Здесь нет необходимости излагать дальнейшую последовательность палеоантропологических находок, столь обильных и важных в 40 – 60-х годах. Они крайне осложнили вопросы систематики и эволюции, в частности и в особенности всю проблему палеоантропов (неандертальцев), добавив к "классической" западноевропейской форме, пополнившейся рядом новых находок, например Монте-Чирчео, по крайней мере еще четыре формы: 1) ранние западноевропейские неандертальцы с пресапиентными чертами (Штейнгейм, Крапина, Саккопасторе, Сванскомб, Фонтешевад, Монморен); 2) переднеазиатские "прогрессивные" палеоантропы (Схул, Табун, Шанидар и др.); 3) поздние южные примитивные палеоантропы (Брокен-Хилл, Салданья, Ньяраса, Нгандонг, Петралона); 4) еще более поздние "переходные" палеоантропы (Подкумок, Хвалынск, Новоселки, Романковка и др.). Однако самоновейшая история науки об антропогенезе уже не имеет дела с проблемой, которой посвящена данная глава, – с проблемой обезьяночеловека. Эта проблема словно осталась навсегда позади.

Пройденный за 100 лет путь можно охарактеризовать как путь трудного выбора между двумя приемами мышления о становлении человека. Делать ли упор на "пробел" между обезьяной и человеком или на то, что "пробела" нет, – есть прямое обезьянье наследие в человеке и прямой переход от одного к другому. Если Геккель и Фохт думали заполнить "пробел", пододвинув телесно животное к человеку, т.е. путем гипотезы о животном, телесно стоящем к человеку много ближе, чем обезьяны, то Дарвин задумал уничтожить сам "пробел", пододвинув животное к человеку психически. У Геккеля – Фохта – бессловесное и неразумное животное, у Дарвина – животные наделены разумом и чувствами человека. Долго колебались чаши весов – перевесила отрицающая "пробел" между обезьяной и человеком. Но получилось нечто противоположное и замыслу Дарвина: между обезьяной и человеком – скачок, перерыв; это уж даже не пробел в эволюционной цепи, а пропасть между двумя субстанциями.

Сегодняшняя буржуазная наука об антропогенезе -соединение эволюционизма с картезианством. Но оно невозможно, и картезианство, раз проникнув в дом, понемногу заполняет его снизу доверху. Поясним это на примере, уже не раз цитированном выше проф. Сорбонны А. Леруа-Гурана, считающегося чуть ли не материалистом. Он насмешливо хоронит в наши дни так долго туманивший взор антропологии "психотический многовековой комплекс обезьяночеловека". Этот образ, утверждает профессор, восходит в сферу подсознания, к болезненным фантазиям, измышляет ли его палеонтолог или простонародье.

Леруа-Гуран опирается на разоблачение подделки пильтдаунского человека, но, к сожалению, и на кратковременную ошибку Лики, приписывавшего в то время зинджантропу (австралопитеку) галечные орудия. Это открытие Лики, полагает Леруа-Гуран, есть подлинный переворот, ибо оно заставило, наконец, упразднить из теории происхождения человека этот вредный миф об обезьяночеловеке. "Обезьяночеловек Габриеля Мортилье теперь стал известен, но он не имеет ничего общего со своей моделью. При всех анатомических следствиях, подразумеваемых предметом, это человек с очень малым мозгом, а вовсе не сверхантропоид с большой черепной коробкой". "Ситуация, созданная вертикальным положением у людей, представляет воистину этап на пути от рыбы к гомо сапиенс, но она никоим образом не предполагает, чтобы обезьяна в этом играла роль промежуточного реле. Общность истоков и обезьяны, и человека мыслима, но с того момента, как установилось вертикальное положение, нет больше обезьяны, а тем самым и получеловека".

В этом некрологе обезьяночеловеку все звучит в высшей степени неубедительно. Оставим даже в стороне мнимый "переворот", связанный с открытием зинджантропа. Но легко видеть, что неумолимая логика привела Леруа-Гурана к парадоксам: защищая отвлеченную эволюцию "от рыбы до гомо сапиенс", он фактически пренебрегает ролью обезьяны в происхождении человека; отгораживая человека чисто морфологическим признаком – появлением прямохождения, он в то же время пренебрегает морфологией головы и мозга.

Подведем итог. С того момента, как от дарвинизма в вопросе о происхождении человека остался лишь тезис, что человек произошел от обезьяны без промежуточного зоологического звена, дарвинизм в "вопросе всех вопросов" был побежден, ибо между обезьяной и человеком могло уместиться уже только чудо, либо требовалось – что не лучше – перенесение на обезьяну (и других животных) всех основных психических свойств человека. Первый же факт, извлеченный из-под земли, а именно костяк яванского питекантропа, стал могилой истины: отныне между учеными речь шла не о существах физически почти подобных человеку, но лишенных речи, разума и социальности, а лишь о пропорциях сочетания физических признаков обезьяны и человека. Реформа коснулась не биологии, а преимущественно теологии: было признано, что акт чуда, в том числе акт творения, можно мыслить как протяженный во времени. Почему бы ему свершиться обязательно мгновенно? Удобное выражение "постепенно" придало теологии кокетливую улыбку в адрес эволюционизма. Последний принял ее, смущенно опустив глаза. Теологи объявили, что дарвинизм не противоречит в корне христианству. Почему бы нет? Бог мог предпочесть использовать время, т.е. совершить творение не готового человека, а зародыша, из которого тот необходимо разовьется. Для.этой роли он мог предпочесть питекантропа или презинджантропа, а то и австралопитека. Это отнюдь не последний крик моды зарубежной богословской мысли. Именно таким аргументом защищали дарвинизм от нападок твердолобых ревнителей религиозных истин сторонники тонкого компромисса даже в России 70-х гг. XIX в.

II. Восстановление идеи

Весь рассказ о столетней судьбе идеи обезьяночеловека велся для того, чтобы предложить вывод, обратный тому, который вынес этот суд науки. Не подтвердил ли весь материал об ископаемых гоминидах идею, что между ископаемыми высшими обезьянами, вроде дриопитека, рамапитека, удабнопитека, проконсула, и человеком современного физического типа, т.е. человеком в собственном и единственном смысле, расположена группа особых животных: высших прямоходящих приматов? Ни Геккель, ни Фохт, ни Мортилье не могли и подозревать, что они так многообразны, как знаем мы сейчас. От плиоцена до голоцена они давали и боковые ветви, и быстро эволюционировали. Высшая форма среди них, именуемая палеоантропами, в свою очередь, как мы видели, весьма полиморфная, вся в целом и особенно в некоторых ветвях по строению тела, черепа, мозга в огромной степени похожа на человека. Низшая форма, австралопитеки, напротив, по объему и строению мозга, по морфологии головы в высокой степени похожа на обезьян, но радикально отличается от них вертикальным положением.

Переведем это на язык зооморфологической систематики или таксономии. Внутри отряда приматов мы выделяем новое семейство: прямоходящих, но бессловесных высших приматов. В прежнем семействе Hominidae остается только один род – Homo, представленный единственным видом Homo sapiens. Его главное диагностическое отличие (цереброморфологическое и функциональное) принимаем по Геккелю – "дар слова". На языке современной физиологической науки это значит: наличие второй сигнальной системы, следовательно, тех новообразований в коре головного мозга (как увидим ниже, прежде всего в верхней лобной доле), которые делают возможной эту вторую сигнальную систему. Напротив, новое выделенное семейство, которое будем называть "троглодитиды" (Troglodytidae), морфологически не специализировано, т.е. оно представлено многими формами. Что касается возможного названия "питекантропиды" (Pithecanthropidae от Pithecanthropus, предложенного Геккелем), то недостаток этого термина я вижу в том, что выражение "обезьяночеловек" снова и снова порождает представление о форме, служащей всего лишь каналом между обезьяной и человеком или их смесью. В этом отношении гораздо лучше термин "троглодитиды" (от Troglodytes, предложенного Линнеем), да и правило приоритета впервые предложившего названия будет в этом случае соблюдено. Диагностическим признаком, отличающим это семейство от филогенетически предшествующего ему семейства понгид (Pongidae – человекообразные обезьяны), служит прямохождение, т.е. двуногость, двурукость, ортоградность, – независимо от того, изготовляли они орудия или нет.