А здесь все по-другому. Он идет по степному простору, не имеющему границ и предела, словно с завязанными глазами. И не он, а ему все время навязывают чужую волю. Вместо городов и крепостей — селения из войлочных кибиток, которые возникают в мгновение ока и так же быстро исчезают. Откуда-то, словно из-под земли, появляются всадники и снова растворяются в степном мареве, словно миражи. И только сотни пронзенных безжалостными стрелами трупов персидских сарбазов — печальное доказательство, что это, увы, не мираж. Да, Томирис оказалась грозным и страшным врагом.

Кир вспомнил, как после взятия Вавилона унижался перед ним недавно еще столь надменный и могущественный Набо-нид. Он пощадил его, хотя до омерзения было противно смотреть на пресмыкательство этого ничтожества в царских одеяниях.

А вельможи и жрецы бывшего царя провозгласили его, Кира, живым божеством, ставленником великого Мардука на земле. Он усмехался, но не возражал. И так было везде. Каждый царь, в том числе и любезный друг Крез, бахвалился стереть его в прах, презрительно обзывая нищим персом, а затем лизал ему руки, целовал ноги.

Здесь не так. Кир вспомнил Спаргаписа и тяжело вздохнул. Припомнился ему и дерзкий гонец царицы, весь пропахший овчиной. Да, эти кочевники-пастухи не станут плюхаться ничком и целовать ему ноги, разве что кровью и мечом заставить их.

Неожиданно Киру вспомнилась хижина с низкой кровлей, куда он пригонял вместе с Митридатом отару овец, когда солнце заходило за горы. Спако подавала скудный ужин — овечий сыр, сухие лепешки и кувшин молока, сдабривая его ласками, и вкуснее тех лепешек и сыра он больше никогда ничего не ел, хотя лучшие повара и кулинары всего Востока изощрялись ъ своем искусстве ради него. Он вспомнил свой пастушеский плащ, сотканный из грубой порыжелой шерсти, свой посох, мастерски вырезанный из самшита его названым отцом Митридатом. Вспомнил, как Спако называла его "милый сынок". Она вкладывала в эти простые слова столько любви и ласки, что они всегда его волновали. Перед сном Спако или напевала ему песенки, или рассказывала сказки. Героем этих сказок всегда был ее Куруш. То он богател, становясь обладателем собственного стада овец, то его избирали судьей, и не было на свете милосердней и добрее судьи. Дальше этой дерзко-сказочной мечты фантазия матери не шла. Правда, однажды она рассказала, как в ее красивого сына влюбилась дочь богатого и знатного мидянина, но жестокий отец упрятал ее за семью замками, где неописуемая красавица сохла по любимому. Кир грустно улыбнулся, его гарем набит дочерьми и сестрами всех его знатных вельмож, чужеземными принцессами и царевнами. Косматый Митридат ворчал на жену за то, что она забивает мальчишке голову всякими бреднями и небылицами. Но Кир слушал Спако с упоением. А однажды уже во дворце, в Пасаргадах, он упрекнул свою мать, Мандану:

— Ты уже уходишь, а мама мне всегда рассказывала сказки на сон.

Мавдана опустилась на колени и, зарыв лицо в одеяло сына, сквозь рыдания произнесла.

— Ведь я твоя мать, сын мой. Нежели ты так и не забудешь ту Спако?

Кир вспомнил, что родители, испугавшись Астиага, отдали его деду на верную смерть, отвернулся к стенке, укрылся с головой и буркнул:

— Нет, не забуду.

И Кир не забыл. Став всесильным, он пошел к своей хижине, но от нее не осталось и следа — Астиаг умел расправляться. Он убил и Митридата, и Спако, а хижину спалил.

Кир не заметил, что слезы давно текут из его глаз. Лишь когда всхлипнул, понял, что плачет.

Он вытер рукавом богатого халата глаза и вскочил с постели. Сгуиая босыми ногами по пушистому ковру, усмехнулся: "Что это я так расчувствовался? Скоро желанный бой. Но почему же так смутно «а душе? Откуда у меня эта неуверенность? Двадцать один год — трижды священное число — я вел свою армию от победы к победе. Слабую Персию, глухую провинцию великой Мидии, я превратил в могущественную державу — госпожу всей Азии. Все страны на запад, на юг и восток трепещут перед моим именем. И вот какие-то саки, дикари, пропахшие конским потом и бараньим салом, внушают мне, повелителю четырех стран света, страх. Нет, это какое-то затмение. На меня подействовал тот зловещий сон и смерть юноши. У меня чувствительное сердце — наследство любящей Спако. У полководца перед боем сердце должно быть тверже камня. Долой сомнения! Бой и победа!" Кир вышел из шатра.

Когда на горизонте появился багрово-оранжевый диск, вся многотысячная персидская армия опустилась на колени. Только Кир и окружающие его маги-жрецы в остроконечных колпаках остались стоять с воздетыми вверх руками. Воины молились истово, самозабвенно. Тяжелые, изнурительные походы и вся эта жуткая и странная война, унесшая без битв и сражений тысячи жизней, измотала армию Кира, и воины, какмняосги, просили у бога-солнца послать им наконец битву я даровать победу над неуловимыми степняками.

Главный жрец — мобед-мобедая спросил у Кира:

— Великий из великих, сколько быков принести в жертву?

— Всех!—ответил царь.

И когда над горизонтом огненный шар засиял своими лучами, гон жертвенными ножами забились сотни быков, орошая кровью степную траву.

Каждая сотня собралась у своего костра. В больших бронзовых котлах кипел мясной бульон и целые воловьи туши жарились на вертелах в жарком огне.

Молодойлучник, посмотрев на цветущую степь, обратился к пожилому щитоносцу.

— Ага <Ага (перс.) – обращение к старшему>, почему в этой степи так много красных цветов? <Красные цветы - маки>

— Потому что цветок вырастает из крови убитого воина.

— Сколько же людей убили в этой степи? — с ужасом сказал лучник.

Внезапно загудели трубы, засвистели ней, рассыпались тревожной дробью тулумбасы.

Персидское войско начало строиться.

Кир на колеснице медленно ехал вдоль рядов и внимательно вглядывался в лица воинов. Сарбазы словно сбросили тяготы войны, лица их были суровы и спокойны. Годы битв и сражений закалили их волю, они хорошо изучили науку войта*» научились побеждать. Силой и твердостью веяло от этих людей. Кир удовлетворенно вздохнул.

Сойдя с колесницы, он взошел на высокий холм и взмахом руки двинул вперед свою армию.

Насколько хватало глаз, вправо и влево шли шеренги персидской пехоты. Первые три шеренга состояли из щитоносцев и копейщиков. Они двигались плотно, плечом к плечу, щитом к щиту — живая крепость, ощетинившаяся длинными копьями. За ними — шеренги лучников, а затем метатели из праще с легкими копьями.

За пехотой гарцевала на великолепных лошадях, выращенных в песчаной Аравии, легкая персидская конница!

Слева, вдали, удавом вилась знаменитая лидийская тяжелая кавалерия — всадники на конях, покрытых панцирной попоной, грохотали боевые колесницы с серпами-секирами на боковых бортах.

Справа и слева от холма, где стоял Кир, растянулись десять тысяч "бессмертных", цвет персидской армии.

Кир перевел взгляд на вражеский лагерь. Стан царицы массагетов расположился на плоской вершине горы, подножье которой было опоясано широким рвом, а склоны утыканы заостренными кольями. Сам лагерь был окольцован плотно сдвинутыми повозками-кибитками. В центре стоял просторный зеленый шатер, а рядом с ним юрта, покрытая белоснежным войлоком. Томирис как истая кочевница, предпочитала жить в юрте, а шатер служил царской резиденцией. Остальная часть лагеря была отведена под юрты, шатры, шалаши для военачальников и воинов. Многие размещались в кибитках, служивших крепостной стеной лагеря.

Пройдя две тысячи шагов, персы остановились. Так было оговорено на военном совете. И теперь военачальники ожидали, что объятая жаждой мести Том ирис немедленно начнет атаку. Однако ничего подобного не произошло. Невооруженным глазом было видно, что в стане массагетов происходит религиозный ритуал. Саки молились торжественно, обстоятельно, без спешки. В центре хорошо утрамбованной площадки перед шатром царицы торчал огромный меч. Это ему— духу войны — возносили молитвы массагеты. Наконец главный жрец совершил возлияние — меч бы облит кумысом, а затем кровью.