Как бы то ни было, но, распростившись со стариками и с Лизой, Лихачев после всех подал руку Саше и почувствовал нежное пожатие, от которого у .него захватило дух.
На следующий день молодой мичман явился к Минденам уже без всякого приглашения. Он встретил Сашу одну в маленькой гостиной; ее глаза были красны и как будто заплаканы.
- Вы нездоровы? - с участием спросил он.
- Нет, я здорова, но папа чувствует себя очень дурно. Его, кажется, утомляют наши вечера... Тс... он идет сюда.
Генерал, вчера еще бывший довольно оживленным и добрым, вошел, сильно шаркая туфлями.
Он был в халате, подпоясанном поясом с кистями. Он не обратил особого внимания на гостя, который поспешил вскочить.
- Сидите, сидите, молодой человек, - прошамкал он. - Почтение к старости - вещь хорошая, но лучше сидите. Вы знаете, что я такое теперь? Отставной комендант...
Он закашлялся сухим старческим кашлем и продолжал говорить, как бы размышляя вслух:
- Меня осудили за две бочки сельдей... А я будто ничего не знаю, что здесь делается. Вот вам пример бескорыстия. Светлейший князь Меншиков, наш бывший полномочный посол... Пример бескорыстия... Я все хорошо знаю. Он соблюдает экономию, и я также соблюдал экономию. А меня осудили за бочонок сельдей, проданный без моего ведома.
- Папа стал заговариваться, - прошептала Саша Лихачеву. - Он как будто бредит.
- Сооружают, сооружают, а никаких укреплений нет, - вдруг сказал Минден. - Придет неприятель, возьмет Севастополь с одной ротою солдат. Я также был комендантом, знаю, что значит крепость... Читал много на своем веку. Вобана{24} изучал... Как, бишь, зовут того немецкого автора, который в начале нашего века критиковал Вобана?
- Не знаю, ваше превосходительство, - сказал Лихачев, стараясь показать, что весьма интересуется словами генерала.
- Не знаете... Как вам не стыдно, молодой человек, ведь это было так недавно. Двенадцатый год я помню, как вчерашний день. В четырнадцатом году, при покойном императоре...
Минден, по-видимому, хотел начать один из своих бесконечных рассказов о взятии Парижа, но голос его оборвался, и он снова сильно закашлялся.
- Папа, вам вредно много говорить, выпейте воды и ложитесь в постель, сказала Саша.
- Вредно... Ты думаешь, мне уже умирать пора?.. Не гожусь никуда. Отставной комендант. Хе-хе-хе! Пора в вечную отставку.
- Папа, к чему вы это говорите, - сказала Саша умоляющим голосом, в котором слышались слезы. - Я для вас же говорю.
- Тебе хочется поговорить с молодым человеком, - сказал Минден, вдруг смягчившись. - Понимаю. Я тебе не мешаю. Посторонний здесь не нужен.
Он перекрестил дочь, поцеловал ее в лоб и удалился, снова шаркая туфлями. От этого шарканья у Лихачева мороз подирал по коже. Появление старика напоминало ему читанное в учебнике древней истории обыкновение египтян приносить в залу, где пируют гости, мумию...
Генерал действительно походил на живую мумию.
Молодые люди остались одни и несколько минут молчали в смущении. Лихачев первый заговорил.
- Знаете ли, что мы на днях отправляемся в плавание? - сказал он, желая в одно и то же время возбудить в Саше горесть предстоящей разлуки и уважение к своим будущим подвигам. Но Саша думала об отце и приняла это известие довольно равнодушно.
- Вы надолго уезжаете? - спросила она.
- Не знаю, сколько времени продлится плавание... месяц или два... Мы будем крейсировать в Черном море, выслеживая турецкие суда. Как бы я желал объявления войны!
- Надо будет посоветоваться насчет папа с доктором Балинским, - сказала Саша, отвечая на свои собственные мысли.
"Опять этот доктор Балинский!" - подумал Лихачев, и ревность снова закипела в нем...
- К чему же с Балинским? Здесь есть много докторов. Балинский вовсе не пользуется известностью.
- Он очень хороший и опытный доктор, и папа ему доверяет.
Лихачев закусил губы...
"Она влюблена в этого доктора", - мысленно решил мичман.
- Да, я желал бы войны, - снова сказал Лихачев. - Приятно погибнуть за отечество, - произнес он вычитанную фразу.
- А вы не боитесь? - спросила Саша. Лихачев взглянул на нее с чувством собственного достоинства.
- За кого вы меня принимаете? - спросил он. - Неужели я похож на труса?
- Я этого не говорю. Но ведь турки - варвары, и война с ними не то что с образованными нациями. Да и вообще война - какой ужас! Я часто молюсь Богу, чтобы никогда более не было войн.
- Жизнь на море приучает ко всяким опасностям, - говорил Лихачев, глядя прямо в глаза Саше. Она сконфузилась и стала смотреть в сторону. - Скажите, а вам будет жаль, если меня убьют?
- Конечно, будет жаль, - наивно сказала Саша. - Вы такой ловкий кавалер и так хорошо танцуете вальс, - прибавила она со смехом.
- Какая вы недобрая! Я говорю о смерти, а вы - о танцах.
- Но ведь война еще не объявлена, и, даст Бог, ничего не будет... А если в самом деле вам придется сражаться, я, право, право, буду очень бояться за вас.
- Благодарю вас, - с чувством произнес мичман. - Воспоминание о вас поддержит меня в минуту опасности... До свиданья... Вот что еще, исполните мою просьбу: дайте мне что-нибудь на память!
- Что же я вам дам? - сказала Саша, растерявшись. - Вот разве возьмите этот платок...
"Только как бы мамаша не заметила", - подумала Саша.
Но Лихачев не опасался мамаши. Батистовый платок был уже в его руках, и он не расстался бы с ним ни за какие блага в мире. Ему казалось, что в этом платке, пропитанном запахом ландыша, ощущается дыхание любимого существа. Он еще раз пожал руку Саши и хотел прижать ее к своим губам, но у него не хватило смелости. Лихачев быстро вышел и вскоре шагал по Морской улице.
IV
Едва заметная зыбь колыхала эскадру, когда она оставляла Севастопольский рейд, направляясь к Варне. Молодые офицеры догадывались, что целью плавания будет не простая прогулка по водам Черного моря. Они бодро готовились к опасностям. Многие, подобно Лихачеву, сгорали от нетерпения померяться силами с неприятелем и, конечно, думали не о турках. Им хотелось побороться с гордым британским львом. Как настоящие питомцы покойного Лазарева{25}, они не только не страшились мысли о войне с Англией, но радовались, что будут иметь случай оправдать мнение, сложившееся в обществе о черноморских моряках. Эскадра отплывала при самых благоприятных предзнаменованиях.
Лихачев перед самым отъездом получил письмо от матери и от сестер с уведомлением, что ему с этой же почтой высланы разные домашние приготовления вроде засахаренных фруктов, вышитых полотенец и прочее.
- Такая досада, опоздала посылка, - говорил он своему приятелю лейтенанту Артамонову. - Жаль, что маменька не прислала вещей с человеком. Наша почта вечно опаздывает... Я бы, кстати, взял с собою человека вместо денщика...
- Ну, это вы напрасно, - возразил Артамонов. - У нас этого не любят, и капитан едва ли позволил бы вам. Адмирал Корнилов не раз порицал обыкновение брать с собою крепостных людей. По его словам, присутствие подобных камердинеров вредит дисциплине.
- Не понимаю - почему? - изумился Лихачев. Он недавно перевелся в Черноморский флот и еще не знал порядков.
- А потому, что ваш крепостной человек будет повиноваться вам больше, чем мне или даже старшему офицеру.
- Знаете ли, Артамонов, я начинаю соглашаться с теми, кто ставит Павла Степановича Нахимова{26} выше нашего Владимира Алексеевича. Корнилов, несомненно, обладает огромным умом и образованием, но, право, он педант. Сегодня мне рассказывали, что он разбранил одного лейтенанта за чтение книги.
- - Ну, батенька, дело-то было не совсем так, - возразил Артамонов, всегда готовый стать на дыбы за своего вице-адмирала. - Я сам был свидетелем и расскажу вам. Корнилов заметил, что один из офицеров усердно поглощает томы "Библиотеки для чтения". Дня три назад Владимир Алексеевич, заметив у офицера книгу, спрашивает его: "Что это у вас, не инструкция ли Лазарева?" Офицер смешался. Корнилов взял книгу, повертел в руках и, нахмурясь, возвратил со словами: "Библиотеку для чтения" мы почитываем, а инструкции Лазарева знать не хотим. Вот что я вам скажу, господин лейтенант, когда я был так молод, как вы, я также читал все без разбора. Покойный Михаил Петрович однажды хорошо намылил мне за это голову, и с тех пор я стал серьезно изучать морское дело".