Семь турецких фрегатов и три корвета были уже ясно видны невооруженному глазу. Они были расположены лунообразно, их прикрывали шесть береговых батарей, находившихся на Синопском полуострове. Русская эскадра неслась двумя колоннами, каждая из трех кораблей. Во главе всех и ближе всего к неприятельскому берегу шел корабль Нахимова "Императрица Мария". Корабль уже миновал четыре турецкие батареи. Они молчали. Турки были совсем не намерены сражаться.
Вдруг с турецкого адмиральского сорокачетырехпушечного фрегата "Ауни-Аллах" грянул первый выстрел, и через минуту раздался залп со всех неприятельских судов и батарей. Корабль "Императрица Мария" был буквально засыпан ядрами, грот-мачта была вся избита и обнажена. Раздалась команда отдать якорь. Канат соскользнул в море, и корабль Нахимова остановился против турецкого фрегата. Еще не отдав якоря, "Императрица Мария" стала действовать батальным огнем по турецким судам. Ядра не попадали в цель, но перелетали через перешеек, вспенивая воду. Остановившись, корабль Нахимова сосредоточил все выстрелы на турецком адмиральском фрегате. Вскоре и другие русские суда открыли пальбу.
Корабль "Три святителя", шедший не за Нахимовым, а в левой колонне, также принял участие в бое. Он стрелял по двум турецким фрегатам и в то же время сам попал под меткие выстрелы турецкой батареи.
Турецкие корабли, скучившись в заливе, не могли свободно двигаться и палили довольно посредственно. Оглушительные залпы пересиливали шум волн, дым смешивался с туманом и скрывал неприятельские корабли. О положении их можно было судить только по огонькам, блиставшим из пушечных жерл во время выстрелов.
Лихачев, подобно многим юным сотоварищам, в первый раз бывшим в бою, совсем иначе представлял себе картину битвы. Он мечтал о личных подвигах, думал, что их корабль сцепится с турецким и что дело дойдет до рукопашного боя, в котором он выкажет чудеса храбрости. Ничего подобного не было. Был только невыносимый гул, от которого долго потом чувствовался звон в ушах. Дым не давал ничего видеть и затруднял дыхание, изредка слышались командные слова, сновали матросы. Ощущения были сходны с теми, какие Лихачев испытывал когда-то во время плавания, в первый раз узнав на опыте, что такое шторм. В голове у него был сумбур, чувствовалось, что где-то скрывается страшная, почти стихийная опасность, что могут сейчас убить или ранить, но все это сознавалось смутно, неопределенно.
Вдруг что-то тяжелое шлепнулось подле Лихачева, зашипело и сверкнуло огоньком. Он понял, что это, должно быть, граната, и вспомнил совет смело хватать чем попало, хоть руками, и выбрасывать за борт. Но Лихачев успел только услышать чей-то крик: "Скорее заливай! Горит!" Потом сквозь дым и туман он увидел подле себя матросика Семенова, который накануне, во время шторма, успел составитm себе репутацию труса и которого Лихачев недавно разнес совершенно без вины. Семенов, подобно Лихачеву, почти не сознавал, что вокруг него происходит, но, увидя снаряд, приближавшийся к самой ноге молодого мичмана, чему благоприятствовало покачивание корабля, матросик понял, что эта зловещая шипящая штука может убить офицера. Не рассуждая долго, Семенов почти инстинктивно бросился к снаряду и, схватив его обеими руками, как самовар, бросился к борту, но, не добежав, уронил себе ггод ноги. Снаряд лопнул с громким треском, вспыхнул огонь, доска задымилась, и матросик повалился. Несколько старых матросов, видевших все это, бросились с ведрами и залили огонь. Но было уже поздно. Осколками снаряда у Семенова перебило обе ноги ниже колена. Лихачев бросился к Семенову, которого уже положили на носилки.
- Умрет сердешный, - сказал один старый матрос.
- Что с тобою? - спрашивал Лихачев.
- Холодно... холодно, ваше благородие, - проговорил матросик и вскоре впал в забытье.
Лихачев не мог оставаться подле раненого, так как должен был спешить к своему посту. Не прошло и получаса от начала сражения, как уже ясен был исход его.
Турецкий адмиральский корабль не выдержал жестокого огня, направленного на него артиллеристами Нахимова. Он отклепал цепь, но не спускал срлага и бросился к берегу под прикрытие одной из батарей. Корабль Нахимова обратил тогда весь свой огонь против другого фрегата. Это был "Фазли-Аллах", бывший "Рафаил", взятый у нас турками в 1829 году
- Валяй в своего, зачем передался туркам, - острили матросы, поощряя комендоров, наводивших орудия.
На турецком фрегате вспыхнуло яркое пламя. По-видимому, наш выстрел попал в крюйт-камеру{34} и зажег порох. Фрегат загорелся как громадный костер, бросился к берегу и сел на мель против города. Почти в то же время меткая бомба с корабля "Великий князь Константин" взорвала другой турецкий фрегат. Горящие обломки осыпали ближайшую турецкую батарею, которая прежде усердно палила, но теперь вдруг умолкла. Несколько позже корабль "Париж" взорвал на воздух один из турецких корветов.
Кораблю "Три святителя" менее посчастливилось. Сначала он удачно боролся с двумя турецкими фрегатами, но, попав под выстрелы турецкой батареи, должен был отступить. Лихачев вместе с другими мичманами и матросами бросился по приказанию капитана в баркас с целью завести верн{35}. Заметив это, турки стали палить в них с батареи ядрами. Ядра пролетали мимо, падая в воду и поднимая фонтаны воды, обдававшей брызгами гребцов и офицеров. Лихачев хладнокровно отдавал приказания матросам. Вдруг ядро шлепнулось прямо в плывший рядом с ними другой полубаркас. Полетели щепы и осколки, и Лихачев увидел, что товарищ его, Варницкий{36}, командовавший гребцами, охнул и схватился за левую руку: его ранило щепой.
- Ничего, пустяки, дайте платок, перевяжу, и все пройдет, - говорил Варницкий, видимо храбрясь, хотя и побледнел. Кровь потекла у него из рукава, который был разорван ниже локтя.
- Скорее на баркас, мы тонем! - крикнул он. Офицер и матросы перескочили на подплывший к ним баркас, где был Лихачев.
- Позвольте, я заведу верп, вы позаботьтесь о вашей руке, - просил Лихачев товарища.
Но тот даже обиделся и сказал, что это не по-товарищески и что Лихачев, верно, рад случаю приписать себе всю славу этого дела. Лихачев должен был уступить. Когда работа была окончена, корабль "Три святителя", поворотив корму, открыл огонь против стоявшего поблизости турецкого корвета.
Между тем турецкий флот представлял картину полного хаоса и опустошения. Три фрегата, корвет и пароход были охвачены пламенем. Взрыв двух корветов зажег турецкий город, обнесенный древнею зубчатою стеною. Никто не тушил огня. Турецкие пароходы бездействовали и вместо тушения пожара сновали взад и вперед. Деревянные турецкие постройки Синопа были быстро охвачены пламенем: ветер и турецкий фатализм одинаково способствовали распространению пожара.
В самом разгаре сражения с русской эскадры было замечено, что из-за мыса показался какой-то пароходо-фрегат под русским флагом; вскоре появились и другие пароходы. Это была слишком поздно подоспевшая пароходная эскадра Корнилова.
- Ура! - хором закричали тысячи голосов с обеих эскадр. Но сражение было уже закончено. Неприятельские суда, брошенные на берег, были в самом жалком положении. Они более не сопротивлялись, но и не спускали флагов. Нахимов велел, однако, прекратить огонь. Суровые турки одни, покорные судьбе, спокойно ждали смерти, другие жались в кучки, как стадо баранов, объятое паническим страхом. Турецкие суда одно за другим взрывались на воздух, зажигая город. Только на одном из турецких фрегатов был спущен флаг, да и то по приказанию проезжавшего мимо парламентера, посланного Нахимовым в город для объявления властям, что эскадра не желает вредить жителям. Но и это было бесполезно, так как город представлял уже груду обгорелых развалин и жители стали уходить в горы.
Весь вечер был употреблен на спасение турецкого экипажа, кожуховые лодки{37} сновали, забирая пленных, в числе которых был и неприятельский адмирал. К некоторым судам уже нельзя было подступиться, они сгорели дотла. С других турки бросались в воду, и наши матросы самым добродушным образом оказывали им помощь. Старик Прокофьич промок до последней нитки, так как несколько раз нырял в холодную воду, чтобы вытаскивать утопающих турок. Совершив подобный подвиг, Прокофьич всякий раз угощал спасенных отборными ругательствами.