В следующем году крестьяне решили посмотреть, насколько продвинулось дело. Выяснилось, что прорублено меньше четверти всего пути.

— Ну вот, людей работало много, а толку почти никакого. Обманул он нас, напрасно мы так потратились, — уныло говорили крестьяне, и опять в их речах послышалось неверие.

Вскоре они совсем охладели к работе. Стало ясно, что Итикуро вновь останется без помощников. И действительно, ушел один каменотес, за ним — другой, и в конце концов Итикуро увидел, что рядом с ним никого нет. Но он не стал просить их вернуться. Никому ничего не говоря, Итикуро продолжал долбить скалу, пробивая путь вперед.

Местные жители совсем перестали думать об Итикуро. Тем более что он забирался все глубже и никто уже не мог видеть этого человека, бесконечно поднимающего и опускающего свой молот. Лишь изредка кто-то из крестьян всматривался в глубь темной пещеры: „Как там? Работает еще наш монах?“ Вскоре не стали делать и этого, образ Итикуро постепенно исчез из памяти людей. Он дли них перестал существовать, как, впрочем, и они для него. У Итикуро в этом мире было только одно — громадный утес.

Уже более десяти лет Итикуро вгрызался в скалу. От постоянной темноты и сидения на холодном камне его лицо приобрело серый оттенок, глаза ввалились — это были живые мощи, а не человек мира сего. Никаких желании он не ведал, кроме одного, но оно горело в его мужественном сердце негасимым пламенем — идти вперед! И каждая отвоеванная пядь приносила ему безграничную радость, при каждом шаге вперед ликующий возглас вырывался из его груди.

Итикуро работал один и три следующих года. Как-то случайно люди вспомнили о нем. Чистого любопытства ради они решили измерить глубину прорытой пещеры. Шестьдесят пять кэн. Это длина обращенного к реке обрыва, треть длины всей громадной скалы. Столько выдолблено одним Итикуро, его худыми руками!

Это опять повергло крестьян в изумление, им стало совестно, и чувство глубокого уважения к этому человеку возродилось в них. Вскоре молоту Итикуро опять вторили молоты десяти каменотесов.

Прошел еще год, и снова крестьяне начали жалеть, что вложили деньги в дело, которое не сулит никакой выгоды в ближайшем будущем. Нанятые ими рабочие исчезали один за другим, и, как прежде, из глубины пещеры доносились удары только одного молота.

Были рядом люди, не было их — молот Итикуро крушил камень так же неистово. Он работал как машина: напрягшись, рывком поднимал молот и, вкладывая всю силу, которую мог выжать из себя, обрушивал его на камень. Он забыл обо всем: даже о том, что он человек и живет в этом бренном мире. В памяти стирались все впечатления прежней жизни: убийство господина, грабежи, душегубство.

Прошел еще год, за ним еще один. От изнурительной работы худые руки Итикуро стали твердыми как железо. Вот кончился восемнадцатый год работы, и обнаружилось, что пройдена половина скалы. Местные жители, потрясенные этим чудом, перестали сомневаться в успехе дела, за которое взялся Итикуро. Им стало стыдно оттого, что два раза они отказывались продолжать работу. Объединившись, семь деревень вновь начали помогать Итикуро.

В тот год совершал осмотр этих мест управляющий уездом из клана Накацу. Он изволил похвалить Итикуро и направил в помощь ему тридцать каменотесов из окрестных селений. Работа в их руках горела подобно тому, как горят сухие листья.

Изнуренному Итикуро предлагали: „Вы руководите каменотесами, самому вам уже не под силу работать молотом“. Но Итикуро был тверд и не соглашался. Казалось, он и умереть собирается с молотом в руках. Как прежде, он работал с неистовством, забыв про сон и еду, как будто не зная, что бок о бок с ним трудятся тридцать человек.

Не без оснований люди убеждали Итикуро дать себе отдых. Почти двадцать лет в сидячем положении он работал в глубине скалы. Поэтому ноги болели и не могли свободно сгибаться. Он уже и несколько шагов не мог сделать без палки. Из-за того, что долгое время он находился во мраке, да к тому же осколки породы то и дело попадали в глаза, он, словно крот, перестал различать свет, с трудом видел очертания предметов. И старческая немощь настигла в конце концов даже железного Итикуро. Жизнью он не дорожил, но было так досадно умереть, не закончив своего дела. „Протерпеть бы еще года два!“- стонало его сердце, а тело бросалось в работу, чтобы забыть о старости.

Утес, стоявший на пути Итикуро, утес, олицетворявший мощь Природы, которая не терпит посягательств на свое величие, — этот утес был пробит железным сердцем дряхлого нищего монаха! Пробитая в чреве скалы пещера, словно живое существо, рвалась к своей цели — вперед.

4

По мере того как работы подходили к концу, непосильный труд все более и более подрывал здоровье Итикуро. Но был у него и другой враг, гораздо более опасный, чем болезнь.

Сабуробэ, погибший от руки своего слуги Итикуро, тем самым показал себя ненадежным вассалом, и род Накагава был предан забвению. А трехлетнего сына Сабуробэ — Дзицуноскэ взяли на воспитание родственники. В тринадцать лет он впервые услышал подробности гибели отца. В юном сердце вспыхнул гнев, когда он узнал о том, что убийцей отца был не такой же по положению самурай, а кормившийся в их доме слуга. Глубоко в душу запала мысль об отмщении. Дзицуноскэ ходил в ивовую рощу и там учился владеть мечом. В девятнадцать лет он получил свидетельство о том, что овладел мастерством фехтовальщика, и, преисполненный радости, отправился выполнять свой долг мести. Если этот долг будет успешно исполнен, в один голос напутствовали родственники, они помогут ему восстановить честь дома.

По всей стране разыскивал Дзицуноскэ своего врага, и немало трудностей выпало на его долю в этом первом странствии. Он ни разу не видел Итикуро, и потому поиски были почти безнадежными — все равно что найти иголку в стоге сена. Кинай, Токай, Тосан, Санъин, Санъё, Хокурику, Нанкай…[14] Год за годом проходили в скитаниях. В безуспешных поисках Дзицуноскэ встретил свое двадцатисемилетие… Временами ему казалось, что гнев, ненависть к Итикуро покидают его в странствиях, полных лишений. Но он вспоминал бесславную гибель отца, думал о возложенной на него ответственности за возрождение рода Накагава, и жажда отмщения возвращалась.

С тех пор как Дзицуноскэ покинул Эдо, прошло девять лет. Весна застала его у крепостных стен Фукуока. На главном острове Итикуро найти не удалось. И Дзицуноскэ решил продолжать поиски на далеком острове Кюсю.

В первый день второго месяца, прибыв из Фукуока в Накацу, Дзицуноскэ пришел в храм Усахатиман на поклонение богам — просить их помощи в скорейшем осуществлении заветного желания. Во дворе храма он зашел отдохнуть в чайный домик. И вдруг услышал, как его сосед — судя по виду, крестьянин — рассказывает какому-то паломнику:

— Этот монах пришел когда-то из Эдо. Говорят, в молодости он убил кого-то, а раскаявшись, решил сделать что-то великое для спасения грешных душ. И вот этот ход сквозь гору Хида он пробил, можно сказать, один.

Рассказ заставил Дзицуноскэ испытать такое сильное волнение, какого он не переживал последние девять лет.

— Извините, хочу кое-что спросить у вас. Этому монаху сколько лет? — нетерпеливо заговорил Дзицуноскэ.

Крестьянин, польщенный тем, что его рассказ привлек внимание самурая, ответил:

— Весьма сожалею, я сам его не видел. А по слухам — около шестидесяти.

— Какой он ростом? — Дзицуноскэ задавал вопрос за вопросом.

— И этого я не знаю. Человек этот находится глубоко в пещере, поэтому не могу знать.

— А как его мирское имя? Не знаете?

— Этого тоже не знаю… Говорят, он родом из Касивадзаки, княжества Этиго, а в молодые годы перебрался в Эдо.

Услышав это, Дзицуноскэ подпрыгнул от радости. Перед тем как он выехал из Эдо, кто-то из родственников сказал, что враг родом из Этиго, из селения Касивадзаки, и что, возможно, там он и скрывается. „Хорошенько поищи его в Этиго“, — помнится, посоветовали родственники.