Невольно подражая старику, Луис тоже склонил голову набок, прислушался: сейчас вроде далеко, а сейчас совсем рядом, точно угрожая. По оцарапанным щекам заструился пот. Он снова переложил тяжелый пакет из руки в руку. Ладонь тоже вспотела, и пакет так и норовил выскользнуть. Вот треск сучьев совсем рядом, вот-вот ОНО покажется из леса, поднимется на задние лапы, застит небо огромным косматым туловом.
Да уж, конечно, не медведь.
А что именно? Мысли в голове путались.
Но вот шум и треск стали удаляться и мало-помалу смолкли.
Луис опять едва не спросил: ЧТО ЭТО? Даже открыл было рот. Но тут из тьмы раздался безобразный, истерический хохот, с надрывом, с захлебом, пронзительный и жуткий. У Луиса похолодел, превратился мигом в ледышку каждый мускул, каждый сустав налился невыразимой тяжестью. Попробуй он сейчас побежать, рухнет снопом в песчаную жижу.
А дикий хохот раскатывался все дальше, словно лавина камней неслась с гор. То поднимался до визга, то опускался до гортанного хрипа, то переходил во всхлип. И вот затих.
Где-то над головой слышалось журчанье, словно с неба на землю сбегал ручеек, неумолчно и заунывно гудел ветер. Больше — ни звука над Божкиной Топью.
Луиса забила дрожь, низ живота заныл, плоть его сжалась в тугой комок. Именно — сжалась. Казалось, все тело сжимается, хочет спрятаться, исчезнуть. Во рту пересохло, слюна будто иссякла. И при всем при этом сумасшедшее, радостное волнение не покидало его.
— Господи, что это? — хрипло прошептал он.
Джад обернулся. Луиса поразило, как враз постарело его лицо, сейчас можно и все сто двадцать лет дать. Огонек в глазах потух. Взгляд напрягся, в нем проявился ужас. Но голос оставался твердым, уверенным:
— Гагара стонет. Пошли. Самая малость осталась.
И они двинулись дальше. Зыбучие пески кончились, Луису показалось, что вышли на поляну, хотя воздух долее не светился, и видно лишь на метр окрест — одну старикову спину. Под ногами шуршала заиндевелая трава, как битое стекло. Вот, очевидно, снова вошли в лес: запах смолы, под ногами — хвоя.
Долго ли они идут и сколько километров прошли? Луис не мог сообразить. Вскоре Джад остановился, обернулся.
— Осторожно, ступеньки. В камне выбиты. Не помню сколько: то ли сорок две, то ли сорок четыре. — И начал подниматься, Луис — следом. Ступеньки оказались широкими. Иногда под ноги попадались камушки-голыши и осколки каменьев побольше. С каждым шагом Луису казалось, что он все дальше отрывается от земли. Двенадцать… тринадцать… четырнадцать. Ветер кусал больнее, студил лицо. Неужели мы поднялись выше деревьев? Задрав голову, он увидел россыпь звезд — холодные огоньки во тьме. И сам он показался себе ничтожно малым, бессмысленным атомом. Такого еще с ним не бывало. А ЕСТЬ ЛИ ТАМ РАЗУМ? — задался он извечным вопросом. Но вместо любопытства вдруг исполнился ужаса, будто спросил о чем-то мерзком, например: «Каково съесть пригоршню живых жуков?»
…Двадцать шесть… двадцать семь… двадцать восемь…
КТО СДЕЛАЛ ЭТИ СТУПЕНИ? ИНДЕЙЦЫ? ПЛЕМЯ МИКМАКОВ? УМЕЛИ ОНИ РЕЗАТЬ КАМЕНЬ? СПРОШУ У ДЖАДА. «Резать камень», «резать ухо». Что ж это все-таки за дикий хохот, резавший ухо, рвавший душу?
Луис оступился, невольно схватился за стену. Камень старый, выщербленный, выветренный. КАК СТАРАЯ, МОРЩИНИСТАЯ КОЖА.
— Не устали, Луис? — негромко окликнул Джад.
— Ничуть! — слукавил тот. Дышал он натужно, рука с тяжелым пакетом уже затекла.
…Сорок два… сорок три… сорок четыре…
— Сорок пять. Обсчитался на одну, — сказал Джад. — Лет двенадцать сюда не заглядывал. Да и вряд ли когда еще наведаюсь. Залезайте. Вот так. — Он взял Луиса за руку и помог взобраться на последнюю ступеньку.
Луис посмотрел вокруг. Света звезд доставало, чтобы разглядеть большой узкий и плоский камень, языком торчавший из земли, верхушки елей, почетным караулом застывших вокруг каменной лестницы. Она вела на ровную площадку, сотворенную природой (такие уместнее встретить в Аризоне или Нью-Мексико). Деревья на этой плоской, как блюдце, горе (холме? пирамиде?) не росли, и снег, естественно, растаял. Повернувшись к Джаду, Луис приметил пожухлую траву, прибитую к земле холодным, злым ветром. Нет, это не одиночная столовая гора, а холм, каких окрест несколько. Однако верхушка неправдоподобно ровная, обычно холмы в Новой Англии — этакие понурые горбуны.
А УМЕЛИ ИНДЕЙЦЫ РЕЗАТЬ КАМЕНЬ? — снова ворохнулась в голове полузабытая мысль.
Джад повел его к кучке старых елей метрах в тридцати. Ветер валил с ног, но воздух был приятен и свеж. Под елями (таких огромных и старых он в жизни не видел) чернели какие-то холмики. Пустынно и одиноко на этой вершине. Но пустота живая, напоенная какой-то силой.
Чернели под елями пирамидки, сложенные из камней.
— Индейцы срыли макушку горы и выровняли, а как — теперь уж и не помнит никто. Вроде этих майя с их пирамидами. Тоже свое прошлое позабыли.
— А зачем? Зачем им эта площадка?
— Здесь они своих хоронили. Я вас нарочно привел, чтоб дочкиного кота закопать. Индейцы ведь живность домашнюю прямо рядом с хозяевами погребали.
Луис невольно вспомнил: в Древнем Египте любимых кошек и собак фараонов по смерти хозяев убивали, дабы те могли сопровождать своих обожателей и в загробном царстве. Как-то у фараона умерла дочь, и по этому случаю извели десять тысяч домашних животных, одних павлинов две тысячи и шестьсот свиней, умащенных розовым маслом, столь любимым юной властительницей.
ЕГИПТЯНЕ ТОЖЕ СТРОИЛИ ПИРАМИДЫ, КАК И МАЙЯ. НО ИНДЕЙЦАМ-ТО ЗАЧЕМ? НИКТО НЕ ЗНАЕТ. ЕГИПТЯНЕ ВОЗДВИГАЛИ ГРАНДИОЗНЫЕ ПАМЯТНИКИ СМЕРТИ. «ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ РАМЗЕС II. ОН БЫЛ ПАСЛУШНЫЙ».
Луис хмыкнул, даже хохотнул — непроизвольно и неуместно.
Джад взглянул на него без малейшего удивления.
— Принимайтесь за дело. А я пока покурю. Помогать нельзя, вы должны все сами. Всяк своего должен хоронить. Так повелось.
— Джад, к чему все это? Зачем вы меня сюда привели?
— Вы спасли Норме жизнь, — ответил старик, и хотя слова прозвучали искренне и Луис, без сомнения, поверил, вдруг у него мелькнула недобрая мысль: старик лукавит, может, даже без умысла, а по наущению, не забыть злобный огонек, мелькнувший в его глазах.
Но сейчас все это маловажно. Куда больше, чем мысли, докучает ветер, он накатывал волнами, трепал волосы.
Джад уселся на землю, прислонившись к дереву, сложил ладони лодочкой, чиркнул спичкой, закурил.
— Может, сперва отдохнете?
— Нет, нет, я не устал. — У Луиса нашлись бы и еще вопросы к старику, но так ли они важны? С одной стороны — да, с другой — нет, впрочем, хватит пока вопросов. Одно, пожалуй, выяснить необходимо.
— А удастся ли мне здесь ямку вырыть? Голый камень кругом. — И Луис показал на край площадки, рядом со ступенями.
— Верно, верно, — неспешно кивнул Джад. — Землицы здесь — с гулькин нос. Но раз трава растет, значит, и могилку удастся вырыть. И потом, здесь испокон веков хоронят. Попотеть, правда, придется.
Прав старик — попотеть пришлось. Очень скоро Луис убедился, что без кирки не обойтись. Так и работал: то киркой, разрыхляя твердый грунт, то лопатой. Руки быстро устали. Стало жарко. Ему очень хотелось как можно лучше справиться с делом. Начал тихонько напевать, как иной раз, накладывая швы пациенту. Нередко кирка попадала на камень, высекая искры, и по деревянной рукояти словно прокатывалась дрожь. На ладонях быстро появились мозоли. Внимания на них Луис не обращал, хотя, как всякий врач, очень ревностно относился к рукам. А вокруг все тянул и тянул заунывную песню ветер, все вилял и вилял меж деревьев.
Вдруг — резким диссонансом — позади камень стукнул о камень. Луис обернулся и увидел Джада — тот вытаскивал крупные камни и сваливал в кучу.
— Пирамидку поставите, — пояснил он, поймав взгляд Луиса.
— Ну-ну, — хмыкнул тот и вернулся к работе.
Он вырыл могилу с полметра в глубину и в ширину и с метр в длину — просторную, как «кадиллак». Дальше кирка то и дело высекала искры, натыкаясь на камень.