Сегодня утром, в то время, как я писал вам это, ко мне в комнату вошел человек и передал мне от вашего имени пачку русских книг и ваше письмо от 24 сентября. Весьма благодарен за то и за другое. Что касается тревоги, выраженной в вашем письме по поводу моего запоздалого прибытия в Турин, мне кажется, я уже достаточно успокоил вас на этот счет.

Теперь позвольте мне побеседовать с вами о том, что озабочивает меня более всего на свете и — я могу по справедливости сказать это — ежеминутно в течение целого дня. Я хочу поговорить с вами о жене. Я узнал из письма, полученного от нее дней десять тому назад, об ее окончательном решении провести зиму в Петербурге. Конечно, и для нее, и для меня это тяжкая, весьма тяжкая необходимость, более тяжкая и более жестокая, нежели я могу это высказать и нежели кто бы то ни было может себе представить. Но не было возможности колебаться. Было бы явным безумием с таким слабым здоровьем, как у нее, и с тремя детьми на руках предпринять подобное путешествие в это время года. Она хорошо сделала, что осталась. Я это одобряю и благодарю всех, кто ей это посоветовал. Что же касается меня, то лишь одно может облегчить мне горечь разлуки. Это уверенность, что в Петербурге она в наименее неблагоприятных условиях. Поэтому, любезнейшие папинька и маминька, еще раз весьма настоятельно поручаю ее вам. Было бы бесполезно стараться объяснить вам, каковы мои чувства к ней. Она их знает, и этого достаточно. Позвольте сказать вам лишь следующее: малейшее добро, оказанное ей, в моих глазах будет иметь во сто крат более ценности, нежели самые большие милости, оказанные мне лично. Вот что я решил относительно ее содержания в Петербурге на время ее пребывания там, и я буду бесконечно благодарен вам, если вы дадите на то свое согласие…

Если она будет ожидать возобновления судоходства для того, чтобы ехать сюда, следует полагать, что ей удастся пуститься в путь никак не ранее последних чисел мая. Таким образом, считая с 1 декабря, это составит ровно шесть месяцев. Папинька был так добр, что выдал ей 1600 рублей. Само собой разумеется — эти деньги пойдут в счет моего пенсиона будущего года. Таким образом, мне приходится дополучить еще 4400 рублей. И вот я только что написал жене, что эту сумму в 4400 рублей я предоставляю в ее распоряжение на шесть месяцев ее пребывания в Петербурге. Это составит немного более 700 рублей в месяц и конечно, принимая во внимание тамошнюю дороговизну, едва хватит на жизнь. Сверх того мне хотелось бы, чтобы первая половина упомянутой суммы была вручена ей в будущем декабре, а другая половина в марте. Так пусть папинька скажет мне, считает ли он возможным такое соглашение. Ибо на случай, если он его не примет, я послал Нелли доверенность для министерства с тем, чтобы ей на месте выплачивали мое жалованье и всякие другие деньги, которые могут мне причитаться. Но она воспользуется этой доверенностью, только если в том представится необходимость, так как, признаюсь вам, по многим причинам я гораздо более предпочитал бы предложенное мной соглашение. Таким образом мы избежали бы бесполезных хлопот и многих лишних издержек. Что касается до меня, умоляю вас не беспокоиться обо мне. Мои собственные денежные дела в самом блестящем состоянии. У меня в настоящую минуту 3000 рублей ровным счетом. В январе я получу треть моего жалованья, составляющую 2500 рублей. Расходуя по 800 рублей в месяц на свое содержание, я из этой суммы в 5500 рублей могу без труда отложить по крайней мере 2000 на вторую половину будущего года, а в течение этой второй половины я могу почти с уверенностью рассчитывать на четырехмесячное жалованье поверенного в делах. Итак, повторяю, обо мне не беспокойтесь. Существенное для меня, и самое для меня существенное — это упрочить для Нелли на время ее пребывания в Петербурге мало-мальски сносное существование, и вы не сможете оказать мне большего благодеяния, как содействуя мне в исполнении моего желания. Благоволите, умоляю вас, переговорить с ней, чтобы она знала, как ей поступать и представится ей или нет необходимость пользоваться посланной мною доверенностью.

В письме, которое я написал ей вчера, я забыл поручить ей нечто, довольно существенное для меня, и я буду весьма обязан вам, если вы возьметесь передать ей это. Я желаю, чтобы, как только она узнает о приезде в Петербург тетушки г-жи Обрезковой, графини Соллогуб, с которой та в постоянной переписке, — она не преминула бы познакомиться с ней и сказала бы ей, как я благодарен Обрезковым за оказанный мне прием. Признаюсь, я непременно хочу, чтобы мои чувства к ним были известны в Петербурге. Я почитаю это как бы долгом своей совести по отношению к ним.

Это письмо, любезнейшая маминька, теперь, когда судоходство прекратилось, а дороги отвратительны, придет незадолго до именин ваших и моей дочери. Обнимите и благословите ее за меня. Мысль, что вы все в сборе, все, кого я люблю более всего на свете, что вы вместе и иногда говорите обо мне — эта мысль одна утешает меня минутами в моем теперешнем одиночестве. Но она же временами заставляет меня еще острее чувствовать его. Как поживают Дашинька и ее ребенок? Самый сердечный привет Николаю Васильевичу. А что делает Николушка? Пишет ли он вам? Приедет ли он к вам этой зимой? Ах, если еще он дополнит ваше общество — тогда — но что тогда? Я-то все-таки останусь в Турине — с несколько большим огорчением, и грустью, и завистью — но останусь.

Самый сердечный привет всем, кто меня помнит.

Вернулся ли Жуковский? Наверное, нет. Но как только он приедет, постарайтесь сблизиться с ним ради меня и посоветуйте также Нелли познакомиться с ним и поддерживать это знакомство.

Оканчивая письмо, я замечаю, что почти ничего не сказал вам об образе жизни, который здесь веду. Это лишь потому, что нечего о нем сказать. Утром я читаю и гуляю. Окрестности Турина великолепны, и погода пока стоит прекрасная. Каждый день голубое небо, и на деревьях есть еще листья. Затем я обедаю у Обрезковых. Это самое приятное время дня. Я беседую с ними до 8–9 вечера, потом возвращаюсь к себе, опять читаю и ложусь спать — что собираюсь сделать и сейчас, — а назавтра то же самое.

Я завел несколько знакомств среди дипломатического корпуса и даже среди местного общества, но все это так бессвязно, так бестолково.

Скажите, для того ли родился я в Овстуге, чтобы жить в Турине? Жизнь, жизнь человеческая, куда какая нелепость! Ох, простите — целую ваши ручки от всего сердца.

Ф. Тютчев

Тютчевым И. Н., Е. Л. и Эл. Ф., 13/25 декабря 1837

С Новым годом

поздравляю!

Ce 13/25 décembre 1837

Ces distances sont vraiment accablantes. Voici devant moi votre lettre du 16/28 novembre qui n’est qu’une réponse à la première que je vous ai écrite à mon arrivée ici. Eh bien, cette lettre, je ne l’ai reçue qu’avant-hier. Deux mois entiers pour que la parole parvienne d’un interlocuteur à l’autre. Comme c’est fait pour animer la conversation. Cependant en dépit de l’énormité de la distance, je ne conçois rien à la lenteur de vos lettres, votre dernière est restée 25 jours en chemin, tandis que la gazette de Pétersb nous arrive ici deux fois par semaine, le 17^ème jour. Quant à la correspondance de ma femme, c’est encore pis. Je vois par sa lettre de 16/28 novbre incluse dans la vôtre, qu’à cette époque elle n’avait pas encore reçu un seul des cinq ou six — non pas lettres — mais volumes que je lui ai écrites d’ici et que lui ai adressées par la voie de l’Ambassade de France, ainsi qu’elle-même me l’avait recommandé. Je ne puis supposer que ces lettres ne lui soient pas parvenues. Il me tarde beaucoup toutefois d’être complètement rassuré à ce sujet. En attendant, veuillez-lui communiquer celle-ci. Je lui écrirai sous peu de jours et si, comme il est probable, la lettre devient volumineuse, je l’adresserai de nouveau à Sercey.