Только на одно мгновение она представила себе, что бы произошло, если бы она изменила свое решение и оставила ребенка, хотя прекрасно понимала, что не может позволить себе это сделать. Конечно, приятные знакомые Руди будут разочарованы, но они переживут это. Через некоторое время они найдут другого ребенка, которого смогут усыновить и который будет нуждаться в хорошей семейной обстановке еще больше. Она бы взяла своего ребенка домой. Она бы купила ему дубовую, похожую на самодельную, кроватку, которую она видела в магазине Армии Спасения на Восьмой авеню и поставила бы ее рядом со своей кроватью. И каждый раз, когда он начинал бы плакать, она брала бы его на руки. А когда бы он повзрослел, она бы показала ему ночные звезды, как когда-то это сделала Энни, и тогда бы он мог каждую ночь загадывать на них желания.

Приятное теплое чувство нахлынуло на нее, как будто ее тело стало легче и поплыло по воде, как лист дереза.

«Я могла бы найти работу, возможно, даже у тети Долли – найти что-то, что позволило бы мне оплачивать счета, а в остальное время рисовать иллюстрации, а потом, когда он пойдет в школу, кончить колледж… А затем, когда я накоплю достаточно денег, я могла бы найти для нас где-нибудь квартиру со студией… или, может быть, Энни переехала бы и оставила нам эту. Тогда я все еще была бы рядом с Джо.

«Но даже если бы Энни переехала, – думала Лорел, – как смогла бы я платить за квартиру?»

Почему за эти четыре года, что она училась в колледже она не сделала ничего реального? Ну да, она умела рисовать, она умела хорошо готовить и шить, но это умели делать десятки тысяч людей. Вдруг Лорел позавидовала своей подруге Хилари Амброзини. Лорел вспомнила, как считала большой глупостью тратить летние каникулы на то, чтобы работать машинисткой в юридической фирме. Но сейчас Хилари, если бы ей понадобилось, могла бы получить хорошо оплачиваемую работу.

Она помнила, как много лет назад заговорила о том, не стоит ли ей найти какую-нибудь работу, чтобы подзаработать немного денег, которых им всегда отчаянно не хватало. И как Энни посмотрела на нее своим пристальным взглядом, при этом кожа на висках у нее натянулась и глаза стали огромными, а скулы более резко очерченными. Она пристально посмотрела на Лорел и сказала:

– Если у тебя есть свободное время, почему бы тебе не вступить в один из школьных клубов? Я слышала, что члены клуба любителей истории ездят в разные музеи… ведь это было бы для тебя очень полезно? Разве я не права?

И она действительно стала членом этого клуба. И много таскалась по музеям.

И, конечно, эта работа прошлым летом у Блюстейна и Уоруика. Но каким творчеством она занималась эти два с половиной месяца?! Она только ходила в лабораторию и приносила всем кофе.

Иллюстрации к книге которые она делала, были единственным, что ей нравилось делать и что она умела хорошо делать. Да и две тысячи долларов, которые заплатили ей, казались огромной, фантастической, нереальной суммой. Но она не могла рассчитывать, что такое неожиданное счастье будет сваливаться на нее часто. Если, конечно, сна не начнет крутиться по-настоящему, не теряя ни дня, ни минуты, как это делает Энни.

Лорел выдернула резиновую пробку из стока ванной, наблюдая за тем, как мыльная вода уходит, затем поднялась, вылезла из ванной и встала на мягкий розовый коврик. Протянув руку, чтобы взять полотенце она опять почувствовала напряжение в пояснице. Она стояла неподвижно, ухватившись за вешалку для полотенец, до тех пор, пока ощущение не исчезло. Но на этот раз это длилось дольше, чем раньше, или это ей показалось?

Она знала, что ей надо заметить время, и посмотрела, не стали ли приступы более регулярными. Доктор Эпштейн говорил, что во время первых родов схватки продолжаются в течение очень долгого времени. Поэтому даже если это началось, то пока у нее нет необходимости спешить.

Сейчас, чтобы расслабиться, она должна выпить чашку чая. Затем сесть и закончить последний рисунок для книги «Восток Солнца и Запад Луны». Остальные рисунки она уже отдала, а этот не удовлетворял ни ее, ни Лиз Кэнневилл, и она обещала его переделать.

Лорел вытерлась полотенцем, надела старый махровый халат, который еще несколько месяцев назад был ей так велик, что собирался складками, как кожа слона, а в последнее Бремя едва сходился. Сейчас ее огромный живот казался ей вполне нормальным. Неестественно огромной казалась ей ее грудь. Из маленькой, похожей на зарумянившиеся яблочки, она выросла и стала огромной, как дыни. «Да, жизнь несправедлива, – подумала она, печально улыбнувшись. – Такой бюст, а показать его некому».

Держа в руке чашку с горячим чаем из ромашки, она примостилась на большом, обитом красным вельветом пуфике около окна. Лучи солнца, проникающие сквозь большие закрытые решеткой окна, создавали теневой узор на хлопчатобумажном ковре. Она любила эту комнату, ее тепло, яркое освещение вьющиеся растения, мягкие подушки и старую мебель. С тех пор как Энни занялась изготовлением шоколада, Лорел, к ее счастью, очень часто бывала дома одна. Никто ей не мешал и не ругал, ей не надо было мыть посуду, и она могла рисовать столько, сколько хотела.

Она наклонилась и взяла с нижней полки старого дубового застекленного книжного шкафа альбом с эскизами. Она пролистала страницы со старыми зарисовками медведей. Несколько недель назад она поехала в Бронкский зоопарк, в метро было много народу, пришлось почти всю дорогу стоять. В зоопарке она села на скамейку напротив острова с белыми медведями и зарисовывала огромных животных в разных положениях. И пока она рисовала, у нее от холода заледенели пальцы.

На рисунке, над которым она сейчас работала, был изображен стоящий на задних лапах, разъяренный медведь, он встал на дыбы, так как только что узнал, что его невеста, сама того не желая, предала его… Рисунок был хорошим… даже она сама должна была признаться себе в этом. Она правильно изобразила разгневанного медведя. Но ей совершенно не нравилась съежившаяся от страха фигура невесты. Разве не должна она была вскочить и просить его о прощении, говорить ему, как любит его? Даже выражение ее лица было передано неверно, оно было льстивое, униженное, вялое. Она была здесь всего лишь ничтожеством.

Вдруг Лорел поняла, как надо изобразить невесту. Она схватила ластик и быстро стерла руку, ногу и половину лица. И начала рисовать. Карандаш двигался очень быстро в ее руках. В памяти у нее всплывали фигуры испуганных, но полных решимости женщин… полных решимости вернуть назад своего принца.

Она потеряла счет времени и только едва ощущала схватки, которые то наступали, то исчезали, как накатывающие волны океана.

Она дотронулась до стоящей на полу рядом с ней чашки чая и обнаружила, что он совсем остыл.

Решетка солнечных бликов сдвинулась к краю ковра, а затем совсем исчезла в темной части комнаты.

Думая о невесте, Лорел вдруг реально представила себе ее фигуру… фигуру девушки, достойной своего принца. Разве мог читатель иначе поверить, что она многие годы бродила по свету в поисках своего принца? Лорел вдруг поняла, что ей нужно. Ужас в глазах, упрямо наклоненный подбородок. Она уже думает, как ей вернуть человека, которого она любит. И когда это произойдет…

Лорел почувствовала сильные схватки, гораздо более сильные, чем раньше. Было так больно, что она уронила карандаш. Вздрогнув от боли, она поняла, что не просто уронила карандаш, каким-то странным движением она швырнула его в стенку перед собой, и он заточенным концом ударился об нее и оставил черный след на обоях. Схватившись за живот, она подалась вперед. О Боже, как больно. Сейчас ей было по-настоящему больно.

Ей следует позвонить доктору Эпштейну. Ждать больше нельзя.

Она подождала, пока пройдут схватки. Казалось, этим мучениям не будет конца. Когда она попыталась встать, то ноги не слушались ее, они были мягкими, как теплое масло.

Как давно она сидит здесь? Вдруг она осознала, что сидит настолько долго, что ноги у нее онемели. Она увидела, что лучи солнца уже не светят так ярко, как в полдень, и поняла, что наступил день. Она была в панике, что-то явно происходило.