Если действовать серьезно, и он будет пробовать говорить с вами как с разумным существом. Например, предсказывать по началу ваших действий, намерению или внешнему сигналу, что вы сделаете дальше. Давать команды и убеждаться, что вы их понимаете и выполняете. Короче говоря, попугай сначала так же не уверен в том, что вы умное и способное к контактам на основе звуковых символов существо, как не уверены и вы в том же относительно него. А почему он должен верить? Он видит, что его видовой системы сигналов вы не понимаете и усвоить не можете. Попав в человеческую среду, попугай год-полтора пытается навязать человеку свою систему сигналов. Обнаружив нашу полную бестолковость, он начинает пробовать наши сигналы. И достигает успехов — вы начали реагировать! Почему же он должен признать ваш разум выше своего?

Очень интересно попугаи поступают с собаками (которые их очень интересуют и с которыми они могут дружить и играть). Собачьи сигналы они осваивают быстро, еще до того, как овладевают человеческими словами. И используют их для контакта с собакой (вполне успешно). Освоив человеческие слова и видя, что собака реагирует, услышав их из уст человека, попугаи тут же заучивают кличку собаки и команды и пробуют их в деле. Некоторые собаки от этого чуть с ума не сходят. Если у собаки с попугаем отношения плохие, он дразнит ее командами, мяуканьем кошки, лает и т.п. А если они дружат, то можно наблюдать, как попугай пытается говорить с собакой, используя весь арсенал человеческих слов.

Итак, кое-какие свидетельства о том, «как творил создатель» языки и у других видов, собрать можно. Из этой мозаики даже можно сложить несколько возможных вариантов, в которых обязательно будут представлены врожденная логическая матрица для врожденных же символов, мощная имитационная система, употребление договорных символов и структуры мозга для их запечатления.

У птиц со сложным звуковым общением левое и правое полушария головного мозга выполняют разные функции, как и у человека. И это сказывается на употреблении конечностей: попугай, так же как мы, бывает либо правшой, либо левшой.

Совсем недавно, проанализировав каменные орудия, сделанные в Восточной Африке предками человека, ученые установили, что около 1,6 млн лет назад (а это время возникновения прямостоящего человека) праворукие люди преобладали.

Следовательно, у них уже появилась заметная разница в функции левого и правого полушарий. Кое-кто сделал из этого вывод, что у этих предков человека уже была речь. Это, конечно, нетерпеливое заключение. Корректное утверждение должно выглядеть так: возможно, что у них имелась хорошо развитая способность анализа звуков и звукоподражания. Качество для приматов новое. Что они имитировали? Для чего? Казалось бы — вот он, ключ. Зоологи, выясните, для чего занимаются имитацией попугаи, врановые, скворцы, — и мы поймем, для чего она была нужна нашим предкам. Но беда в том, что мы не знаем, для чего в естественной обстановке нужны птицам их мощные имитационные возможности. Голосам других животных они подражают как бы для забавы, от совершенства своих способностей. Может быть, они имитируют друг друга, свои естественные крики, а мы таких тонких нюансов не замечаем? Когда попугай зовет меня по имени голосами разных людей, я слышу разницу, а когда он делает то же, но зовет попугаев видовыми звуками, я не слышу их индивидуальной окраски, мне кажется, что это один и тот же крик или свист. А попугаи, не исключено, различают, к кому из них он обращен или о ком из птиц «идет речь»? Если бы такие предположения оказались верными, то это означало бы, что у попугаев действует хорошо развитая договорная система общения, что их совершенная имитационная машина для этого и создавалась, а способность подражать далеким от видового набора звукам — побочный результат ее совершенства. Точно так же, как я могу имитировать свист птиц, мяуканье кошки или пыхтенье паровоза, используя мою имитационную машину, о которой я точно знаю, что она создана для имитации человеческих звуков, речи.

Если бы это было так, то мы могли бы предположить, что разумному человеку, говорившему «как мы с вами», предшествовал вид или виды, вовсю пользовавшиеся достаточно сложным звуковым общением для конкретных целей «на зоологическом уровне». Подобно тому, как прямохождение возникло и достигло совершенства у афарского австралопитека, а «свободные руки» стали использоваться для изготовления орудий миллионы лет позднее, у человека умелого. Причем тот делал каменные орудия инстинктивно и однообразно, и лишь следующие виды на этой основе начали творить. Представим себе, что мы попали бы в Восточную Африку в то время и обнаружили бы там вовсю говорящих людей, изучили и освоили их язык, но оказалось бы, что дальше определенного круга конкретных вопросов в беседе с ними не выйдешь. Потому что они на языке только говорят, а когда думают на отвлеченные темы, обходятся без языка. Конечно, это только предположение, но знать о нем нам не вредно.

Зоологи называют четыре признака, по которым наш вид уникален среди современных млекопитающих: прямохождение, речь, пользование огнем и способность все более совершенствовать свои орудия. Гуманитарии любят добавлять к этому набору пятый: религиозное чувство. Дальше как раз это чувство и разделяет людей на тех, для кого оно свидетельство вмешательства сверхъестественной силы, и на тех, кто в это не верит. Последним приходится каким-то образом объяснять феномен религиозности. И тут они заходят в тупик. Пытаясь вывести это чувство из «страха дикаря перед силами природы» и «мистического первобытного сознания», они ничего существенного не говорят. Почему первобытный человек должен был бояться природы больше, чем его дочеловеческие предки, и больше, чем другие животные? О последних мы уже говорили, что они природу, окружающий их мир любят. А искусство древнего человека: и позднепалеолитические фигурки, и рисунки в пещерах, расположенных на территории Испании и Франции, и тысячи рисунков на скалах в Сахаре — все проникнуто любовью к природе. Изображения любых животных — больших и маленьких, полезных и бесполезных, съедобных и хищников — созданы не только с точным знанием их внешнего вида и движений, но и с чувством восхищения.

А откуда взялись моральные заповеди — важнейший компонент всех религий? Из страха перед природой? Да и особое «мистическое» сознание — кабинетная выдумка, о чем мы тоже говорили выше. Та же его часть, которая не выдумана, не может служить объяснением, потому что сама должна быть объяснена. Неудивительно, что кавалерийская атака на происхождение религии захлебнулась.

Мы с вами, читатель, не будем ввязываться в этот бессмысленный спор. Вместо этого попробуем посмотреть, есть ли в наших инстинктивных программах что-то, что могло стать кирпичиками в фундаменте религий. Мы уже знаем, что человек воспринимает инстинктивные подсказки очень своеобразно и обычно их не замечает. А если замечает, может воспринимать то как собственную потребность, внутреннее чувство, то как повеление откуда-то извне, «свыше».

Когда мы обсуждали программы иерархического построения стада, мы говорили, что в них мыслится существование над пирамидой еще одного уровня, занятого «сверхдоминантом». Этот «сверхдоминант» должен обладать преувеличенными признаками, он должен быть очень большим, всесильным. Отношение к нему должно быть такое же, как к доминанту: смесь страха с любовью.