С юных лет он отвергал эту жестокую, властную необходимость, это посягательство на свободу воли, этот абсолютный вакуум сознания. Но теперь, когда весь мир был против него, уснуть означало для Смита стать беззащитным.

И все-таки потребность в сне оказалась сильнее страха смерти. Смит уже ничего не видел и не слышал, — любой недруг, подкравшись на цыпочках, сейчас застал бы его врасплох. Он лежал одетый, накрывшись одеялом, и, как всегда перед сном, в который уже раз вспоминал тот роковой день, когда совершил непоправимое. "Я не хотел этого… Простите меня…" — бормотал он. Сон виделся ему черной бездной, на краю которой он отчаянно пытается удержаться. Но еще ужаснее было представить пробуждение, ибо завтрашний день обещал быть таким же, как нынешний, если не хуже.

Смит все еще находился под впечатлением своего полуторасуточного блуждания по этажам ЭмпайрСтэйт-Билдинг (чувство вины перед человечеством долго не позволяло ему прибегнуть к заклинаниям). Каждый вечер он твердо решал завтра же выйти на улицу безоружным и умышленно привлечь к себе внимание этих новых варваров. Пусть убьют — он это заслужил. Но до сих пор у него не хватило мужества осуществить свое намерение. Так, может быть, он вообще жалкий трус? Может быть, мучит его вовсе не совесть, а элементарный животный страх? Ведь он же потому так мало спит, что боится! Боится, что его прикончат во сне!

Он постепенно соскальзывал в черную бездну. Усталость брала свое. Измотанный необходимостью постоянно держаться настороже, Смит на этой стадии засыпания обычно бывал уже не в силах сопротивляться сну.

И тут он услышал голоса:

— Ну все, пора!.. Он уже готовенький.

— Постой! Тебе не кажется, что этот Смит…не похож на себя прежнего? Что-то в нем изменилось.

— С чего это вдруг? Не смеши меня.

— А я тебе говорю, он изменился… Погоди, погоди…. Понял! Так вот, должен тебя огорчить: пока он спит, ничегошеньки у нас с тобой не получится.

— Прикажешь Хозяевам ждать, когда он проснется? Нет уж, хватит. Чтобы Смит получился таким, какой он есть, нам пришлось работать с двенадцатью поколениями его предков, а потом его самого полжизни натаскивать. Отойди, я и без тебя отлично управлюсь. И награда мне одному достанется. Посылаю суккуба!

— Идиот, что ты делаешь?! Сон — это его сила! Ты все испортил! Ничто ему не страшно, пока он спит!..

— Не мешай!

Смит вздрогнул — тень легла ему на сетчатку… Неужели он действительно стал проводником темных сил? На мгновение ему почудилось, что из его рта, разинутого так широко, что челюсти свело судорогой, клубится чернильный мрак и полыхает пламя, и вот оно уже волнами разбегается по всей земле и захлестывает небо, и сам он горит и сгорает в мировом пожаре…

Смит снова уцепился за грань, отделяющую сон от бодрствования, и с удивлением обнаружил в этом промежуточном состоянии сознания трещинку, сквозь которую его разум мог теперь смотреть, как сквозь щель в досках забора. В нем шевельнулась надежда… Смит, впрочем, сообразил, что попытка определить, откуда она взялась, чревата пробуждением, — а ведь именно это и нужно его врагам, — и снова расслабился. Соскальзывая по склону полузабытья в уже полное беспамятство, он, однако, заставлял себя прислушиваться к этим таинственным голосам, осознавать и запоминать услышанное: "…чтобы Смит получился таким, какой он есть, пришлось работать с двенадцатью поколениями его предков… и его самого полжизни натаскивать… но ничто ему не страшно, пока он спит… сон — это его сила…"

Сон? Этот вор, этот ежевечерний гость, являющийся всегда незваным, враг, с которым Смит боролся за каждый миг бодрствования всю свою сознательную жизнь! Выходит, кому-то это было выгодно. Но почему сейчас ему хочется уступить своему давнему противнику? Смит вспомнил, что говорят о сне врачи и поэты: сон восстанавливает силы, исцеляет, сон — это остановка в пути для отдыха, сон — это заплата на ветхой ткани повседневности… Так неужели кто-то специально внушил ему недоверие к врачам и поэтам? Да, скорее всего. Это было выгодно тем, кто «работал» с двенадцатью поколениями его предков. Но зачем он им нужен? Хотят сделать его орудием уничтожения, способным истребить половину человечества, чтобы некая сила, в незапамятные времена изгнанная, смогла вернуться и подчинить себе оставшихся в живых? Быть может, эта темная сила желает воцариться вообще на всех планетах Солнечной системы? Во всех галактиках, во всей Вселенной? Властвовать во времени и других измерениях?

Единственным его оружием против них был сон.

"Сон — это его сила. Ничто ему не страшно, пока он спит…" Смит должен был спать.

И тогда, снова живая, появилась она. Девушка, которую он видел на лестничном пролете ЭмпайрСтэйт-Билдинг. Сколько уже раз и скольким являлась она из мрака небытия, из этой тьмы изначальной?

Его ухищрения оказались напрасными — она прошла сквозь закрытую дверь, и корыто не упало. Она пересекла пространство комнаты, которое он заклинанием превратил в смертельную ловушку для любого пришельца, и осталась невредима.

Нагая, она легла рядом со Смитом и протянула к нему свои прекрасные руки, и не было в ее глазах гнева или страдания. Она хотела отдать ему всю себя, все, чем она была и чем могла стать для него, и ничего не просила взамен, кроме ответной любви, такой же самозабвенной. Он был нужен ей весь, все его естество, вся его сила.

Смит приподнялся, чтобы обнять ее, и лишь тогда понял, кто она такая, и, усилием воли принудив себя отрешиться от ее чар, забормотал заклинания, в которых не было ни единого гласного звука. Тотчас черная слизь покрыла ее ступни, ее нагие бедра и грудь, она истошно закричала, и вот уже ее лицо тоже растворилось в черноте… она исчезла, и Смит впервые безбоязненно и даже с ощущением блаженства погрузился в целебные глубины сна.

Он проснулся бодрым и свежим, с ясным сознанием, что ему нужно делать дальше. Смит понял, что он невиновен, что он был лишь орудием в руках врагов человечества. Но разве можно обвинять в чем бы то ни было орудие?

Чернокнижник, улыбаясь (когда же последний раз была на его лице улыбка?), потянулся к мешку с магическими костями. Он закрыл отдохнувшие за ночь глаза и, в здравом уме и ясной памяти, обратился мыслями к своему дару, врожденному, и своим знаниям, приобретенным в течение жизни, но уже не для того, чтобы в слепом страхе за собственную жизнь истреблять ближних своих, — нет, теперь Смит ясно видел цель, которую следовало поразить.

Перевернув мешок, он, как всегда интуитивно, разгадал смысл узора, который образовали рассыпавшиеся кости, забормотал заклинания и, опустившись на корточки, призвал на помощь всю свою силу.

Послышалось тихое шипение, и возник сквознячок с характерным горьковато-сладким привкусом шоколада, тот самый сквознячок, от которого у Смита холодный пот выступал между лопаток.

И тогда раздались вопли… правда, Смит улавливал лишь их отголоски, ибо звучали они в иных измерениях, но даже от слабого их эха мир содрогнулся.

Беззвучные вопли… замирающий трепет… миллиарды охваченных ужасом омерзительных тварей… но, в отличие от павших жертвами его Ошибки, Безликие и иже с ними знали, за что принимают смерть.

Смит не смог бы объяснить, откуда в нем возникла уверенность, что Вселенная спасена от гибели. Он просто это почувствовал.

Сколько же времени прошло, прежде чем он снова выпрямился во весь рост и полной грудью вдохнул свежий воздух утра? Смит этого не знал. Наверное, много… Но он проверил свою силу — и был доволен результатом. Он преодолел преграды внутри себя и снаружи и теперь чистыми, безвинными глазами смотрел на залитые солнечным светом руины города и еще дальше, в будущее.

"Если со мной не случится ничего сверхъестественного, — думал Смит, я буду жить вечно и все это отстрою. Никто не в силах отнять у меня мой дар. Магия и наука, человечество и высшие силы когда-то были едины в своих устремлениях. Я воссоединю их. А если меня постигнет неудача… ну что же, по крайней мере я сделал так, что у людей не осталось других врагов, кроме них самих".