— Ну что, Казимира, скажите, — говорил Бакланов, беря ее снова за руку.

— Ну, любила! — отвечала она как-то порывисто.

— И я ведь тогда благороден был в отношении к вам, согласитесь с этим: я многого мог бы достигнуть.

— Были благородны, — отвечала Казимира.

— И за это самое, — продолжал Бакланов: — вы по крайней мере теперь должны меня вознаградить.

— Чем же мне вознаградить? — сказала Казимира.

— Любовью.

Казимира грустно улыбнулась.

— Теперь это немножко трудно.

— Напротив, теперь-то и возможно: другое дело, когда вы были девушкой, когда от этого зависела участь всей вашей жизни, — тогда другое дело; но теперь, что же может препятствовать нашему счастью?

Казимира качала только головой.

— Теперь какие, кроме самых приятных, могут быть последствия из того, что вы меня полюбите? — продолжал Бакланов, опять беря ее за руку.

— А такие, — отвечала Казимира: — что я-то еще больше вас полюблю, а вы меня презирать станете.

— Ей-Богу, нет! — воскликнул Бакланов.

— Погодите, постойте, вон идут! — сказала Казимира, в самом деле указывая на двух, неторопливо проходивших по дорожке мужчин. Прощайте! — прибавила она.

— Посидите! — упрашивал ее Бакланов.

— Нет, нельзя!.. Посмотрите, как вы платье мне все измяли, говорила она, вставая: — прощайте.

— Могу я, по крайней мере, приехать к вам?

— О, пожалуйста, приезжайте! — отвечала с удовольствием Казимира.

— У вас есть особая комната?

— Есть!.. — Голос ее при этом был как-то странен.

Бакланов возвратился домой в восторге: завести интригу с Казимирой он решился непременно.

17

Не всегда то найдешь, за чем пойдешь!

Дом Собакеевых стоял на одной из лучших улиц. Это решительно было какое-то палаццо, отчасти даже и выстроенное в итальянском вкусе.

Бакланов, ехав, всю дорогу обдумывал, как он будет расставлять сети панне Казимире. Но есть дома, в которых, точно в храмах, все дышит благоприличием и целомудрием: введенный в мраморную, с готическими хорами, залу, Бакланов даже устыдился своих прежних намерений.

— Г-жа Ковальская сейчас выйдет; а пока не угодно ли вам к Анне Михайловне, — сказал ему вежливо благообразный лакей.

— К г-же Собакеевой? — спросил Бакланов.

— Точно так.

— Прошу вас.

— Пожалуйте!

И человек, идя негромко вперед, повел его на правую половину дома.

В совсем барской гостиной, с коврами, с лампами, с масляными картинами в золотых рамах, Бакланов увидел пожилую даму, просто, но изящно одетую, в кружевном чепце и в очках. Лицо ее напомнило ему добродушные физиономии ван-диковских женских портретов.

— Казимира сейчас выйдет. Присядьте, пожалуйста! — сказала ему старушка, показывая на кресло возле себя.

Она что-то такое, необыкновенно тонкое, шила. На столе, впрочем, около нее лежала книга, на корешке которой было написано: «Сказание Тирона, инока святогорского».

— Вы недавно ведь здесь? — продолжала старушка.

— Да, недавно-с.

— И успели уж с некоторыми господами поссориться?

— Да, — отвечал Бакланов с самодовольною усмешкой.

— И прекрасно!.. Значит, вы честный человек!

Старушка понюхала табаку и принялась снова за свое шитье.

— Тут Бог знает что происходит! — продолжал Бакланов.

Старушка махнула рукой.

— Я женщина, а поверите ли, кровью сердце обливается, слушая, что они творят…

Собакеевы, довольно богаое и самое аристократическое семейство в городе, были в открытой неприязни с начальником края и со всем его кружком.

В губерниях, по степени приближенности к начальству, почти безошибочно можно судить о степени честности местных обывателей. Чем ближе они к этому светилу, тем более, значит, в них пятнышек, которые следует замазать.

К неудовольствию Собакеевой на начальника края отчасти, может быть, примешивалось и оскорбленное самолюбие. Вступая в управление краем, он третировал ее, решительно, как и других дам.

— У отца моего по нескольку часов в передней стоял, а теперь вот каким господином стал!.. — не утерпела старушка и объяснила Бакланову.

В комнату в это время вошла молодая девушка в белом платье и белокурая.

Бакланов невольно привстал на своем месте.

Если Софи Леневу можно было назвать южною красавицей, то эта была красавица севера.

— Maman, как я тут навязала? — сказала она, показывая старушке вязанье.

— Опять спутала! — отвечала та, подвигая на носу очки ближе к глазам.

— Monsieur Бакланов! Дочь моя! — познакомила она молодых людей, а сама принялась рассматривать и поправлять работу.

Бакланов поклонился, и mademoiselle Собакеева тоже ему поклонилась, и при этом нисколько не сконфузилась и не пожеманничала.

Бакланов почти с восторгом смотрел на молодую девушку. Ее довольно широкое лицо было исполнено какой-то необыкновенной чистоты. Несколько обнаженные руки, грудь и шея были до такой степени белы и нежны, что как будто бы она черненького хлебца никогда и не кушала, а выросла на одних папошниках. Стан у нее был стройный, но не воздушный. Соня Ленева, по природе своей, отчасти принадлежала к лезгинско-татарскому происхождению. Прабабка ее, жена Маркаша Рылова, была дочь князя Мирзы-Термаламы, а Сабакеева, напротив того, была чистейшая дочь полян, славянка; даже в наружности ее было что-то нпоминающее красивых купеческих дочерей; только все это разумется, было смягчено и облагорожено воспитанием.

— Ну, вот на, поправила, — сказала мать, подавая ей работу.

— Хорошо-с, — отвечала молодая девушка и не ушла, а тут села.

Бакланову ужасно хотелось с ней заговорить.

— Вы много выезжаете? — спросил он ее.

— Да! — отвечала девушка спокойно.

— Она больше дома у себя танцует; у нас обыкновенно собираются… — объяснила за нее старушка.

«Нет, это не светская госпожа!» — подумал Бакланов.

— А читать вы любите? — спросил он самое девушку.

— Читаю! — сказала она и на это спокойно.

— Охотница! — подхватила мать.

«Но все-таки не синий чулок! — подумал Бакланов. — Но что же она такое?» — задавал он себе вопрос.

— Я сюда на юг приехал первый раз… Это синее небо, этот воздух, как бы молоком пропитанный, все это чудо что такое… проговорил он, желая попробовать молодую девушку насчет поэзии.

Она выслушала его внимательно, но без особенно искреннего, а тем более поддельного увлечения.

— Да, здесь хорошо, — подтвердила она.

«И то — не то!..» — подумал Александр.

Панна Казимира наконец показалась.

— Ну вот и она! — сказала ей ласково старушка.

— А вот сейчас, сначала с mademoiselle Евпраксией расцелуюсь, сказала Казимира и, совершенно по-дружески поцеловавшись с молодою девушкой, почтительно поцеловала руки у старушки.

Она с утра еще не выходила из своей комнаты, а потом, услышав о приезде Бакланова, делала свой туалет и, по-видимому, употребляла все старания, чтоб одеться к лицу, и даже немного побелилась и подрумянилась.

Бакланову, с ее появлением, сделалось неловко. Она подала ему руку, несколько сконфузившись и слегка улыбаясь.

— Вы скоро же посетили меня! — сказала она, садясь около него.

— Я поспешил воспользоваться вашим позволением, — отвечал Бакланов.

— Merci! — сказала Казимира и еще раз пожала у Бакланова руку.

— Вы старые знакомые? — спросила их старушка.

— Я помню еще monsieur Бакланова, когда он пришел к нам в первый раз… Мамаша ему, или он ей скажет слово и покраснеет! — сказала Казимира.

— А я помню, — отвечал ей в тон Бакланов: — что панна Казимира не вышла и обедать.

— О, я имела на то свои причины! — сказала Казимира, вскидывая на него нежный взгляд.

Вообще она с заметною сентиментальностью старалась говорить с Баклановым.

— А вы помните гостиный двор, как мы раз шли с вами? — сказала она.

— Да, — отвечал ей Бакланов, уже потупляясь.

— А тот вечер, когда я вдруг ушла от вас?