— А потом нанес coup de grace, — сказал Кричтон.

— Да нет же, нет! Он оставил револьвер у меня в комнате.

— У своего пленника?

— Я все равно не мог до него дотянуться. В соседней комнате он заспорил с Акуино… и со своей женой. Я слышал, как Акуино сказал: «Сперва убей его». И слышал его ответ.

— Какой?

— Он рассмеялся. Я слышал его смех. Меня это даже удивило — он ведь не был смешливым человеком. Разве что иногда робко хихикнет. Смехом это не назовешь. Он сказал: «Акуино, у священника всегда есть дела поважнее». Не знаю почему, но я начал читать «Отче наш», хоть я и не из тех, кто любит молиться. И только дошел до «царствие твое», как снова раздался выстрел. Нет. Он не убивал Пларра. Он даже дойти до него не успел. Меня ведь пронесли мимо них. Трупы лежали в десяти шагах друг от друга. Будь там Перес, он бы наверняка позаботился, чтобы их передвинули. На такое расстояние, с которого возможен coup de grace. Пожалуйста, расскажите об этом послу.

— Я, конечно, расскажу ему вашу версию.

— Это никакая не версия. На счету у парашютистов все три смерти — Пларра, священника и Акуино. Они хорошо поохотились, как у них говорится.

— Они спасли вам жизнь.

— Ну да, они. Или то, что Акуино промазал. Видите ли, у него ведь работала только левая рука. Прежде чем выстрелить, он подошел чуть ли не вплотную к гробу, на котором я лежал. И сказал: «Они застрелили Леона». Он был слишком взволнован, рука у него дрожала, но не думаю, чтобы он промахнулся во второй раз. Хоть и держал револьвер левой рукой.

— Как же Перес не знает всего этого?

— Он меня не спрашивал. Пларр как-то сказал, что Пересу прежде всего надо помнить о своей карьере.

— Я все же рад, что они покончили с Акуино. Он-то уж, во всяком случае, был убийцей… или хотел им стать.

— Он видел, как застрелили его друга. Нечего об этом забывать. Они многое пережили вместе. И он на меня злился. Мы с ним подружились, а потом я пытался бежать. Знаете, он ведь считал себя поэтом. Читал мне свои стихи, а я делал вид, что они мне нравятся, хоть и не находил в них особого смысла. Так или иначе я рад, что парашютисты удовольствовались тремя смертями. Двое остальных — Пабло и Марта — просто бедолаги, которые впутались во все это нечаянно.

— Им повезло больше, чем они заслужили. Нечего было им впутываться.

— Может быть, их толкала своего рода любовь. Люди впутываются в разные истории из-за любви, Кричтон. Рано или поздно.

— Ну, это не оправдание.

— Нет. Вероятно, нет. Во всяком случае, не для дипломатической службы.

Кричтон взглянул на часы. Может, хотел удостовериться, что положенный приличиями час наступил. Он поднял стакан:

— Думаю, что какое-то время вам надо будет отдохнуть.

— Да я и так не очень-то надрываюсь, — сказал Чарли Фортнум.

— Вот именно. — Кричтон отхлебнул виски.

— Только не говорите, что посол опять требует отчета об урожаях матэ.

— Нет, нет. Мы просто хотим, чтобы вы спокойно поправлялись. Дело в том… в конце недели посол вам напишет официально, но ему хотелось, чтобы сперва я с вами переговорил. После всего, что вы пережили, официальные письма выглядели бы… так сказать, слишком официально. Вы же понимаете. Их пишут для подшивки в дело. Первый экземпляр идет в Лондон. Приходится выражаться… осторожно. Ведь кто-нибудь там может заглянуть в досье.

— Но насчет чего послу осторожничать?

— Лондон вот уже больше года нажимает на нас, требует, чтобы мы сократили расходы. Знаете, они даже урезали на десять процентов смету на официальные приемы, и на малейшие издержки приходится предъявлять счета. А эти проклятые члены парламента ездят и ездят — рассчитывают, что мы хотя бы на обед их пригласим. Некоторые даже считают, что им надо устроить прием с коктейлями. Ну а что касается вас, вы, понимаете ли, довольно долго состояли на службе. Будь вы дипломатом, вам бы уже давно полагалось выйти на пенсию. О вас в каком-то смысле просто забыли, пока не произошло это похищение. Вам будет куда безопаснее… находиться подальше от переднего края.

— Понятно. Вот оно что. Это для меня в некотором роде удар, Кричтон.

— Почему? Вам же только оплачивали консульские расходы.

— Я мог каждые два года ввозить новую машину.

— Вот и это тоже… в качестве почетного консула вы на нее, собственно, не имели права.

— Здешняя таможня не видит разницы. И все так делают. Парагвайцы, боливийцы, уругвайцы…

— Не все, Фортнум. Мы в британском посольстве стараемся ничем себя не пятнать.

— Может, потому вы никогда и не поймете Южной Америки.

— Я не хочу быть передатчиком одних только дурных вестей, — сказал Кричтон. — Посол поручил мне сообщить вам кое-что… строго конфиденциально. Обещаете?

— Конечно, кому мне рассказывать? — Даже Пларра больше нет, подумал он.

— Посол собирается представить вас к ордену по списку новогодних награждений.

— К ордену?.. — недоверчиво переспросил Чарли Фортнум.

— К О.Б.И. [ордену Британской империи].

— Что ж, это очень мило с его стороны, Кричтон, — сказал Чарли Фортнум. — Вот уж никогда не думал, что он ко мне так хорошо относится…

— Но вы никому не расскажете, правда? Вы же знаете, теоретически это еще должна утвердить королева.

— Королева? А, понимаю. Надеюсь, что после этого я не задеру нос. Знаете, мне как-то довелось показывать членам королевского дома здешние развалины. Очень милая была пара. Такой же был пикник, как с американским послом, но они не заставляли меня пить кока-колу. Мне эта семья очень нравится. Вот уж кто на своем месте!

— И вы никому пока не расскажете… ну, разумеется, кроме вашей супруги? Ей-то вы можете довериться.

— Думаю, что она этого и не поймет, — сказал Чарли Фортнум.

Ночью ему приснилось, что он идет вместе с доктором Пларром по бесконечно длинной прямой дороге. По обе стороны, как оловянные блюда, лежат lagunas [озера (исп.)], при вечернем свете они все больше и больше сереют. «Гордость Фортнума» вышла из строя, а им нужно добраться в поместье до темноты. Его мучит тревога. Хочется бежать, но он повредил ногу. Он говорит:

— Нехорошо заставлять ждать королеву.

— А что делает королева в поместье? — спрашивает доктор Пларр.

— Собирается вручить мне О.Б.И.

Доктор Пларр смеется.

— Орден безнадежного идиота, — говорит он.

Чарли Фортнум проснулся в тоске, а сон стал сворачиваться быстро, как липкая лента, и в памяти остались только длинная дорога и смех Пларра.

Он лежал на спине на узкой кровати для гостей и чувствовал, что годы давят на него всей своей тяжестью, как одеяло. Он подумал, сколько лет ему еще придется лежать вот так, одному, — это казалось такой пустой тратой времени. Мимо окна мелькнул фонарь. Он знал, что это пошел на работу capataz; значит, скоро рассвет. Луч скользнул и высветил костыль, который на фоне стены был похож на вырезанную из дерева большую букву; потом свет померк и погас. Он знал, что осветит фонарь дальше: сперва купу авокадо, потом сараи и ирригационные канавы, в сером металлическом свете отовсюду спешат на работу люди.

Он опустил здоровую ногу с кровати и потянулся за костылем, После отъезда Кричтона он сообщил Кларе неприятную весть о своей отставке — и понял, что эта новость не произвела на нее никакого впечатления. В глазах девушки из дома матушки Санчес он всегда будет богачом. Насчет О.Б.И. он ей не сказал. Как он и говорил Кричтону, она бы все равно ничего не поняла, а он опасался, что ее равнодушие сделает это событие менее значительным для него самого. И все же ему хотелось ей рассказать. Хотелось разрушить выраставшую между ними стену молчания. «Королева собирается наградить меня орденом», — слышал он свой голос, а слово «королева», наверное, даже для нее что-то значит. Он не раз рассказывал ей о пикнике среди развалин с отпрысками королевского дома.

Фортнум двинулся на своем костыле, как краб, по диагонали вдоль коридора между гравюрами на спортивные сюжеты; он протянул в темноте руку, чтобы открыть дверь спальни, но двери не нащупал — она была открыта — и вошел в пустую комнату. Тишину не нарушало даже слабое дыхание. Можно было подумать, что он совсем один бродит по каким-то развалинам. Он поводил рукой по подушке и ощутил прохладу и свежесть постели, на которой никто не спал. Тогда он присел на край кровати и подумал: она ушла. Совсем ушла. С кем? Может, с capataz?.. Или с одним из рабочих? Почему бы и нет? Они ей подходят больше, чем он. С ними она может разговаривать так, как не может с ним. Он столько лет жил один, пока не нашел ее, неужели как-нибудь не проживет и те несколько лет, которые ему еще остались? Обходился же он раньше, убеждал он себя, обойдется и теперь. Может, Хэмфрис снова станет здороваться с ним на улице, когда его имя появится в новогоднем списке награждений. Они снова будут есть гуляш в Итальянском клубе, и он пригласит Хэмфриса к себе в поместье; они усядутся рядом возле бара, впрочем, Хэмфрис, кажется, непьющий. Чарли стало больно при мысли, что Пларр мертв. Своим бегством Клара, казалось, предала не только его, но и покойного доктора. Он даже рассердился на нее из-за Пларра. Право же, она могла бы сохранить хоть ненадолго верность умершему — ну как если бы поносила по нему траур недельку-другую.