Но конечно, биологическое определение истории недостаточно. Оно лишь ставит новые вопросы, хотя оно уже несет в себе ясную мысль, что нечто, отличающее историю, должно было некогда начаться, пусть это начало и было не мгновенным, а более или менее растянутым во времени. Почему прекратилось размножение более приспособленных и вымирание менее приспособленных (за вычетом, разумеется, летальных мутаций)? Иначе говоря, почему забота о нетрудоспособных, посильная защита их от смерти стали отличительным признаком данного вида? Ответ гласит: вследствие развития труда. Взаимосвязь, как видим, не простая, а диалектическая – труд спасает нетрудоспособных. Мостом служит сложнейшее понятие общества.
Пока нам важно, что мы перешагиваем тем самым в сферу второй группы внешних определений начала истории, тех, которые указывают на нечто, коренным образом "с самого начала" отличавшее человека от остальной природы. Это такие атрибуты, которые якобы остаются differentia specifica человека на всем протяжении его истории. К ним причисляют труд, общественную жизнь, разум (абстрактно-понятийное мышление), членораздельную речь. Каждое из этих явлений, конечно, развивается в ходе истории. Но к внешнему определению начала истории относится лишь идея появления с некоторого времени этого в дальнейшем постоянно наличного признака.
На этом пути раздумий что ни шаг возникают гигантские методологические трудности. То это граница настолько абсолютна, что грозит стать беспричинной и метафизической; проблема генезиса этих отличительных признаков отступает в туман, или на третий план, или (что наиболее последовательно) вовсе в сферу чуда творения. То, наоборот, предлагаемые отличительные признаки трактуются как не очень-то отличительные: "почти" то же самое имеется и у животных, причем, в соответствии с установкой исследователя, это "почти" способно утончаться до величины весьма малого порядка. Иными словами, differentia specifica, к констатации которой сводится проблема начала истории, может оказаться и бездонной пропастью, и мостом, т.е. безмерно плавной эволюцией скорее количественного, чем качественного рода.
Надо сказать и о другом возможном подступе к проблеме начала человеческой истории. История есть непрерывное изменение, в том числе, если брать большие масштабы, изменение, имеющее направление, вектор, – это называют прогрессом. Следовательно, попытки определить начало человеческой истории могут быть двоякого характера. Либо в центр внимания берется константный признак, навсегда отличающий человека от животного, либо возникновение свойства изменяться, иметь историю, причем прогрессирующую историю. Это и будет внутренним определением. Это свойство в свою очередь тоже может рассматриваться как differentia specifica человека, следовательно, в логическом смысле как константа. Тогда началом истории во внутреннем смысле мы будем считать момент, с которого человеческая история стала двигаться быстрее истории окружающей природной среды (как и быстрее телесных изменений в самих людях).
Итак, понятие "начало истории" в значительной степени зависит от того, сделаем ли мы акцент на неизменном в истории или на изменчивости, т.е. на историчности истории. Хотя несомненно, что обе стороны не чужды друг другу и на высшем уровне анализа составят единство, но во втором случае исторический прогресс выступает как продукт неумолимой необходимости избавиться от чего-то, что знаменовало начало истории.
Заметим, что второй вариант заставляет думать также о проблеме конечности и бесконечности процесса. Эта проблема теоретически абсолютно чужда вопросу о существовании или исчезновении людей, будь то на планете Земля, будь то за ее пределами. В плане методологии истории речь может идти только о конечности тех или иных явлений, преодоление которых составляло исторический прогресс. Если прогресс предполагает последовательное устранение и пересиливание чего-то противоположного, то прогресс должен быть одновременно и регрессом этого обратного начала. Историческое развитие, понимаемое как превращение противоположностей, допускает мысль, что исходное начало действительно превратилось в противоположное. В этом смысле оно исчерпано, окончено, "вывернуто", по выражению Фейербаха.
Ближайшая задача состоит в критике привычной обратной модели: начало истории – как синоним не того, что будет затем отрицать история в своем развитии, а того, что составит ее положительный генерализованный отличительный признак.
Для всякой системы субъективного идеализма нет испытания более тяжкого, чем наука о том, что было до появления субъекта, т.е. о природе, существовавшей до человека и в особенности накануне человека. Если вся дочеловеческая история природы – конструкция разума, то в какой момент и как к этой конструкции разума подключается история конструирующего разума? Следовательно, наука о начале человеческой истории находится в самом гносеологическом пекле. Вся силища материализма проявляется здесь воочию. Было бытие до духа! По соответственно и вся изощренность сопротивления материализму, вся многоопытная поповщина, запрятанная под покровы точной науки, помноженная на всю бесхитростность и самоочевидность воззрений обыденного сознания, спрессованы в теориях и исследованиях о начале человека. Не случайно в развитии западной палеоантропологии и палеоархеологии заметное место принадлежало и принадлежит специалистам, имеющим по совместительству и духовный сан.
Не только идеалисты, но и многие материалисты заняты поисками признака, который отличает человека от животных "с самого начала" и по наши дни. Подразумевается, что такой единый признак должен быть. Подразумевается также, что задача науки состоит в том, чтобы определить эту главную отличительную особенность людей. На происходившем в 1 9 64 г. в Москве VII Международном конгрессе по антропологии и этнографии был даже организован симпозиум "Грань между человеком и животным". Было намечено немало частных граней, но общая задача симпозиума осталась нерешенной.
Некогда искали эту differentia specifica в анатомии. Рассмотрим одну из попыток, сделанную в том же 1964 г., хотя и вне названного конгресса. Видный французский археолог и антрополог профессор Сорбонны А. Леруа-Гуран выступил с двухтомным трудом для обоснования на новейших данных синтетической концепции происхождения человека. Вот его вывод. После ста с лишним лет накопления знаний и смены ошибочных гипотез все, наконец, становится на свои места. Решающее, исходное отличие человека от обезьяны и от других млекопитающих – вертикальное положение тела, т.е. двуногое прямохождение. Это (но и только это) можно объяснить логикой всей предшествовавшей морфологической эволюции позвоночных, начиная от рыб. А именно их развитию сопутствует нарастание проблемы соотношения позвоночного столба, морды и передних конечностей. Переход к вертикальному положению разом повлек укорочение морды (отразившееся и в зубной системе) и освобождение рук при локомоции. Отсюда проистекли три тесно взаимосвязанных следствия: вертикальное положение вызвало нервно-физиологические трансформации; морда освободилась от части функций (нападение, оборона, пищевое обшаривание) и смогла обрести функцию речи; освободившаяся от функции локомоции рука обрела техническую активность и стала прибегать к искусственным органам – орудиям – в возмещение исчезнувших клыков. Что касается разрастания объема головного мозга, то это, по Леруа-Гурану, не первостепенное явление (иначе он не мог бы зачислить австралопитеков с их обезьяньим мозгом в число людей), а вторичное производное от вертикального положения. Однако развитие мозга играет решающую роль в развитии общества: вместе с прогрессом орудий и речи анатомическое тело человека у Homo sapiens находит продолжение в социальном теле, набор биологических инстинктов заменяется коллективной памятью, видовые и расовые сечения перекрываются этническими как формой организации коллективной памяти.
Казалось бы, в этой схеме Леруа-Гуран достиг некоторого естественнонаучного монизма. Все выводится из основного отличия человека – вертикального положения которое само выводится из чисто биологических предпосылок, заложенных в эволюции позвоночных. Но как ни жаль, концепция эта построена на логической ошибке, а потому неминуемо в конце концов опровергается и палеонтологическими фактами. Ее логическая неправильность состоит в отождествлении возможного и необходимого.