— Пожалуй. Скажи, пусть по полной программе примут. Как позеленел-то… А ведь кремень был, не грек!

Очнулся Мидас на мягкой постели. Рядом в белом хитоне с красным крестом стояла Гигиея, дочь главврача заводского здравпункта.

— Открыли глазоньки? — заворковала медсестра. — Вот и умнички… Сейчас процедурки проведем, массажик сделаем, все как ручкой снимет. Успокоимся, отойдем…

Мидас покорно проследовал на массажик, затем на остальные процедурки. Завершился день церемонией наложения рук., этот метод исцеления широко практиковался в «бане» — небольшом закрытом санатории для руководящего состава «Олимпа». Возлагал руки лично Асклепий. Главврач здравпункта никогда не именовал себя экстрасенсом, потому что уже тогда на заводе поговаривали, будто вся эта процедура — чистое шарлатанство.

Ощутив прикосновение горячих мягких ладоней, Мидас закрыл глаза.

— Хотел я, как лучше… — пожаловался он, жалобно, как в детстве маме. — Не вышло. Решил уволиться, не отпустили… Обходной не смог подписать. Сказали: вы лицо ответственное, сдайте, кому положено, золото. А никто принимать не хотел! Фемида на анализ таскать заставляла, пробы на нем нету…

— Все хорошо, успокойтесь… — шептал Асклепий, поводя руками над поникшей головой сменного мастера. — Все отступает от вас далеко-далеко… Вы ничего не чувствуете, вам все равно… Вы снова спокойны и безмятежны… Вас ничего не волнует, вы успокаиваетесь… вы спите, спите…

Мидас уснул.

Через три дня он вышел из «бани» таким, как прежде, — выдержанным, полным спокойствия и уверенности в себе. Смена быстро поправила свои дела, показатели пошли в гору. Мидас без малейшего волнения взирал на груды ящиков, принесенных для ремонта. Порой в нем возникал неясный протестующий импульс, но тут же затухал, не в силах всколыхнуть надежно укрепленную нервную систему сменного мастера. Сеансы Асклепия прошли не даром. Наложение рук принесло прекрасные результаты, хоть и было впоследствии признано чистым шарлатанством…

Больше в своей жизни Мидас не сердился ни разу.

…А на «Олимпе» за это время произошло ЧП. Внезапно иссяк фонтан, бивший нефтепродуктами, неучтенными и оттого вдвойне желанными.

Ежедневно на поверхность поступало количество, разное примерно четверти емкости заводского склада ГСМ, куда и сливали полученный продукт. За короткое время удалось не только покрыть имевшийся перерасход горючего, но и создать солидные запасы для разнообразных обменных операций. Ставить главк в известность о месторождении Зевс не собирался, подумывая о расширении поисковых работ.

Но в один совершенно непрекрасный день источник, потерявший свой былой напор, выдал последние капли и затих. Гермес, как раз прибывший на двух колесницах-бензовозах за очередной порцией, бросился к складу ГСМ. Склад тоже был пуст и безмолвен. Гермес на секунду растерялся, ибо успел авансом обменять на Афинском заводе легковых колесниц (АЗЛК) несколько тонн горючего на партию остродефицитного розового мрамора,

— Бур-рить! — прорычал Зевс, узнавший обо всем, естественно, последним на заводе. Поисковые работы закипели с новой силой. Обнесенную высоким забором нефтяную территорию мигом пробурили в десятке мест. Нефти обнаружено не было, зато раскрылась тайна фонтана.

Огромные емкости склада горюче-смазочных материалов, годами не ремонтированные, насквозь прохудились. Материалы понемногу просачивались в землю, скапливались в подземной полости, пока не ударили фонтаном после грандиозного удара пегаса-тяжеловеса. Какое-то время олимповцы успешно осуществляли круговорот нефти в природе: из фонтана на склад — оттуда снова в землю — из земли в фонтан и т. д., покуда не вычерпали весь наличный запас.

Полученные авансом розовый мрамор бог по особым поручениям Гермес вернуть наотрез отказался, АЗЛК подал в третейский суд. Зевс, который после полученного известия все чаще впадал в минор и тоску, не выходил из тира, где метал во все стороны маленькие кривые молнии. Ко всему прочему, при попытке выкатить с завода золотой камень был задержан с поличным Сизиф…

Вылетев из закутка Мидаса, Сизиф не дошел до цеха амфор и дисков. От удара ноги разозлившегося сменного мастера камень через четверть часа стал полностью золотым, чуть не отдавив хозяину пальцы. Сизиф успел отскочить, но служебные сандалии оказались полураздавленными. Несун-рецидивист с боем вырвал новые сандалии на центральном складе, причем на справедливое замечание, что спецодежда и обувь выдаются сроком на год, грубо ответил: «Горели бы, как я, на работе, у вас не только хитоны и сандалии поразлезались, у вас бы…», но дальше его слова привести просто невозможно. Работницы склада вытолкали Сизифа взашей. На лету несун успел-таки прихватить одну пару, оказавшуюся шестидесятого размера. Сизиф не расстроился — вся обувь, как и спецхитоны, поступали на центральный склад в основном двух размеров, 30-го и 60-го. Об этом ежегодно говорилось на общезаводских агорах по проверке колдоговора, но сдвигов не наблюдалось. Впрочем, пункт о неправильных размерах исправно вносился в проект решения, а затем в план мероприятий (с указанием конкретных сроков и ответственных лиц).

Золотой камень осторожный Сизиф глубоко закопал на склоне горы шлакоотходов. Он решил не торопиться со сбытом. Лишь когда улеглись пересуды, время камня настало.

В одну из тихих древнегреческих ночей Сизиф подогнал к горе взятую напрокат грузовую колесницу. Напевая: «Была тебе квартальная, была тебе квартальная, была тебе квартальная, а стала мне — аванс!..», несун откопал сокровище. Подкупленная охрана должна была беспрепятственно выпустить колесницу с драгоценным грузом за ворота. Но неподкупный Цербер, для вида принявший подношение (три полных амфоры), устроил засаду. Сизиф отбивался до последнего, был скручен и доставлен в караульное помещение, связанный по рукам и ногам, как вражеский язык.

Дальше опять был суд.

На заседание сбежалось ползавода. Сразу выяснилось, что бывалый несун организовал «сигналы», столь расшатавшие нервную систему мастера Мидаса. Ямы по территории понакопал тоже он. «Сигналы» появились, чтобы отвлечь внимание общественности, а ямы — просто от жадности.

На заседании товарищеского суда Сизиф держал себя по-свойски, без малейших комплексов.

— Больного судите! — орал он со своей скамьи.

— А что у тебя болит-то? — спросили из зала.

— Многое! Не перечесть! Всё!

— Ну, например?

— А вот, пожалуйста, — ущемляется грыжа! Ящики золотые таскать заставляли, с тех пор всю дорогу мучаюсь. Во-во, опять ущемляется… — кричал несун, хватаясь за живот. (Во время этой сцены присутствовавший в зале Зевс дал себе клятвенное обещание установить в своем тире статую Сизифа и метнуть в нее не меньше ста молний. Следовательно, уже в то время «японский» способ был значительно усовершенствован).

— А как же ты, больной, камень из ямы выкатывал? Там же тонна, наверно!

Сизиф не стал распространяться о том, что вырвал камень в порыве какого-то сладостного вдохновения. Он подсчитывал в уме, какая сумма потеряна из-за глупой непреклонности Цербера, страдая при этом столь интенсивно, что близсидящим хотелось убраться подальше.

Сизиф решительно размахивал мохнатым кулаком, подпрыгивал на скамейке подсудимых, рыдал грозным басом.

Представители цеха мраморных изделий на сей раз вступиться не решились. Фемида раскрыла рот, чтобы произнести суровый окончательный приговор, но тут со двора донесся отчаянный возглас:

— Пошло! Из пятнадцатой скважины ударил фонтан! Ура!..

Зевс выскочил из зала первым. Гигантскими шагами он несся к забору, над которым вилась и прыгала ослепительно-белая струя.

— Нефть пошла, нефть? Может, бензин? — в смятении тучегонитель хватал бурильщиков за рукава. — Ну, хоть солидольчик?..

— Не, откуда здесь нефть возьмется, — солидно отвечали бурильщики. — Вода пошла. Чистая, вкусная, похоже — минеральная. Натуральный боржом, красота!

Тучегонитель сник. Перед его мысленным взором вставали суровые лица руководителей главка. Слышался страшный голос: «Перерасход горючего покроете из личных средств. Два месячных оклада! Три месячных оклада!.. Четыре…»