт?

— Видимо, мне следует сказать «нет», — изрек Гольдман. — Должен кто-то положить конец этому безумию.

— Не говори так! — вдруг выкрикнула Элли. — Никакое не безумие! Не безумие!

Гольдман заморгал и отступил на шаг — столь неожиданным и неистовым оказался выпад внучки.

— Отвези, Ирвин, — тихо сказала Дора. — Мне тоже что-то не по себе. Вот узнаю, что у Луиса все в порядке — успокоюсь.

Гольдман уставился на жену, потом перевел взгляд на Рейчел.

— Ну, если хочешь, отвезу… Если хочешь, даже с тобой полететь могу.

Рейчел покачала головой.

— Спасибо, па. Но мне и так достались последние билеты, словно Господь их для меня приберегал.

Ирвин Гольдман тяжело вздохнул. В эту минуту он казался глубоким стариком. И Рейчел вдруг подумала, что он похож на Джада Крандала.

— У тебя еще есть время вещи сложить, — сказал он. — До аэропорта я тебя за сорок минут довезу, если «с ветерком» ехать, как я после свадьбы Дору катал. Дора, дай-ка ей свою дорожную сумку.

— Мамуля! — позвала Элли. Рейчел обернулась. Лицо дочери покрылось испариной.

— Что, милая?

— Береги себя, мамуля!

49

Деревья темными силуэтами проносились мимо окон машины. Мглистое небо подсвечивалось огнями аэропорта — он совсем рядом. Луис поставил «хонду» на Масонской улице, она шла вдоль кладбища с южной стороны. Ветер неистовствовал, норовя распахнуть дверцу машины, которую Луис старался закрыть. Пришлось приложить немало сил. Потом, когда Луис доставал с заднего сиденья брезент, заворачивал инструменты, ветер принялся срывать с него пиджак. Выбравшись на обочину, Луис со свертком в руках — как со спеленутым дитя — оказался в полной темноте: он стоял как раз меж двумя уличными фонарями и свет не доставал до него. Осмотрелся — нет ли на дороге машин? — и пересек улицу, там начиналась железная кованая ограда кладбища. Луису не хотелось, чтобы его кто-то приметил, пусть даже случайный прохожий, который сразу забудет о нем. Рядом качал огромной кроной и постанывал старый вяз — Луису вспомнились суды Линча и повешенные негры. Что и говорить, он струхнул. Нет, это не безумная работа. Это работа для безумца.

Машин не было. На Масонской выстроились уличные фонари, светлые пятачки убегали по тротуару вдаль. На этом тротуаре играли после уроков ребятишки: мальчишки гоняли на велосипедах, девчонки прыгали через скакалку, играли в «классы» и не замечали кладбища, вспоминали о нем разве что на Ведьмин день: тогда все, связанное с потусторонними силами, приобретало жутковатую привлекательность. Детишки могли, например, повесить бумажный скелет на ажурных воротах, припомнить стародавние шутки вроде: ЭТО САМОЕ ЛЮБИМОЕ ГОРОЖАНАМИ МЕСТО, КАЖДЫЙ НЕПРЕМЕННО ТАМ ПОБЫВАЕТ, или: ПОЧЕМУ НА КЛАДБИЩЕ НЕЛЬЗЯ ВЕСЕЛИТЬСЯ? ПОТОМУ ЧТО ЕГО ПОСТОЯЛЬЦЫ — ЛЮДИ ГЛУБОКО ПОКОЙНЫЕ.

— Гейдж! — вырвалось у Луиса. Сын лежит за этой узорчатой оградой, спеленутый сырой землей. И это уже не шутка. Это — несправедливость! Я ВЫЗВОЛЮ ТЕБЯ, ГЕЙДЖ! — мысленно обратился он к сыну. ЛИБО ВЫЗВОЛЮ, ЛИБО САМ КОНЦЫ ОТДАМ.

Луис перешел дорогу с тяжелым грузом в руках, огляделся, перебросил брезентовый сверток через ограду. Лопата, кирка и совок тихонько звякнули, упав на землю. Отряхнувшись, Луис приметил место и отошел. Даже если и забудет — не беда: просто пойдет по кладбищу вдоль забора, пока не увидит свою «хонду». Значит, где-то рядом и сверток.

Вот только не заперты ли сейчас ворота? Он дошел до угла, ветер подгонял, хватал за ноги. На освещенных пятачках дороги плясали тени.

Луис свернул на улицу Красивую и продолжал идти вдоль ограды. Вдруг свет мощных фар залил улицу, и Луис машинально укрылся за вязом. Слава Богу, это не полицейский патруль, просто случайная машина, очевидно, к шоссе держит путь. Подождав, пока она проедет, Луис зашагал дальше.

КОНЕЧНО, ВОРОТА НЕ ЗАПЕРТЫ. НИ КАПЛИ НЕ СОМНЕВАЮСЬ.

На воротах с готической изящной аркой играли тени, отчего они казались еще ажурнее. Луис толкнул — заперто!

ИДИОТ. КТО Ж ОСТАВИТ КЛАДБИЩЕ — ГОРОДСКУЮ СОБСТВЕННОСТЬ — ОТКРЫТЫМ НА НОЧЬ? В КАЖДОМ АМЕРИКАНСКОМ ГОРОДЕ ИХ ЗАКРЫВАЮТ ПОСЛЕ ОДИННАДЦАТИ ВЕЧЕРА. ИЩИ ДУРАКОВ! ИТАК, ЧТО БУДЕШЬ ДЕЛАТЬ?

Придется лезть через ограду и надеяться, что никто из близживущих обывателей не оторвется от развлекательной телепрограммы и не взглянет в окно: взрослый, неуклюжий человек перелезает через кладбищенскую ограду, как последний сорванец-мальчишка.

АЛЛО? ЭТО ПОЛИЦИЯ? СЕЙЧАС ВИДЕЛА ВЗРОСЛОГО НЕУКЛЮЖЕГО ЧЕЛОВЕКА, ПЕРЕЛЕЗАВШЕГО ЧЕРЕЗ ОГРАДУ НА КЛАДБИЩЕ. ДА, ДА, ВИДНО, НЕ ТЕРПИТСЯ ПОСКОРЕЕ ТУДА ПОПАСТЬ. СМЕЮСЬ? ДА ВЫ ЧТО? ДЕЛО СЕРЬЕЗНОЕ… КОПАЙТЕ ГЛУБЖЕ… ЧТО ВЫ? НИКОМУ НИ СЛОВА. Я — МОГИЛА!

Луис дошел до очередного угла, снова повернул. Железные копья ограды выстроились почетным караулом. Ветер студил разгоряченное лицо, пожирая капельки пота на лбу и висках. Тень его то чеканилась на свету, то растворялась во мраке. Время от времени Луис поглядывал на ограду. Вот остановился, прикинул.

И ТЫ, СТАРИНА, ВПРЯМЬ НАДЕЕШЬСЯ ЕЕ ОДОЛЕТЬ? НЕ СПЕШИ!

Луис Крид ростом вроде бы удался. Но ограда раза в полтора выше, да всякий орнамент увенчан острым копьецом. Для красоты, ясное дело. Но стоит, перелезая, оступиться, и девяносто килограммов собственного веса припечатают, насадят прямо мошонкой на остроконечные копья ограды. Так и будешь висеть, точно поросенок на вертеле, да орать благим матом, пока не прибудет полиция, снимет с ограды и отвезет в больницу.

Рубашка прилипла к мокрой от пота спине, кругом тихо. Лишь далеко, на шоссе нет-нет да прошуршит запоздалая машина.

Как же проникнуть на кладбище?

Безвыходных положений не бывает!

ПОСМОТРИ-КА ПРАВДЕ В ГЛАЗА, ЛУИС. МОЖЕТ, ТЫ И ЧОКНУТЫЙ, НО ПО ВИДУ НЕ СКАЖЕШЬ. НУ, ХОРОШО, ЗАБЕРЕШЬСЯ ТЫ НА ОГРАДУ. НО И ГИМНАСТ С ТРУДОМ НА ДРУГУЮ СТОРОНУ ПЕРЕМАХНЕТ. ДОПУСТИМ, ВСЕ-ТАКИ ОДОЛЕЕШЬ ТЫ ОГРАДУ, А ДАЛЬШЕ? КАК ГЕЙДЖА С КЛАДБИЩА ВЫНЕСЕШЬ?

Луис все шагал и шагал вдоль ограды, не замечая, что совершает уже не первый круг. Но так и не придумал, что делать.