– Я говорю, что Станюкович уедет в Николаев. Вы примете дела порта и военного губернатора, оставаясь начальником эскадры и помощником начальника гарнизона.

"Ах, не все ли равно, как будут называться должности… Надо стоять насмерть, как стоял незабвенный Владимир Алексеевич… Сегодня выстояли…"

– Хорошо, хорошо, ваша светлость…

Шестьдесят тысяч бомб и ядер, брошенных на Севастополь с кораблей и сухопутных батарей, не принесли союзникам желанной победы. В сумерки одна за другой замолкли уцелевшие батареи, а поврежденные корабли скрылись за горизонтом. А защитники Севастополя без передышки принялись чинить брустверы, плетеными турами, бревнами и мешками с землею наращивать валы бастионов, подготовлять площадки для новых орудий, закапывать цистерны для пороховых погребов.

Гул стоит на бастионах, переставших реветь медными глотками мортир. Лишь изредка в темной ночи гремят одиночные выстрелы выдвинутых секретов и вспыхивают ракеты, рассыпаясь звездами.

Вновь молчаливо едут с Малахова в город Нахимов и Истомин. Лошади спотыкаются на размытом глинистом спуске, осторожно вступают на шаткий настил. Под досками моста черная глубокая вода и палубы тендеров; настил качается и ходит вместе с судами под ударами волн. И снова подъем к темной улице, в проулки на городскую гору.

Кажется, в эту ночь всему Севастополю светят только окна корниловской квартиры и все пути молчаливых прохожих ведут сюда. Он лежит в парадном мундире, спокойный, помолодевший, будто смерть сняла все заботы последнего года и страшного сентября. Может быть, просветленное выражение обретено счастьем предсмертные минуты, когда Истомин сообщил, что малаховскими батареями сбиты орудия англичан и взорван их пороховой склад. Владимир Алексеевич крикнул "ура", сделал попытку подняться, и жизнь ушла из страдавшего тела.

Владимир Иванович вспоминает благословение друга и его последний поцелуй. Тогда слезы подступают к глазам, и сквозь сетку влаги Истомин видит Павла Степановича, припавшего губами ко лбу Корнилова. Вздрагивают плечи в эполетах, и ниже, ниже склоняется голова…

Хоронили Корнилова к концу следующего дня под грохот возобновившейся бомбардировки. Но теперь огонь врага не беспокоил руководителей обороны Севастополя. Стреляли только уцелевшие на суше батареи. Ни один корабль союзников не возвратился на вчерашние позиции.

Глава седьмая. В осаде

Прямо с похорон Нахимов, Тотлебен и Новосильский поехали вместе с Истоминым на Малахов курган. Прошли мимо выложенного из камней крести на месте ранения Корнилова.

– Мы теперь бастион наш, – Владимир Иванович обвел рукой пространство впереди и ткнул в батарею перед завалом, где таскали бревна матросы, – будем называть Корниловским.

Нахимов и Новосильский наклонили головы в знак одобрения. Тотлебен подчеркнуто громко приветствовал подходившего саперного полковника Ползикова. Он его не любил и несколько ревновал к делу инженерной обороны.

– Вы незнакомы, Павел Степанович? Мой начальник штаба. Покойный Владимир Алексеевич весьма одобрял проекты строительства укреплений дистанции, составленные полковником. – Истомин заговорил тоже громко, будто становясь в возможном споре с Тотлебеном на сторону Ползикова.

Павел Степанович протянул руку молодому полковнику и крепко сжал:

– Слыхал и рад узнать. А как член Георгиевской думы, поздравляю с Георгием за пятое и шестое октября. Лихо действовали.

В землянке общим вниманием овладел все же Тотлебен. Он уверял – и нельзя было не согласиться с его резонами, – что после неудавшейся бомбардировки защитники Севастополя имеют время превратить его в цепь укреплений.

– Если князь и не освободит нас ударом в поле, генералы Канробер и Раглан все равно должны отказаться штурмовать. Им впору думать лишь об увеличении средств для осады и инженерных работ. Они слишком далеко от нашей оборонительной линии. Разве что перед Четвертым бастионом поближе.

– Обратим и на Четвертый и на Корниловский бастионы первоочередное внимание, но надлежит договориться об общем характере укреплений, предложил Павел Степанович.

Тотлебен одобрительно кивнул своей крупной, коротко стриженной головой:

– Мы должны строить вот такие сомкнутые укрепления.

Он придвинул к себе чистый лист бумаги и стал быстро, четко, с тем чертежным щегольством, за которое его рано отметил глава военных инженеров генерал Шильдер, набрасывать существующие бастионы. Потом пунктиром наметил желаемые новые работы.

– Вынесем вперед этакие волчьи ямы, засеки и рогатки. Устроим завалы для стрелков и обороним их в промежутках ложементами.

– Лучше соединить траншеями. Тогда потери в людях резко уменьшатся. Впрочем, на нашей дистанции к этой работе уже приступили, – сказал Ползиков. Кажется, он добивался спора с руководителем инженерной обороны.

Но Тотлебен в присутствии адмиралов не пожелал уточнять свою позицию. Вопрос, волновавший Ползикова, полковнику Тотлебену казался третьестепенным и, во всяком случае, не имеющим отношения к инженерным работам.

– Увидим, что будет по средствам, – уклонился он. – Разумеется, нужны контр-апроши с назначением мешать работам осаждающих.

Он пристукнул карандашом и отодвинул листок:

– Но всего важнее нам увеличить защиту самих бастионов, заменить мелкие и средние орудия пушками крупного калибра. Владимир Алексеевич обещался не менее ста орудий передать на бастионы.

– Лишь бы до зимы князь отвлек часть сил неприятеля. Матросам и солдатам помогут все севастопольцы, – вглядываясь в наброски Тотлебена, размышлял Павел Степанович вслух. – Что до Четвертого бастиона, то мортиры мы можем немедля втащить на высоту. Они уже подвезены к Театральной площади.

– Превосходно. Одновременно позаботимся о подъеме насыпи. Беда Четвертого бастиона в том, что он ниже высот, окружающих его с трех сторон, а они заняты французами, – заметил Новосильский.

Павел Степанович вытащил из кармана тужурки записную книжку.

– Диктуйте, что вам надобно из флотских и общих средств. По порту я распоряжусь, а в остальном заставлю нашего Морица расщедриться.

– Хм, Моллера, верно, надо тормошить. Он вчерашний день только молебствия служил, – бормочет лютеранин Тотлебен. – Православные из моих соплеменников ревностно исполняют обряды вашей церкви…

Выразив желание, чтобы Меншиков отвлек англо-французов от Севастополя, Павел Степанович вовсе не надеялся, что оно осуществится. Но уже со следующей недели начался ряд событий, действительно давших частичную передышку гарнизону неустроенной крепости. Первым из таких событий явился бой у Балаклавы, на высотах Кадыкьоя.

Героизм защитников Севастополя, неуспехи врага, ослабление противного лагеря начавшимися болезнями и незначительным пока поступлением подкреплений – все это любого главнокомандующего русской армией должно было побудить к наступательным действиям. Тем более Меншикова в это время значительно усилили за счет Дунайской армии и всех южных резервов. Он располагал почти стотысячным войском.

Но старый равнодушный князь по-прежнему считал, что в завязавшейся борьбе сила на стороне врага. Он сидел в своей ставке на Симферопольской дороге и ничего не предпринимал. Однако петербургские настояния заставили его произвести небольшой частью своих сил атаку в Балаклавском направлении. Выбор района для удара или, скорее, для демонстрации активности определяло то, что редуты между селом Чоргун и Балаклавой занимали англичане и турки и Балаклава стала базою английских сил.

Отряд генерала Липранди выступил в трех колоннах на рассвете 25 октября. Хорошее взаимодействие артиллерийского огня с пехотой позволило русским батальонам довольно быстро броситься в атаку. Уже к восьми часам английская и турецкая пехота в панике и густыми толпами убегала с позиций. На четырех редутах полки Азовский, Днепровский, Украинский и Одесский захватили орудия, снаряды, палатки и шанцевый инструмент.