<Ответ.> Не знаю господина Лукина. Не знаю, был ли он знаком с Петрашевским.

Федор Достоевский

<подписка Ф. M. Достоевского в военно-судной комиссии>

Г-ну отставному инженер-поручику Достоевскому.

Высочайше утвержденная для суждения Вас по полевым военным законам Военно-судная комиссия предлагает Вам объяснить: не имеете ли Вы, в дополнение данных уже Вами при следствии показаний, еще чего-либо к оправданию своей вины представить?

К оправданию своему не имею представить ничего нового, кроме, разве того, что я никогда не действовал с злым и преднамеренным умыслом против правительства. Что я сделал, было сделано мною необдуманно и многое почти нечаянно, так, например, чтение письма Белинского. Если же когда-нибудь я что сказал свободно, то разве в кругу близких людей, которые могли понять меня и знали, в каком смысле я говорю. Но распространения моих сомнений я всегда убегал.

Федор Достоевский

20 октября 1849 г.

<мемуарная запись Ф. M. Достоевского в альбом О. А. Милюковой об его аресте>

Двадцать второго или, лучше сказать, двадцать третьего апреля (1849 год) я воротился домой часу в четвертом от Григорьева, лег спать и тотчас же заснул. Не более как через час я, сквозь сон, заметил, что в мою комнату вошли какие-то подозрительные и необыкновенные люди. Брякнула сабля, нечаянно за что-то задевшая. Что за странность? С усилием открываю глаза и слышу мягкий, симпатический голос: «Вставайте!»

Смотрю: квартальный или частный пристав, с красивыми бакенбардами. Но говорил не он; говорил господин, одетый в голубое, с подполковничьими эполетами.

— Что случилось? — спросил я, привстав с кровати.

— По повелению…

Смотрю: действительно «по повелению». В дверях стоял солдат, тоже голубой. У него-то и звякнула сабля… «Эге! да это вот что!» — подумал я.

— Позвольте ж мне… — начал было я…

— Ничего, ничего! одевайтесь… Мы подождем-с, — прибавил подполковник еще более симпатическим голосом.

Пока я одевался, они потребовали все книги и стали рыться, не много нашли, но всё перерыли. Бумаги и письма мои аккуратно связали веревочкой. Пристав обнаружил при этом много предусмотрительности: он полез в печку и пошарил моим чубуком в старой золе. Жандармский унтер-офицер, по его приглашению, стал на стул и полез на печь, но оборвался с карниза и громко упал на стул, а потом со стулом на пол. Тогда прозорливые господа убедились, что на печи ничего не было.

На столе лежал пятиалтынный, старый и согнутый. Пристав внимательно разглядывал его и наконец кивнул подполковнику.

— Уж не фальшивый ли? — спросил я…

— Гм… Это, однако же, надо исследовать… — бормотал пристав и кончил тем, что присоединил и его к делу.

Мы вышли. Нас провожала испуганная хозяйка и человек ее, Иван, хотя и очень испуганный, но глядевший с какою-то тупою торжественностью, приличною событию, впрочем, торжественностью не праздничною. У подъезда стояла карета; в карету сел солдат, я, пристав и подполковник; мы отправились на Фонтанку, к Цепному мосту у Летнего сада.

Там было много ходьбы и народу. Я встретил многих знакомых. Все были заспанные и молчаливые. Какой-то господин, статский, но в большом чине, принимал… беспрерывно входили голубые господа с разными жертвами.

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — сказал мне кто-то на ухо.

23 апреля был действительно Юрьев день.

Мы мало-помалу окружили статского господина со списком в руках. В списке перед именем господина Антонелли написано было карандашом: «агент по найденному делу».

«Так это Антонелли!» — подумали мы…

Нас разместили по разным углам, в ожидании окончательного решения, куда кого девать. В так называемой белой зале нас собралось человек семнадцать…

Вошел Леонтий Васильевич…

Но здесь я прерываю мой рассказ. Долго рассказывать. Но уверяю, что Леонтий Васильевич был преприятный человек…

Ф. Достоевский

24 мая 1860

Примечания

В двенадцатом томе Собрания сочинений Достоевского печатается «Дневник писателя» за 1873 г., а также его статьи, очерки и фельетоны, помещенные в газете-журнале «Гражданин» (1873–1874, 1878) и литературном сборнике «Складчина» (1874). В «Приложении» печатаются «Объяснения и показания Ф. M. Достоевского по делу петрашевцев», представляющие большой биографический интерес и имеющие некоторую перекличку со статьями «Дневник писателя».

Со времени прекращения в 1865 г. журнала «Эпоха» до 1873 г. Достоевский не напечатал ни одной статьи. Нам известен лишь один его мемуарно-публицистический замысел этих лет — очерк «Знакомство мое с Белинским», написанный в 1867 г. в Женеве для литературного сборника «Чаша», который намеревался издать в Петербурге К. И. Бабиков. Отправленный в сентябре 1867 г. Майкову и переданный им книгоиздателю А. Ф. Базунову очерк этот затерялся вместе с другими материалами несостоявшегося сборника и до нас не дошел (см. о нем в письме Достоевского к A. H. Майкову от 15 (27) сентября 1867 г.) Содержание этого очерка позволяют до некоторой степени реконструировать письма Достоевского 1867–1868 гг., сентябрьские записи из его записной книжки 1872 г., а также статья «Старые люди» из «Дневника писателя» за 1873 г. Они свидетельствуют также о том, что к 1872 г. у Достоевского остро назрела потребность вернуться к работе публициста, чем и было вызвано его согласие взять на себя редактирование «Гражданина». Вместе с тем они составляют существенное звено в истории формирования замысла «Дневника писателя» на пути от проекта «Записной книги» 1860-х годов к «Гражданину» (см. об этом наст. том С. 284–285).

«Гражданин», «газета-журнал политики и литературы», был основан в январе 1872 г. князем В. П. Мещерским (1839–1914) и издавался им (с перерывом в 1878–1881 гг.) до 1914 г. В период редакторства Достоевского «Гражданин» выходил один раз в неделю, по понедельникам.

Издатель «Гражданина» происходил из старинного аристократического рода, он по материнской линии был внуком H. M. Карамзина и был лично близок к наследнику (будущему Александру III). Мещерский выступал как автор романов из великосветской жизни Петербурга, писал также для театра. После смерти Достоевского, при Александре III и Николае II, он продолжал действовать как правый, консервативный публицист.

К 1870-м годам Мещерский самоопределился как идеолог контрреформ, противник изменения существующего самодержавного строя. В либеральной печати его прозвали «князем Точкой», так как в одной из первых статей в своем журнале он потребовал «поставить точку» всем реформам в России Целью «Гражданина» он считал, по собственному позднейшему признанию, борьбу против «вредного действия печати на молодежь и общество вообще» и характеризовал его как «орган консервативный в защиту церковного авторитета, самодержавия и в обличение всех увлечений либерализмом».[30]

Тем не менее, задумывая «Гражданина» как охранительный орган, Мещерский понимал, что программа издателя и его имя не могли обеспечить изданию популярности. Поэтому в качестве первого редактора «Гражданина» он пригласил в 1872 г. либерального публициста Г. К. Градовского (1842–1915). Но уже к концу первого года издания Градовский отказался вести «Гражданин» совместно с Мещерским, потребовав от издателя передать ему журнал полностью и заявив, что в противном случае он отказывается от редакторства.

Уход Градовского поставил Мещерского, по собственному его признанию, в критическое положение. Для успешного продолжения «Гражданина» был нужен редактор, чье имя восстановило бы в глазах публики авторитет журнала, который и из-за одиозности имени издателя и из-за крайне беспорядочного выхода в первый год издания был очень непопулярен (к концу года у журнала было всего 1 000 подписчиков) Это и побудило Мещерского пригласить Достоевского на пост редактора «Гражданина».