Четверка была неразлучна. Они вместе ели, вместе спали; читали от корки до корки фолианты из библиотеки и вместе гуляли по саду. Те из слуг, кому удавалось услышать обрывки их разговоров, отмечали, что все беседы вертелись вокруг сверхнормальности. Настоящий Кипроуз, к которому остальные обращались как к прототипу, все время убеждал своих компаньонов утроить усилия. Они беспрерывно практиковались. Их сверхразвитые пальцы постоянно выделывали разные замысловатые пассы в воздухе, а с губ слетали приглушенные заклинания. Результаты этих упражнений подчас оказывались ошеломляющими. Однажды материализовались четыре миниатюрных облачка, обронивших снег в четырех углах крепостного двора, но прототипа это, похоже, не удовлетворило. Прислуга не могла понять почему. Цели сеньора оставались неясными для посторонних наблюдателей, которые мудро воздерживались от вопросов.

Казалось, Кипроуз забыл о Рилиане. Его интерес к состоянию сверхнормального дара его протеже улетучился напрочь. Сеньор больше не требовал доказательств прилежания юноши, и Рилиан вполне мог бы забросить свои занятия, если бы пожелал. Однако на самом деле все обстояло иначе. Рилиан занимался упорнее, чем прежде, занимался весь день, работал как человек, дни которого сочтены. Было совершенно очевидно, что рано или поздно Кипроуз передаст юношу в руки горожан. А уж что решат жители Вели-Джива — повесить ли его прилюдно или передать в руки Скривелча Стека, — не имело значения, это все равно, что выбирать между веревкой и клинком. Поэтому Рилиан перестал отдыхать и безжалостно доводил себя до такого состояния, когда обычно бледный цвет его лица принимал синюшный оттенок трупа, а под глазами ложились черные круги. Он знал, что только в сверхнормальности их единственная надежда на спасение. Безусловно, его сила крепла. Его видение стало еще острее, а к сверхнормальной Руке ему удалось добавить третий палец, но на практике ему не удавалось пока оторвать от своей шеи живой ошейник — сил не хватало. А Мерит, которая нередко занималась вместе с ним, так и не добилась никаких результатов.

Рилиану нечасто удавалось лицезреть персоны, и он почти ничего не знал об их успехах. Только однажды, гуляя по зимнему саду в один из редких перерывов в занятиях, юноша наткнулся на Кипроуза и его двойников, они были заняты и не заметили его. Рилиан скользнул за дерево и, затаившись, наблюдал. Его снова привело в восхищение совершенство результата самокопирования Кипроуза Гевайна. Перед ним двигались четыре одетые в черное фигуры с одинаковыми жестами, походкой, интонациями и выражениями лиц. Выяснить, где сам оригинал, удалось только тогда, когда один из них заговорил.

— Ненаглядные мои, давайте попытаемся еще раз, — проговорил Кипроуз Гевайн. — Мы должны думать и действовать как один. Только тогда наши силы сольются в единый поток. Приготовились, пли!

«Целью» оказался вкопанный на некотором расстоянии от сеньоров шест из тусклого черного материала, увенчанный ветвистыми оленьими рогами. Четверо Кипроузов бормотали что-то вполголоса, пальцы их извивались. Раздался хлопок, и воздух перед ними ярко засветился. Закружился легкий дымок, и из него вылетели четыре крошечные молнии алого цвета. Радужный снаряд Кипроуза Гевайна ударил в цель, и среди веточек рогов дугами разлетелись искры. Три другие молнии почти сразу потеряли высоту, вспыхнули и самоликвидировались. Персоны недовольно забурчали, а Кипроуз принялся утешать их:

— Вы не виноваты, ненаглядные мои. Нужно еще немного потренироваться, только и всего. Вы должны верить в себя и своего создателя. Скоро наши силы сольются и тысячекратно возрастут. В этот счастливый день космос откроется для нас, и наше знание превзойдет даже наши силы. Итак, старайтесь, мои дорогие, старайтесь! Цель вполне достижима! Ну, еще раз, все вместе!

Восемь белых рук вновь быстро задвигались.

Рилиан не стал дожидаться результата. На него навалилось предчувствие неминуемой беды, и он постарался смягчить его единственно известным ему способом: вернувшись в мастерскую, он еще с большим рвением принялся за работу. Прогресс был налицо, но медленный, а, как подозревал Кру, времени у него оставалось в обрез.

— Песнь двадцать пятая. Строфа пятьдесят первая, — объявил господин Мун.

Что-то лопнуло в сознании Скривелча Стека. Кроткое выражение его лица не изменилось, не дрогнул ни один мускул, но в это самое мгновение он понял, что больше терпеть не может.

С момента задержания племянников Кипроуза Гевайна прошло несколько недель, а требования Совета так и остались без ответа. Прямой отказ не мог бы лучше выразить недовольство сеньора, чем его молчание. Кулак Жи оставался в крепости Гевайн, и всю деятельность по сбору яиц пришлось прекратить. Сборщики и сифонщики, скучающие и подавленные, проводили дни напролет за кружкой эля в «Бородатом месяце». А трое заложников изнывали в своем вполне комфортном заточении: Вазма, Прука и Друвина держали в пустующем складе при здании Городского Совета. Содержание их стоило больших денег, они же вели себя безобразно, продолжая терроризировать охрану угрозами о дядюшкином возмездии. Никто не знал, что с ними делать. Так как Кипроуз отказался выдать Кулак и его похитителя, горожанам надлежало наказать заключенных по заслугам. Обвинение в поджоге влекло за собой смертный приговор через повешение. Обычно преступников представляли на суд сеньора, но в данном случае такая процедура была невозможна. Решение вроде бы было очевидным, но никто не осмеливался поступить по закону. Кипроуз выказывал полное небрежение к судьбе племянников, но кто знает, равнодушие это могло претерпеть изменения, пролейся кровь Гевайнов. Жители Вели-Джива, хорошо знакомые с гневом своего властелина, не имели желания подталкивать его к каким-либо действиям. Поэтому дело оставалось без движения, и так могло продолжаться бесконечно долго.

Поток виршей извергался с губ господина Муна. Скривелч прикрыл свои уши руками и обшаривал глазами общий зал в надежде на спасение или, по крайней мере, развлечение. Сцена, представшая перед ним, не менялась уже в течение нескольких недель. Все завсегдатаи «Бородатого месяца» были на своих местах. Меж ними то там, то сям сидели безработные сборщики. У камина на своем обычном месте предавался размышлениям советник Джайф Файнок, а за столиком в углу отдыхал главный сборщик Клайм Стиппер. Каждый вечер одно и то же, одно и то же. Этим безнадежно пассивным горожанам необходима твердая рука, деятельный лидер, и Скривелч, в списке недостатков которого нерешительность никогда не значилась, собирался предложить им такового.

Затянувшийся период бездеятельности терзал его дух. Славившийся своей молниеносной точностью в работе, он не терпел проволочек. Скривелч устал от Вели-Джива, устал от его ограниченных обитателей, от «Бородатого месяца», но пуще всего до смерти устал от поэтических извержений хозяина постоялого двора. Если горожан предоставить самим себе, они даже шевелиться не станут. Необходим удар хлыстом — нужно пришпорить события. Он покажет им, как это делается. Теперь, когда Скривелч понял, что настало время действовать, в его уме сложился четкий план. Необходимы перемены. Эта мысль бальзамом пролилась на его измученную душу. На какое-то время он даже позволил себе проявить терпимость. Он поудобнее откинулся на стуле и уставился на господина Муна с лучезарной улыбкой.

Закончив декламировать строфу под номером восемьдесят, Мун оторвал взгляд от тетради и поразился необычайно приветливому выражению лица своего гостя. Объяснение напрашивалось само собой:

— Ну как, нравится поэма, уважаемый? Не правда ли, какой изящный полет фантазии, искрящееся остроумие, меткость выражений…

— Безусловно, господин Мун. Я признаю и разделяю с вами радость творческого самовыражения, поскольку в известной степени я и сам художник. Ибо в этом безвкусном, кричаще разряженном мире лишь осязаемые результаты тяги человека к возвышенному сияют великолепием истинного злата, — нараспев произнес Скривелч.