— Знаю, Елизавета Александровна.

— Ну, порадуй хоть ты меня.

Митя, не вставая с места, начал отвечать довольно бойко и уверенно.

Елизавета Александровна слушала, одобрительно кивая головой.

— Умница! — наконец сказала она. — А теперь, родной, я тебя вот что попрошу: помоги мне, голубчик, растолкуй этому олуху правила деления… — Иона ткнула концом линейки в спину всё ещё стоявшего на коленях Васи. — Иди, дурак, Митенька тебе всё объяснит!.. А вы все, — обратилась она к остальным ученикам, — будете сейчас решать задачи.

Все сели по местам, а Вася мрачно поплёлся к Мите и сел рядом с ним на соседний стул.

Прошло ещё около часа. Все сидели молча, решая задачи. И вдруг среди тишины раздался звонкий Митин голосок:

— Елизавета Александровна, я не могу с Васей заниматься! Он меня совсем не слушает.

Лизпха подняла от книги глаза. В них горело бешенство и негодование.

— Ты что же это, подлец, выделываешь?! — задыхаясь от злости, крикнула она на Васю.

Тот встал со стула и уставился на Лизиху глазами, полными неприязни.

— Да он мне ничего не объясняет. Он сам не знает! — со злобой в голосе проговорил он.

— Кто не знает? Это Митенька-то? Ах ты, неблагодарная скотина! Он на тебя время тратит, учит тебя. А ты вместо благодарности…

— Ничего он не знает! — злобно перебил её Вася. — Он вам по шпаргалке отвечал и мне её переписать суёт. На кой она мне? Вот она!

И он, встав с места, подал Лизихе листок бумаги, мелко исписанный рукой самого Митеньки.

Елизавета Александровна небрежно взглянула на листок и отложила его в сторону.

— Это неправда! — взвизгнул от злости Митенька, вскакивая с места. — Это не шпаргалка, это конспект. Я в него и не заглядывал. Я для себя написал. Утром на свежую голову ещё разок повторить.

— «Утром, на свежую голову»! — передразнил его Вася. — А мне для чего совал, мне что сейчас говорил? Подлиза!

— Молчать! — заорала Лизиха. — Я тебя, негодяй, вон выгоню! Учу бесплатно, из милости, из жалости к твоей матери учу, а ты ещё разговаривать! Ну, погоди у меня…

Она вскочила со своего места, огромная, растрёпанная, как ведьма, схватила Васю за руку, потащила вокруг стола к своему креслу.

— На колени! На колени, подлец! — орала она, тряся за плечи перепугавшегося мальчишку. И так толкнула его вниз, что он упал, ударился локтем об пол и даже взвизгнул от боли.

— За что вы меня? — горько заплакал он.

— За что? За то, что учиться не хочешь! А ещё Митеньку оболгать хотел! Погоди, я твоей матери всё расскажу. Она с тебя дома шкуру спустит! Дармоед проклятый!

Вася уже ничего не говорил. Он только рыдал, не в силах больше сдерживаться.

Все в комнате притихли. Такая отвратительная сцена разыгралась при мне в первый раз. Я был так потрясён, что сидел будто в каком-то оцепенении.

— Ну, выучил таблицу? — злобно спросила Елизавета Александровна, обращаясь ко мне.

— Не выучил. Не могу, — запинаясь, ответил я.

— Это ещё что за новости?! Почему не можешь?

— Голова очень болит, — с перепугу ответил я.

— Ага! Сразу как учить, так и головка заболела. Иди сюда, встань столбом. Голова-то скорее пройдёт.

Я подошёл и встал вместе с другими около страшного Лизихиного кресла. Это было моё первое наказание.

«Если ударит, сейчас домой убегу!» — подумал я, с опаской поглядывая на крепкую дубовую линейку, которую бабка Лизиха держала в руках. Но она, видимо, устала от расправы с Васей и сидела в своём кресле не двигаясь и даже слегка прикрыв глаза. Какая она была противная, словно огромная сытая жаба! За что она била и мучила Васю? И сколько ещё придётся терпеть мне самому в этом ужасном, отвратительном доме?!

Когда мы с Серёжей пошли домой, я спросил его;

— А что это за листочек Вася Лизихе отдал: шпаргалку или конспект?

— Эх ты, мумочка! — рассмеялся Серёжа. — Конечно, шпаргалка.

— А почему же Лизиха Митьку за неё не отодрала?

— Потому что он «Митенька, умница, утешение наше»! — ядовито ответил Серёжа. — Да и зачем его драть, когда она уже Ваську за него отлупила? А Васька — дурак, так ему и поделом!

— За что поделом?

— За то, чтоб не лез. Знает ведь, что Митенька — «радость наша, солнышко наше». А он хотел это «солнышко» за ушко да на солнышко, вот и обжёгся, вперёд умнее будет.

В эту ночь я долго не мог уснуть. Всё думал о случившемся в школе. Елизавета Александровна стала казаться мне ещё отвратительней. Она, значит, не только злобная, не только притворщица, а ещё и много хуже. За что она травит Васю? За то, что он бедный, что она его учит бесплатно, за то, что мать у него прачка и побоится вступиться за Васю.

Как всё гадко и подло! Мне хотелось заплакать и рассказать кому-нибудь об этой большой несправедливости. Но кому рассказать? Серёжа и так всё знает и не видит тут ничего особенного. А мама? И вот, пожалуй, первый раз в жизни я подумал, что и мама ничего тут не поймёт, а может быть, и не захочет слушать. Ведь она всё время твердит, что Елизавета Александровна нас всех очень любит, ради нас только и живёт. И мне стало так тяжело на душе, так одиноко… Напротив меня, у соседней стены, мирно спал и посапывал во сне Серёжа. А я лежал с открытыми глазами, смотрел в мутно белевший надо мной потолок и всё думал и думал о том, почему в жизни иной Раз так плохо бывает.

Я думал до тех пор, пока, ничего не придумав, под самое утро наконец заснул.

ИНОЙ РАЗ ХОРОШО И ПОБОЛЕТЬ

У меня заболело горло, поднялась немного температура. И мама сказала, что, как ни грустно, мне придётся несколько дней посидеть дома и не ходить в школу.

Не знаю, может быть, маме и было от этого грустно, но мне ни чуточки. Наоборот, я очень обрадовался, что хоть несколько дней не буду видеть этой отвратительной обезьяньей рожи и отдохну от постоянного крика, ругательств и колотушек.

Наступили хорошие дни. Утром Михалыч уходил на работу, Серёжа — в школу. И дома оставались только мы с мамой. Мама стряпала в кухне вместе с тёткой Дарьей, а потом что-нибудь шила или штопала Михалычу носки, которые он, по словам мамы, «просто нарочно каждый день продырявливал».

А потом, к двум часам, приходил Серёжа из школы, Михалыч — из больницы, и мы садились обедать. За обедом Серёжа всегда рассказывал последние школьные новости: кого сегодня драли, кто полдня на коленях стоял, у кого Елизавета Александровна изорвала в клочки тетрадку за то, что на неё села клякса.

Новости были обычно очень похожими одна на другую. В основном менялись только герои приключений. Сегодня Кольке попало, завтра — Ваське, а послезавтра — Ольге. Последней доставалось особенно часто, вероятно, за то, что она была уже взрослой и училась не по принуждению, а по доброй воле. Наверное, бабка Лизиха хотела её испытать, проверить, насколько действительно крепко сидит в ней желание учиться, а потом и самой стать учительницей. Бедная Ольга, самая большая, самая старшая из нас, уже совсем взрослая барышня, терпела от Лизихи великие муки! Обливаясь горючими слезами, вместе с нами, ребятами, она часами стояла на коленях, уча закон божий или правила грамматики. Наверное, её любовь к учению была действительно очень велика, а терпение и покорность собственной судьбе в образе злющей Лизихи прямо безграничны.

На третий день моей счастливой болезни Серёжа принёс очень интересную новость.

— Митеньку-то нашего вчера на улице камнем подшибли! — оживлённо рассказывал Серёжа.

— Кто подшиб? Как? Куда попали? — посыпались нетерпеливые вопросы.

— В самую морду, повыше глаза, всю бровь рассекли! Еще бы немножко — и глаз вон.

— «В морду»! Ну кто же так говорит? — неодобрительно покачала головой мама.

— Простите, в личико, — с недоброй улыбкой поправился Серёжа. — Чуть всё личико на сторону не свернули и глазик не выбили.

— Да кто же бросил камень? — заинтересовался Михалыч.

— А это вот неизвестно, — весело сказал Серёжа и прибавил: — Елизавета Александровна прямо с ума сходит, хочет дознаться. Сегодня Ваську и Кольку весь день колотила. «Заживо, кричит, обдеру, а узнаю!»