Государь приезжает в Варшаву 17-го, а здесь его по-прежнему ждут 22-го. — Совпадение визитов двух императоров, одного в Варшаву, другого в Краков, — в такие близкие города и со столь различными намерениями, — неизбежно вызовет толки и слухи, которые только усилят взаимное раздражение. — Да будет на то, как и на все остальное, воля Божья.
Pétersbourg. Ce 14/26 sept
Ma fille chérie, ce n’est que par contrebande que j’ai eu l’autre jour de vos nouvelles. Car ayant entre les mains ta lettre, adressée à maman, je n’ai pu résister à la tentation de l’ouvrir… C’est d’ailleurs, comme tu le sais, un usage assez généralement reçu dans le pays d’où je t’écris.
C’est à Genève que je vous adresse ces quelques lignes qui iront vous trouver au milieu de vos exercices de piété qu’elles ne sauraient troubler, en vous rappelant un vieux père malade et éclopé, très mortifié, dans tous les cas, par la plus inévitable des mortifications, celle de l’âge…
A travers toute cette magnifique saison, qui vient de s’achever pour nous, je n’ai cessé de me sentir en rapport direct et intime avec toi, m’associant de mon mieux, par l’imagination et le souvenir, aux impressions que tu recevais de cette incomparable nature qui t’entourait — et dont moi, dans mon humilité forcée, je ne me sens plus digne. — Toute cette magnificence n’est plus de mon âge, c’est trop bruyant, trop éclatant, et les sites que j’avais sous les yeux, humbles et modestes comme ils sont, m’allaient mieux.
C’est surtout à Moscou, pendant le second séjour que j’y ai fait à mon retour de la campagne et avant que je ne fusse tombé malade, j’ai compté quelques très belles journées… Mais même ce temps de réclusion forcée, imposé par la maladie, grâce aux soins dont j’ai été entouré, grâce surtout à la chère présence de Kitty, m’a laissé un très agréable souvenir.
Demain il y aura quinze jours que je suis rentré ici, et tout ce temps je me suis trouvé tant bien que mal, mais depuis hier, comme par un fait exprès, me voilà recloué à ma chaise longue et cherchant à me distraire, comme vous voyez, de cette inaction forcée, en vous écrivant, fille chérie.
Ta lettre, tout en faisant grand plaisir, dans le moment n’a pas manqué de me laisser un arrière-goût mélancolique à ton endroit, et je me suis involontairement rappelé ces vers si connus, adressés à la pauvre feuille voyageuse, qui de sa tige détachée s’en va où le vent la mène… Et quand et comment nous la ramènera-t-il?
Et cependant en ce moment tu es dans un endroit qui m’a été bien cher et que mes souvenirs du revenant visitent souvent. Salue de ma part tout ce que tu as sous les yeux, et le Lac, et la cime du M
Петербург. 14/26 сентября
Милая моя дочь, лишь недозволенным способом удалось мне давеча получить известия о тебе. Ибо, держа в руках твое письмо к мама́, я не смог устоять перед искушением его вскрыть… Впрочем, как тебе известно, это дело довольно обычное в той стране, откуда я тебе пишу.
Я адресую в Женеву эти несколько строк, которые застанут тебя в момент твоего приобщения к божественной благодати, коему они не должны помешать напоминанием о старике отце, немощном, хромом и, в любом случае, очень тяжело переживающем самое неизбежное из унижений — дряхлость…
На протяжении всей этой лучезарной поры, недавно для нас закончившейся, я не переставал ощущать тесную и непосредственную связь с тобой, разделяя, насколько позволяли мне воображение и память, впечатления, которые ты получала от окружающей тебя несравненной природы — и которых я, в своем вынужденном смирении, более не чувствую себя достойным. — Все это великолепие уже не для моих лет, оно слишком кричаще, слишком ослепительно, и виды, представавшие передо мною здесь, пусть простые и неброские, были мне ближе.
Особливо в Москве, в пору моего второго там пребывания на возвратном пути из деревни, еще до того, как я слег, мне перепало несколько чудеснейших дней… Но даже время навязанного мне недугом затворничества, благодаря заботам, которыми я был окружен, и, прежде всего, благодаря милому обществу Китти, оставило по себе самую приятную память.
Завтра минет две недели с моего сюда возвращения, и все эти полмесяца я чувствовал себя более или менее сносно, но со вчерашнего дня я, на несчастье, снова прикован к своей кушетке и пытаюсь, как видишь, развлечься в своем вынужденном безделье тем, что пишу тебе, моя милая дочь.
Твое письмо, хоть и прочитанное мною с огромным удовольствием, все же навело меня на печальные раздумья о тебе, и я невольно вспомнил столь известные стихи о бедном странствующем листке, сорванном с ветки и носимом ветром по свету… Когда же и как ветер вернет его нам?
А между тем ты сейчас находишься в краю, некогда мною очень любимом и часто навещаемом моими выплывающими из небытия воспоминаниями. Кланяйся от меня всему, что видишь: и Женевскому озеру, и вершине Монблана, и берегам Роны, и господину Петрову с супругой, с коими я бы с величайшей радостью повстречался, особливо с ним… Но прежде всего, милая дочь, постарайся, если это осуществимо, обнять себя за меня, и как можно нежнее.
Петербург. 22 сентября
Пишу к вам, только чтобы предупредить вас, что писать буду. Мы накануне разных решений. Сегодня ждут приезда государева. Как только что́ узнаю, не премину вам сообщить. — В письме моем к Kitty я высказал мои опасения. Я боюсь общей меры вследствие последних заявлений печати, предвижу кризис. Не думаю, не надеюсь, чтобы власть имеющие согласились добровольно предоставить печати ту долю простора, какую она себе отмежевала.
Ваши последние статьи чрезвычайно удачны, статьи об Австрии превосходны, желательно было бы, чтобы они попали в «Nord». Пора самым решительным образом предъявить Западной Европе, что есть Восточная и что имя ей — все та же проклятая Россия, с давних пор столь подозрительно ненавистная всему цивилизованному миру!..
Здоровье мое все еще плохо. Ревматизм гуляет во мне и потому мне гулять мешает, что для меня равносильно болезни.
Анну обнимаю, давно не имею от нее известий.
P. S. Вчера я послал к вам в редакцию несколько вирш по случаю кончины Егора Ковалевского, но стихов мало. Хорошо было бы, если бы вы посвятили ему целую передовую статью. Он этого стоил. Много любопытно-поучительного можно было бы рассказать о той поистине трагической роли, навязанной ему в последнюю Восточную войну нашей беспутно-бестолковою политикою… А что до стихов, то если вы им дадите место, то напечатайте их так.