Именно эта буддийская ориенталистика и придает такое своеобразие рассказу «Развоплощенная». Однако научный фантаст Сакё Комацу поворачивает эту проблему неожиданной стороной. Действительно, если развоплощение можно рассматривать как превращение чего-то в ничто под действием тех или иных сил, то те же силы могут создать из ничего нечто. В научной фантастике эта операция столь же обычна, как аннигиляция и материализация в физике. В сущности, мы имеем здесь дело с характерным для фантастики приемом рационального переосмысления сказки. Но западные фантасты, как, скажем, Каттнер, переосмысливший в своем «хоггбеновском» цикле кельтские сказания, обращаются обычно к европейской мифологии, а японец Сакё Комацу, естественно, обратился к философской мифологии буддизма. Но это лишь одна сторона вопроса, связанная с национальными традициями. В рассказе «Развоплощенная» звучат и иные мотивы. В самом деле, разве не привычен для мировой литературы образ оскорбленной женщины, которая со слезами негодования и обиды кричит: «Я же сделала из него человека, а он», или образ мужчины, покидающего подругу в критический момент. В то же время Сакё Комацу напоминает нам о старой, бальзаковской теме овеществления желаний. Подобно тому как шагреневая кожа сжимается и усыхает, исполняя суетные человеческие желания, мир, созданный убогим воображением героев Комацу, размывается и исчезает. Мы видим, как рассказ-детектив оборачивается философским произведением.
«Повестка о мобилизации», «Черная эмблема сакуры», «Времена Хокусая» — во всех этих рассказах будущее жестко детерминирует прошлое или вновь и вновь возрождает его в возможных, точнее в резонансных вариантах Сакё Комацу лишь намеками проясняет загадочный характер таких связей. Зато в рассказе «Да здравствуют предки!» эпохи, разделенные необратимой вековой бездной, соединяет туннель через время-пространство, прокол через эйнштейновский континуум. Зачем писателю понадобилась такая конкретизация? На первый взгляд, она сопряжена с известными издержками Загадочная Служба времени, двадцатилетней давности повестка и атомный отблеск на бирюзовой воде Хокусая — это прежде всего емкие художественные символы. Они создают определенное настроение, которое только усиливается недосказанностью. Туннель же из современной Японии в эпоху Эдо — просто фантастический атрибут с очень конкретной специализацией. Почему же Сакё Комацу выбрал именно этот простой, эмоционально ограниченный прием? Не потому ли, что пещера в горе ведет именно в эпоху Эдо, когда, по мысли автора, Япония встала на путь, который определил ее сегодняшний облик? Это уже не бабочка в рассказе Бредбери «И грянул гром», изменившая всю судьбу человечества. Это вполне конкретная эпоха, когда Япония решала роковую дилемму — оставаться ей в изоляции или раскрыть двери заморским купцам, чьи настойчивые требования подкреплялись пушками фрегатов. Сакё Комацу не искал того «рокового» момента, который лег тяжким грузом на чашу весов, он не пытался наметить иной путь — к войне или нет. Одним словом, его «машина времени» не была использована для привычных в фантастике целей. Тогда зачем она понадобилась и почему временные переходы в рассказе «Да здравствуют предки!» совершаются со столь же небрежной легкостью, как в «31 июня» Пристли? На оба эти вопроса есть только один ответ:
«Вскоре патриотизм начал принимать уродливые формы. Появилась какая-то нелепая националистическая организация под названием «Поможем страдающему Эдо!». Члены этой организации устраивали шумные сборища, на всех зданиях, на всех углах расклеивали плакаты и лозунги.
— Спасем эпоху Эдо от когтей заморских чудовищ! — надрывались ораторы — Создадим там высокоразвитую современную промышленность. Сделаем землю наших предков самой передовой страной девятнадцатого века! Мы уж покажем всем захватчикам, и бывшим и будущим! Граждане, дорогие братья, помогайте эпохе Эдо, помогайте Японии подготовиться ко второй мировой войне, чтобы нам не пришлось пережить поражение, которое мы уже пережили!..»
Вот он, ответ Сакё Комацу этим рассказом продолжает линию, намеченную «Повесткой о мобилизации». Он обнажает душу националиста, перетряхивает примитивный ура-патриотический хлам, чтобы найти на самом дне живучих микробов реваншизма! И чем дальше, тем декларативней раскрывает писатель свой замысел.
«Не меньшую жалость вызвала и довольно многочисленная толпа самураев, оставшаяся у нас. Двое покончили жизнь самоубийством, сделав себе харакири. Пятеро потеряли рассудок и теперь прозябают в психиатрической клинике. Наиболее спокойные и рассудительные из самураев смирились со своей участью и решили включиться в современную жизнь. Некоторые читают лекции о нравах и обычаях эпохи Эдо, другие устроились на работу в музеи национальной культуры. Кое-кто пытается заняться духовным воспитанием молодежи (выделено мной. — Е.П.) Эти люди не носят больше прическу тенмагэ и по внешнему виду ничем не отличаются от прочих граждан. Но где бы они ни находились, чтобы ни делали, прошлое столетие живет в их сердцах…»
И далее: «Нет, нет, как бы ни светило солнце, какими бы яркими ни были краски, все равно за всем этим стоит черный призрак прошлого. Сколько еще поколений должно смениться чтобы этот призрак развеялся навсегда? А вдруг прошлое оживет и с яростью одержимого вонзит свои страшные кривые когти в настоящее?…»
Здесь четко сформулировано авторское кредо — ключ ко всему «временному» циклу Сакё Комацу. Японский писатель намного увеличил возможности фантастики, расширив ее до границ политической публицистики.
Рассказы «Продается Япония», «Новый товар», «Теперь, так сказать, свои…» и «Камагасаки 2013 года» являются, по сути дела, памфлетами. Писатель пристально всматривается в текучие воды сегодняшнего дня, в которых невозвратимые мгновения подводят итог прошедшему и формируют облик грядущего.
Неприкрытый империалистический разбой, кабальный договор, подавление человека и превращение его в автомат — вот он, итог прошлого. Но это и стартовая площадка, с которой ежесекундно взлетает ракета завтрашнего дня. Каким же будет оно, это завтра? Электронно-кибернетической нищетой? Камагасаки 2013 года? Остановитесь! Одумайтесь! Попробуйте вырваться из этого безумного беличьего колеса! Вот к чему призывает читателя Сакё Комацу. Эта же проблема пронизывает и роман Кобо Абе «Совсем как человек». Это, прежде всего, современный интеллектуальный роман. В нем почти нет действия, экспозиция намечена легкими фрагментарными штрихами. Основное место занимают диалог и внутренний монолог.
Повествование — подобно дуэли, стремительному поединку, в котором обыкновенный человек скрестил клинок с шестируким Шивой. Кажется, обычная человеческая логика побеждает. Молниеносно отыскивает она ошибку в игре партнера и резким ударом выбивает оружие. Этот резкий удар всегда чуточку запаздывает, потому что читатель успевает нанести его на какое-то мгновение раньше, чем автор радиопрограммы «Здравствуй, марсианин!». Но оба они готовы торжествовать победу одновременно. Ведь это победа человеческой логики, выход из странной двусмысленной, какой-то неловкой даже, ситуации. И в этот момент оба забывают, что фехтуют с Шивой. Победа логики автоматически превращает их загадочного партнера в человека. Только человек может погрешить против формальной науки, разработанной еще Аристотелем, только человек способен прибегнуть к софизму и неправильно построить силлогизм. И в этом главная ошибка сэнсэя и читателя, который покорно следует за ним. В момент окончательного торжества логики в другой руке Шивы возникает новая шпага. Победа оборачивается поражением, а поражение — победой. Раскрыв матрешку, мы обнаруживаем в ней другую, но больших размеров. Странное, двойственное ощущение, подобное соучастию в потере рассудка. И поединок выходит на новую, более широкую и опасную арену.
Душевный мир сэнсэя близок и понятен нам, а ловкость и стремительность нападений «марсианина» пугают читателя. Здесь та же непостижимость и сумеречность, которую продемонстрировал Камю в своем «Незнакомце», та же потаенная, интуитивно угадываемая фальшь, которая прячется за словопрениями анонимных героев «Золотых плодов» Натали Саррот.