— А почему вы бросили там учиться, Санчо? Вы никогда мне об этом не рассказывали.

— Я думаю, длинные золотые волосы той красотки были, наверное, главной тому причиной. Очень это было счастливое для меня время. Понимаете, она ведь была дочкой аптекаря, — а он был тайным членом компартии, — и потому могла втихую снабжать нас противозачаточными средствами. Мне не надо было прибегать к coitus interruptus. Но знаете, странная все-таки штука человеческая натура: я потом отправлялся к безымянному пальцу святой Терезы и каялся. — Он мрачно уставился в свой стакан с вином. — О, я смеюсь над вашими предрассудками, отче, но в те дни я разделял некоторые из них. Может, поэтому я так и ищу сейчас вашей компании — я как бы снова переживаю свою юность, юность, когда я почти исповедовал вашу религию, когда все было так сложно и противоречиво… и интересно.

— А мне сложным ничто никогда не казалось. Я всегда находил ответ в тех книгах, которые вы так презираете.

— Даже у отца Йоне.

— О, я никогда не был силен в теологии морали.

— Одной из сложностей, возникших передо мной, было то, что отец девушки, аптекарь, умер и мы не могли больше доставать противозачаточные средства. Сегодня это было бы совсем просто, но в те дни… Выпейте еще стаканчик, отче.

— В вашей компании, если я не буду осторожен, боюсь, я могу превратиться в попа-пропойцу — я слышал, так говорят.

— Вслед за моим предком Санчо могу сказать, что я никогда в жизни не был запойным пьяницей. Я пью, когда мне на душу придет или когда хочу выпить за здоровье друга. За вас, монсеньор! Кстати, а что говорит отец Йоне по поводу выпивки?

— Интоксикация, приводящая к полной потере разума, является смертным грехом, если к тому нет достаточных оснований, а спаивать других — такой же грех, если тому нет достаточных оправданий.

— Любопытно он это квалифицирует, верно?

— Как ни странно, согласно отцу Йоне, если кто-то — как в данном случае вы — спаивает другого на пиршестве, это более простительный грех.

— Я полагаю, мы можем считать это пиршеством?

— Я вовсе не уверен, что, когда двое сидят за столом, это можно назвать пиршеством, и сомневаюсь, подходит ли для такого определения наша изрядно засохшая колбаса. — Отец Кихот несколько нервозно рассмеялся (пожалуй, юмор был тут не вполне уместен) и перебрал лежавшие у него в кармане четки. — Вы можете смеяться над отцом Йоне, — продолжал он, — и я, да простит меня господь, смеялся над ним вместе с вами. Но теология морали, Санчо, — это ведь не Церковь. И труда отца Йоне вы не найдете среди моих старых рыцарских книг. Его книга — всего лишь военный устав. А святой Франциск Сальский написал книгу в восемьсот страниц под названием «Любовь к Господу». В правилах отца Йоне вы не встретите слова «любовь», а в книге святого Франциска Сальского, по-моему, — возможно, я не прав, — вы не найдете выражения «смертный грех». Он был епископом и правителем Женевским. Интересно, поладили бы они с Кальвином? Мне кажется, Кальвину легче было бы с Лениным… или даже со Сталиным… Или с жандармами, — добавил он, глядя на возвращающийся джип — если это был тот же самый. Его предок наверняка вышел бы на дорогу и бросил джипу вызов. Отец Кихот почувствовал свою несостоятельность, у него даже возникло чувство вины. А джип, поравнявшись с их машиной, притормозил. И отец Кихот и Санчо с облегчением вздохнули, когда, проехав мимо, он исчез из виду; какое-то время они молча лежали среди остатков своей трапезы. Потом отец Кихот сказал:

— Мы же ничего плохого не сделали, Санчо.

— Они судят по внешнему виду.

— Но мы же выглядим невинными, как агнцы, — заметил отец Кихот и процитировал своего любимого святого: — «Ничто так не способно утихомирить разъярившегося слона, как вид агнца; ничто так не способно ослабить силу полета пушечного ядра, как шерсть».

— Тот, кто это написал, — сказал мэр, — показал свое невежество в естествознании и в законах динамики.

— Наверное, это от вина, но мне что-то ужасно жарко.

— А я что-то не замечаю жары. По-моему, температура очень приятная. Но на мне нет, конечно, такого дурацкого воротничка.

— Это всего лишь полоска целлулоида. И право же, в нем не так уж жарко, особенно если сравнить с тем, что надето на этих жандармах. Попробуйте надеть воротничок — сами увидите.

— Так уж и быть — попробую. Давайте его сюда. Помнится, Санчо ведь стал правителем острова, ну а я, с вашей помощью, стану правителем душ. Как отец Йоне. — Мэр надел воротничок. — Нет, вы правы. В нем вовсе не жарко. Тесновато немного — только и всего. Он мне натрет шею. Забавно, отче, но без воротничка я никогда не принял бы вас за священника и уж во всяком случае за монсеньора.

— После того как домоправительница отобрала у Дон Кихота копье и заставила его снять доспехи, вы никогда не приняли бы его за странствующего рыцаря. А всего лишь за сумасшедшего старика. Давайте сюда мой воротничок, Санчо.

— Позвольте мне еще немного побыть правителем. Может, в таком воротничке я даже услышу одну-две исповеди.

Отец Кихот протянул было руку, чтобы забрать воротничок, как вдруг услышал властный голос:

— Ваши документы.

Перед ними был жандарм. Он, очевидно, оставил джип за поворотом дороги и пешком подошел к ним. Это был крупный мужчина, весь потный — то ли от усталости, то ли от страха, так как пальцы его выбивали дробь на кобуре. Возможно, он боялся, что перед ним — баскский террорист.

— Мой бумажник в машине, — сказал отец Кихот.

— Сходим за ним вместе. А ваши документы, отче? — обратился он к Санчо.

Санчо полез в нагрудный карман за удостоверением личности.

— Что это у вас за тяжесть в кармане?

Рука жандарма не покидала рукоятки револьвера, пока Санчо вытаскивал из кармана маленькую зеленую книжечку, на которой значилось: «Теология морали».

— Это книга не запрещенная.

— Я так не говорил, отче.

— Какой я вам отче?

— Тогда почему же на вас этот воротничок?

— Я взял его на минутку у моего друга. Видите. Он же не пристегнут. Просто надет. А вот мой друг — он монсеньор…

— Монсеньор?

— Да, взгляните на его носки.

Жандарм бросил взгляд на пурпурные носки. И сказал:

— Значит, эта книжка ваша? И воротничок тоже?

— Да, — сказал отец Кихот.

— Вы дали их этому человеку?

— Да. Видите ли, мне было ужасно жарко и…

Жандарм жестом указал ему на машину.

Отец Кихот открыл отделение для перчаток. И не увидел сразу своего удостоверения личности. Жандарм тяжело дышал ему в затылок. Наконец отец Кихот обнаружил удостоверение — возможно, от тяжких вздохов уставшего «Росинанта» оно съехало и попало под обложку красной книжечки, которую положил туда мэр. Отец Кихот вытащил книжку. Имя автора значилось крупными буквами — ЛЕНИН.

— Ленин! — воскликнул жандарм. — Это ваша книга?

— Нет, нет. Моя книга — «Теология морали».

— А это ваша машина?

— Да.

— Но это не ваша книга?

— Это книга вот этого моего друга.

— Которому вы дали к тому же свой воротничок?

— Совершенно верно.

Мэр следом за ними подошел к машине. От звука его голоса жандарм так и подскочил. Нервы у него были явно не в порядке.

— Даже Ленина теперь не запрещено читать. А это его ранние работы — статьи о Марксе и Энгельсе. Написанные главным образом в достопочтенном городе Цюрихе. Можно сказать, небольшая бомба замедленного действия, созданная в городе банкиров.

— Бомба замедленного действия! — воскликнул жандарм.

— Это я так образно выразился.

Жандарм осторожно положил книжку на сиденье и отошел на несколько шагов от машины.

— В вашем удостоверении личности, — сказал он, обращаясь к отцу Кихоту, — ничего не сказано, что вы — монсеньор.

— А он путешествует инкогнито, — сказал мэр.

— Инкогнито! Почему инкогнито?

— Такой уж он скромный — это качество нередко встречается у святых людей.

— Откуда вы приехали?

— Он молился на могиле генералиссимуса…