Нам хотелось выведать у нее еще что-нибудь, но Вера приняла такой решительный вид, что стало ясно: с тем же успехом мы бы могли расспрашивать каменную стену.

Так, без происшествий, прошли первые два дня. Я уже начинала испытывать нетерпение, но Каролина оставалась спокойной. Ведь положение ее было совсем другое. Мысли Каролины были заняты ролью, для нее было бы куда труднее предстать в новом качестве сразу перед всеми. Теперь же она могла пробовать свои силы то на том, то на другом обитателе замка, спокойно шлифовать свой образ, чтобы, когда придет время встретиться с Арильдом и Розильдой, быть совершенно в себе уверенной.

Меня удивляло, откуда у нее взялись мужские костюмы, к примеру белый, выделявшийся своей элегантностью. Сначала Каролина не отвечала, как всегда сохраняя таинственность, но потом все же призналась, что одежду она одолжила. У кого – она, конечно же, не сказала, но он якобы жил в нашем городе. Я знала, что у нее есть там знакомые, которых никто из нас, впрочем, ни разу не видел.

Допытываться дальше не имело смысла. У нас и без того хватало тем для размышлений, и больше я ее ни о чем не спрашивала.

Несколько раз мы замечали, что за нами следят. И за мной, и за Каролиной. Однажды мне послышались сзади чьи-то шаги. Я резко обернулась и увидела, как за портьерой поспешно скрылся край светлой юбки. Некоторое время я глядела на медленное покачивание портьер и думала о том, что это не может быть кто-то из слуг. Вся прислуга ходила в темном.

В другой раз, когда мы с Каролиной гуляли по розарию, нам обеим показалось, что в окне замка мелькнуло чье-то лицо. Оно было бледным, и его обрамляли пышные рыжие волосы. Но когда мы задрали головы, окно уже опустело. Только занавеска чуть шевелилась.

Впрочем, на этот раз мы бы не поручились, что лицо в окне нам не привиделось: ведь нервы у нас обеих были возбуждены.

На другой вечер после приезда Торсоны пригласили нас в гости. Их дом располагался в идиллическом месте – у подножья горы, на берегу речки. Его окружал сад, который, в отличие от замкового розария, пестрел разноцветными цветами – как будто возмещая нам недостаток цвета.

Пока Вера готовила ужин, Аксель повел нас кататься на лодке. Вечер был красив и безветрен.

Каролина гребла, я сидела на корме, Аксель – на носу.

– Разве кувшинки бывают белыми? – спросила я. Аксель ответил, что сами по себе белые кувшинки – вещь неудивительная, но тут они росли не всегда. Их посадила Лидия Стеншерна.

– А вот эта Лидия, не была ли она немного со странностями? – спросила Каролина.

Аксель ей не ответил. Я поняла, что вопрос показался ему бестактным. Вместо ответа он указал трубкой на необычный куст, который рос на границе пляжа. Затем Аксель рассказал нам, что замок построен таким образом, чтобы его отовсюду было видно. Я и сама обратила на это внимание, а также на то, что меня эта его особенность угнетала. Места кругом были удивительно красивые. Но вместе с тем я не могла отделаться от чувства, что все здесь обусловлено существованием замка. Словно не будь его здесь, так вообще ничего бы не было!

Вся природа как будто находилась в подчинении у чудовищного архитектурного сооружения, которое возвышалось на скале, отбрасывая темные тени на все живое.

Меня это возмущало.

Ведь природа создана не человеком. С какой стати она должна подчиняться ему? Ведь природа первична.

Между тем я заметила, что Аксель – человек, безусловно, умный – благоговел перед замком: время от времени он оборачивался и, пробегая взглядом вверх по склону, почтительно останавливал его на Замке Роз. Словно находясь в его власти.

Когда мы вернулись с прогулки, Вера уже накрыла скромный ужин в беседке, увитой зеленью. Мы сели за белый стол с белой скатертью. Посередине помещалась керосиновая лампа. Вечер был ясный, и на небе еще догорали последние лучи солнца, но в беседке уже стемнело. Мы зажгли лампу.

В замке тоже кое-где горел свет. По дороге назад Каролина спросила Акселя, чьи это окна, но он, казалось, ее не услышал. А повторять вопрос Каролина не стала.

Так прошел наш второй день в поместье.

На третий, во время обеда к нам присоединилась старая гувернантка Арильда и Розильды. Она также жила в замке и к обеду вышла в сопровождении Веры.

– Амалия Стрём ходила за детьми, пока те были маленькими, – торжественно сказала Вера.

Ни на кого не глядя, Амалия прошла к накрытому столу, встала позади своего стула и, крепко сжав руки и прикрыв глаза, погрузилась в молитву.

Вера также сложила руки для молитвы, но взгляд ее беспрестанно переходил с меня на Каролину и обратно. Мы с Каролиной последовали их примеру. Совершалась молитва. Амалия интенсивно шевелила губами. Вера старалась подражать ей и тщательно выполняла мимическую гимнастику. Мы с Каролиной ограничились благоговейными минами. Однако заметив, что Каролина едва удерживается от смеха, я старалась больше не смотреть в ее сторону.

Позади нас стояли слуги с яствами, от которых шел пар. Ожидание затянулось. В тишине слышалось только шлепанье губ, которое очень нас веселило. Вера испуганно глядела то на слуг, то на нас с Каролиной, то на Амалию Стрём. Наконец, в ее поле зрения очутились две мухи, облюбовавшие незакрытый сыр. Вера бросила одной из горничных повелительный взгляд, но пока молитва не кончилась, та не могла ничего предпринять.

Как только Амалия открыла глаза, девушка бросилась к столу и отогнала мух.

– Забери этот сыр и принеси другой! И колпак не забудь! Чтобы больше такого не было! – прошипела Вера.

Амалия не обращала на них никакого внимания: сначала она рассматривала меня, затем перевела взгляд на Каролину. При этом я заметила, что ее взгляд стал острее.

– Я наблюдала за вами, Карл Якобсон! – проговорила она мягко, но не без издевки.

Я сразу струсила, но Каролина оставалась спокойной.

– Вот как? – сказала она с легким удивлением в голосе.

– Вы помешали молитве!

– Помешал? – переспросила Каролина и покорно склонила голову.

– Да. Хотя вы, конечно, полагаете, что если я закрыла глаза, то ничего вокруг уже не вижу.

Каролина стояла, потупив взор, и ничего не отвечала.

– Вы позволили себе возмутительное веселье.

– Выходит, я плохо владею собой, – смиренно сказала Каролина, но тут же добавила с непритворным удивлением: – А я-то думал, что так преуспел в этом!

Она обвела взглядом присутствующих, словно ища подтверждения своим словам.

Мне показалось, что в суровых глазах Амалии промелькнула улыбка, но ответ ее прозвучал уничтожающе строго:

– Карл Якобсон! Ваша вина не в том, что вы не совладали с собой. А в том, что вам вообще пришлось это делать. И это во время молитвы!

– Я понимаю ваше возмущение, – сказала Каролина с почтением. Она не покраснела. Не растерялась. Я восхищалась ею. – Прошу меня простить. Больше такое не повторится.

– С именем Христовым садимся за стол! – сказала она, занимая почетное место.

– Господи, благослови пищу, которую мы вкушаем, – пролепетала Вера, быстро опускаясь на стул. Одновременно она подала нам знак садиться, а прислуге – подавать еду.

Обед прошел в тягостном молчании.

Присутствие Амалии сделано ритуал еще строже.

Амалия ела медленно и очень мало. Она бросала внимательные взгляды то на Каролину, то на меня – причем мне казалось, что на меня чаще, и от этого во рту у меня пересохло. Амалия подолгу неподвижными глазами следила за каждым моим движением. Ни один мускул не дрогнул на ее лице, я ни разу не заметила, чтобы она моргнула, и даже не могла вообразить, о чем она сейчас думает. Время от времени Амалия распрямляла спину – от этого ее шея, и без того длинная, поднималась над плечами еще выше и делала Амалию похожей на старую птицу. Шея казалась еще длиннее и тощее, и можно было подумать, что Амалия на голову выше остальных сидевших за столом. Однако во время молитвы она скорее производила впечатление хрупкости: Амалия вовсе не была рослой. К тому же старушка была худа как щепка, и вряд ли можно было представить себе нечто более далекое от классического образа чуть полноватой няни. Я никак не могла оторвать от нее глаз. Образ Амалии был лишен человечности и излучал энергию, которая, казалось, происходит из другого мира. В ней была некая скрытая, внутренняя сила.